Пятнистая смерть
Шрифт:
Возмущенно загалдел, замахал руками Дато. Но ропот его утонул в реве бесчисленных глоток, как тонет свист испуганного суслика в басовитом рокоте внезапно грянувшего урагана.
– Хугава!
– Где Хугава?
– Пусть он покажется!
Томруз поклонилась народу и спустилась с холма.
К священному костру поднялся Хугава. Собаки завизжали от радости, запрыгали, гремя бронзовыми цепями.
От Хугавы знакомо и вкусно пахло кизячным дымом, овчиной, овечьим сыром, сыромятной кожей, полусырой, зажаренной на углях, кониной, конским потом, попонами. Милый собачьему сердцу, привычный дух.
Смущенный пастух неловко потоптался на месте и досадливо махнул рукой.
– Ты что, тетушка Томруз! Смеешься, что ли, над Хугавой? Посмотрите на меня, люди. Ну, какой я для вас главный вождь? С табуном бы управиться - и то хорошо. Нет, не смогу я быть вождем, не сумею. Лет через десять, если дозволит небожитель, может, и подойду. А сейчас...
Пастух разыскал глазами Спаргапу, ерзавшего на траве, будто он сидел на гнезде, набитом скорпионами. Разыскал - и лукаво улыбнулся своему тайному замыслу.
– Отец Дато сказал: избрать самого умного, опытного, достойного из нас. Я знаю такого! Это Спаргапа, сын покойного старейшины...
И Хугава указал рукой на сразу же притихшего юнца.
По тысячам лиц, словно тень откуда-то набежавшего облака, скользнуло глубокое недоумение. Тишина вокруг холма выражала немой вопрос. Затем послышался чей-то удивленный возглас:
– Ты шутишь, Хугава?
Смех. Подхваченный десяткам и сотнями мужчин и женщин, он перерос в добродушный, беззлобный хохот. Никто не хотел обидеть Спаргапу. Но такой уж нелепой показалась кочевникам мысль, что десятками тысяч людей управлял бы мальчишка шестнадцати лет.
Спаргапа - юнец веселый, приветливый, но все же лишь юнец, который не то что наставлять сородичей - сам нуждается в наставлениях, как ребенок, едва научившийся ходить.
...Он вскочил, метнул, как дротик, яростный взгляд в Хугаву, сверкнул глазами, как ножами, в сторону Райады - все из-за тебя, мышь!
– и ринулся прочь от холма, унося на жалко ссутулившейся спине тягостный груз позора.
К огню торопливо взошел Фрада.
Фрада низко поклонился костру, поклонился Хугаве, народу. Улыбнулся псам. Но псы хрипло залаяли, судорожно забились в цепях.
Они разглядели то, чего не заметил никто из людей. У Фрады из-под длинного рваного халата виднелись новые сапоги чужой, не сакской работы. И серебряные подковы на каблуках были чужие, и несло от сапог иноземным духом.
Не удержался человек - пусть украдкой, да натянул дорогое добро. Решил хоть перед собой богатством похвастать.
– Смотрите!
– зашумели вокруг.
– Смотрите, как злятся собаки. Значит, у Фрады нечисто на душе.
– Ох, саки!
– протяжно и звучно произнес Фрада, издевательски-заискивающе оглядывая народ.
– И где ваш разум? Кого надо слушать - собаку или человека? Собаку? Тогда зачем же мы, люди, тратим время на пустые разговоры? Пусть высокомудрые псы и выберут для нас вождя по своему усмотрению...
Невысокий и плотный, с чуть раскосыми красивыми глазами, коротким ладным носом и заботливо подрубленной бородой, Фрада стоял у костра, согнувшись и приложив ладони к груди; вид его выражал смирение, зато презрение содержал бегающий взгляд, а из хитрых слов сочился яд.
Гвалт стих. Да. Что ни говори, собака - это только собака, а человек - это человек. Саки уловили в словах старейшины какую-то долю здравого смысла и устыдились недавних выкриков.
И все же... ведь то не просто псы, а псы священные! Станут ли они напрасно кидаться на человека? Почтение к собакам впиталось в кровь. Несмотря на кажущуюся справедливость упрека, высказанного Фрадой, поведение собак настораживало людей, внушало им недоверчивость.
Хмурые, недоброжелательные, пастухи приготовили щиты своих душ, чтоб отбить все словесные стрелы которые собирался пустить в них красноречивый Фрада.
– Ох, саки, ох!
– воскликнул Фрада еще более звучно, но без всякой натуги, мягко и певуче.
– И почему вы ответили глупым смехом на умную речь хугавы?
– И как из такого маленького человека выходит такой большой голос? поразился грек.
– Осел кричит громче верблюда!
– откликнулся с усмешкой один из хаумаварка.
Фрада продолжал:
– Прав Хугава! Спаргапу надо избрать. У персов, наших соседей, власть переходит от отца к сыну. Чем плох этот обычай? Если белый войлок вождя будет передаваться по наследству, он не достанется случайному человеку, в руки всяких... Кхм! Спаргапа - сын верховного правителя, и место верховного правителя принадлежит ему. Молод? Пусть. А мы-то на что - мы, старейшины семейств, колен, родов, братств и племен? Будем помогать юному предводителю, наставлять его в добрых поступках, удерживать от ошибок и заблуждений.
Вчера хитроумный Фрада заявил приспешникам:
– Белый отец, - ох, да не будет мне худо за дерзость!
– по уму не очень отличался от барана. Стоять во главе союза племен и идти на поводу у неумытых табунщиков!.. Тьфу. Заполучить бы власть - я живо навел бы в пустыне порядок. Всех бы поставил на место! Хватит нам, белокостным, есть из одного котла с черноухими. Почему я должен тратить свой острый разум, нюх свой, свою расторопность на благо тупых двуногих скотов? Не умеют жить - пусть пропадут, бес бы их забрал. Мы должны заботиться о самих себе. Вот рука. Куда загибаются пальцы? Внутрь, а не наружу. Ясно? Пора, как говорится, взнуздать коней. Посадим Спаргапу на белый войлок, я выдам за него райаду - и мы с вами будем вертеть этим безрогим теленком, как заблагорассудится.
– О-ох, саки!
– затянул Фрада.
– Кричите за Спарга...
Саки носили кафтаны короткие, выше колен. Фрада же, чтоб скрыть сапоги, напялил длинный, до пят, халат. Шальной ветер как раз переменился, дым ударил в полы халата и, не найдя прохода у ног старейшины, ринулся, клубясь, кверху, и плотно забил широко раскрытый рот Фрады.
– Пу! Кха! Пу! Кха!..
– задергался в кашле Фрада, стараясь выговорить до конца "Спаргапу".
Священный костер сделал свое дело! Воющий хохот пронесся над рядами хаумаварка. Но тут кучка верных Фраде старейшин дружно подхватила его коварный призыв: