Пятнистая смерть
Шрифт:
Хугава разломил фазана пополам, предложил долю Спаргапе.
– Ты - мне?
– Тебе.
Юноша благоговейно принял дар, благодарственно глянул Хугаве в глаза. Сказал убежденно:
– Теперь ты - лучший мой друг! Хорошо?
– Хорошо, - серьезно ответил стрелок.
– Дато! Хоу, Дато!
– крикнул Белый отец.
– Ты нарвал чесноку, брат?
– Нарвал, брат, - откликнулся Дато, после вождя самый старший из сакских старейшин.
Белый отец понизил голос:
– Разбросай по поляне, брат, и кинь в костер, чтоб духи чангалы не мучили нас ночью. Дикий чеснок - святая трава. Духи не любят чесночного духа.
– Наверное, много их тут, - прошептал боязливо Спаргапа.
– А встречал их кто-нибудь?
– недоверчиво спросил Хугава.
– Встречал.
– Вождь почесал зубчатый шрам на левой щеке.
– Как-то раз, когда Спаргапы еще не было на свете, я, подобно Наутару, заблудился в чангале.
– Ну?
– изумился Спаргапа.
– Вижу - ночь. Что делать? Залез на вяз, сижу среди ветвей, молчу. Задремал. Проснулся, слышу - шум, бубен гремит. Хм?.. Высунул нос из листвы - духов полная поляна!
– Ну?
– Забыл сказать - у меня шишка была на левой щеке. Вот, место осталось.
– Вождь снова прикоснулся к шраму.
– Большая шишка, точно кулак.
– И старик вытянул к огню кулак величиной с голову годовалого бычка.
– Ну?
– Ну, я испугался. Притаился. Чуть жив от страха. Духи чангалы плясать принялись. Так себе пляшут, кто во что горазд. Топают как попало, переваливаются на хромых ногах. Откуда им знать, как надо плясать? Нечисть.
– Ну?
– Ну, а я был плясун хоть куда. Отменный. Смолоду у вечерних костров отличался. Взыграло у меня сердце. Не утерпел - спрыгнул с дерева и говорю: "Хватит срамиться! Смотрите..." И закружился, будто вихрь, по поляне. "Ой, хорошо!" - заорал Одноглазый. "Ой, хорошо!
– завопило стадо его горбатых сородичей.
– Бесподобно пляшет. Оставайся с нами, старик, навсегда. Будешь веселить болотный народ". Вот тебе на! Угораздило меня напроситься к бесам в приятели.
– Ну?
– Взмолился я: "Не могу, други. В становище пора". "Стой! Удрать хочешь?
– завизжали духи.
– Не отпустим". "Почему - удрать? Старуха заждалась. Зловредная старуха. Не вернусь к утру домой - голову снимет. Не задерживайте меня, други. Наступит следующая ночь - сам приду". "Нашел глупых!
– разозлился Одноглазый.
– Так тебе и поверили. Давайте отнимем у него самую нужную вещь - как олень прибежит". Пристали духи: "Какая вещь у тебя - самая нужная?" Я смекнул кое-чего. "Все берите, - говорю, - и рубашку, и штаны, и лук, и стрелы, и нос, и уши - только шишку не трогайте..." "Ага!" - обрадовался главный дух. Фьють!
– и открутил шишку. Да так ловко, что хоть бы чуть заболело.
– Ну?
– Ну, отправился я в становище. Духи провожать пошли, чтоб зверь не напал. Дома - гам, гвалт. Где был, где шишка? Я рассказал - так итак. Приехал старик из саков заречных. У него тоже шишка была, только на правой щеке. Показал я ему дорогу. Помчался заречный в чангалу, вскарабкался на дерево. Ждет. Вот и духи явились.
– Ну?
– Опять пустились они в пляс. Одноглазый кричит: "Старик, ты здесь?" "Здесь". "Слезай, без тебя скучно". Пляшет заречный. Но когда у них, заречных, путный плясун попадался? Ворочался, ворочался, словно коряга в узком протоке, - надоело Одноглазому. "Не ладится у тебя сегодня, дед, говорит, - дрянь ты, старик, - говорит, - убирайся отсюда, пока жив, говорит, - да шишку свою не забудь". И прилепил мою шишку к левой щеке заречного. Была у человека одна шишка - стало две.
– Ну?
– Спаргапа, разинув рот, смотрел на отца, ожидая продолжения.
– Ну и все.
– Белый отец не выдержал и расхохотался. Его поддержали десятки здоровенных глоток. И лишь тогда догадался юный Спаргапа, что его просто дурачат. Догадался - и обиделся.
Ночь. Охотники, выставив охрану, улеглись на попонах, разостланных у огня, а кое-кто прикорнул и прямо на траве.
Пламя костра постепенно сникало, опадало к земле. Вслед за отступавшим светом на поляну двинулся влажный мрак. Он тихо выплывал из-за кустов, осторожно сжимая круг и все тесней охватывая уменьшающийся бугорок огня.
Едва перестала звучать человеческая речь, темнота огласилась кличем и плачем обитателей чангалы. Ухал филин. Не верьте печальному зову его - за скорбью филина прячется жестокость. Надрывисто мяукал хаус - камышовый кот. Над угасающим костром, точно соглядатаи звериного царства, метались летучие мыши. Где-то далеко-далеко коротко и хрипло рявкнул тигр, и на всю чангалу отчаянно и жутко заверещал смертельно раненый кабан.
Скрылась добрая Анахита. Низко на юго-востоке, у Козерога, страшно загорелся предвестник несчастья злобный Кейван-Сатурн.
В сердца стражей, только сейчас беззаботно смеявшихся у жаркого костра, медленно и неотвратимо, подобно серой гадюке, вползающей в шатер пастуха, закрадывалась тревога.
Ох, тоска. В темных дебрях неискушенного разума слабо, точно просвет в непроглядных тучах, брезжило сознание человеческой неустроенности. Хищные звери. Черная хворь. Откуда все это, зачем это все?
То один, то другой страж поднимался беспокойно, подбрасывал в костер сучья и ветви, всматривался при свете загудевшего пламени в неподвижные лица спящих. Только убедившись, что все на месте, что он не покинут, не оставлен, с ним - товарищи, соплеменники, сак умиротворенно ложился в пахучую полынь.
Терпите. Опирайтесь, как путники в бурю, друг на друга, один на всех и все на одного - и обретете силу противостоять Пятнистой смерти, что глядит, ощерив клыки, пристально, с неумолимостью убийцы, из угрюмой чангалы.
...И опять - утро.
Саки, обнаженные до пояса, пали на колени, обратили к солнцу очи - и оно ободряюще протянуло к ним теплые лучи.
Словно ветви приземистых деревьев, взметенные мощным порывом ветра в одну сторону, в едином взмахе поднялись наискось десятки рук. Черно-синие в сумрачном свете чангалы, они резко выделялись на ликующе-розовом поле сияния, все ярче разгоравшегося на востоке.
Остро звякнул, задребезжал, мягко загудел медный гонг. И медленно поплыл к горизонту хрипловатый, гортанный, низкий, как гул урагана, рыдающий от избытка радости, напряженно колеблющийся голос жреца.
Хвала тебе, Митра. Ты взошел, засверкал, как всегда. Пятнистая смерть может убить одного Наутара.
Сто и тысячу Наутаров. Но кто убьет бога Митру, само лучезарное солнце? Пока ж не погаснет солнце, не погибнет и сакский род.
Белый отец отозвал сына за куст.
– Для чего я взял тебя с собой? Старайся понять. Не поймешь пропадешь. Скажу напоследок: слушайся Томруз, Хугаву слушайся. Ясно? Прощай.