Пятнистая смерть
Шрифт:
Пробиться сквозь толпу саков - и бежать прочь от этой заколдованной котловины!
Царь царей действовал мечом сноровисто, как земледелец серпом - он один скосил целый ряд спешенных кочевников, уложил на землю, точно снопы, "сравнял их с их тенью".
Тот, кто встретился в битве с желтыми глазами Куруша и остался жив, навсегда запомнил их выражение, до конца дней своих не мог вспомнить о них без содрогания.
Он видел немигающие глаза Пятнистой смерти.
Курушу нанесли несколько глубоких ран, однако повелитель Айраны не останавливался.
Рядом сражались Раносбат и Виштаспа.
Отряд "бессмертных" - личных телохранителей Куруша, ободренный примером государя, вырвался, убивая саков, хуваров, бактров и сугдов, далеко вперед, чуть ли не к шатру Томруз.
Персы одолевали!
Продолжая успешно и неутомимо пробиваться к гребню холма, царь царей с ходу наткнулся на прислоненный к выступу скалы тяжелый сакский щит.
Он резко споткнулся и выронил меч.
Опрокинулся навзничь и покатился вниз по склону.
С маху ударился о торчащий камень.
Голова его странно выкрутилась и подвернулась под левое плечо. Широко раскинутые руки и ноги задергались, на губах выступила кровавая пена, глаза вылезли из орбит.
Саки из последних сил навалились на "бессмертных" и столкнули их, сами падая и задыхаясь, обратно в котловину. И так всю битву - персы упорно лезли из котловины, как свора свирепых джинов из случайно раскупоренной бутылки, а саки еще более упорно старались отбросить, спихнуть, вколотить их назад, в бутыль.
Кучка уцелевших персов пустилась бежать к устью лощины - может, хоть там найдется лазейка?
Раносбат и Гау-Барува задержались на миг возле все еще живого царя царей.
– Что с ним такое?
– услышал Куруш сквозь охватывающий его смертный сон голос верного Раносбата.
– Споткнулся о сакский щит и сломал шею. Обошел полмира - и не споткнулся. А здесь...
А, это друг Гау-Барува. Друг Гау-Барува. Он поможет. Он не оставит повелителя умирать под ногами у саков.
– Унесем?
– нерешительно сказал Раносбат.
– Что ни говори, долг есть долг.
– Э!
– рассердился Гау-Барува.
– Пропади он пропадом! Теперь нам с тобой... Самим бы ноги унести как-нибудь.
Они убежали.
– О Куруш!
– Перед царем, жалобно причитая, опустился на колени Виштаспа.
– О родич мой бедный, мой несчастный государь...
Виштаспа воровато оглянулся.
Никто не глядит, все бегут.
Он отвел руку далеко назад и, коротко крякнув, всадил меч по рукоять в спину царя царей.
Старый осел, многократно битый хозяином, терпеливо и долго копил обиду и силу. И однажды, когда человек очутился на краю обрыва, осел примерившись, так крепко лягнул хозяина, что тот с визгом свалился в пропасть.
Выслушав перса - одного-единственного из тысяч!
– сумевшего убежать от саков и добраться до переправы, Крез скорчился от смеха. Его крутило, трясло, бросало, швыряло из стороны в сторону. Лягнул-таки он царя царей!
"Нерадивый осел готов хребет сломать, лишь бы хозяину досадить".
До того дохохотался счастливый Крез, что у него затрещали ребра, лопатки застучали, суставы выскочили из гнезд, вертлюги, атланты и астрагалы чуть не рассыпались горстью игральных костей.
Так тешился хищник гибелью соперника - хищника сильного.
Под конец лидийца хватил удар. Очнувшись, он проскрипел:
– Теперь, друзья-персы, можете меня сжечь. Хе-хе-хе!
У переправы показался отряд косматых конников в рогатых шапках. То были хорезмийцы. Персы разрушили новый мост, сожгли стенобитные орудия и двинулись домой.
Лидийцы везли умирающего Креза в царской колеснице.
Обгоняя Креза, обгоняя мужей арийских, понуро ковылявших по сыпучим барханам, летела на запад молва о гибели Кира. Она дошла до Варканы, до молодого Дариявуша, сына Виштаспы, и впал в глубокую задумчивость Дариявуш. Она дошла до Хагматаны, до свирепого Камбуджи, и грозно и радостно сверкнул глазами Камбуджи.
И вздохнули облегченно тысячи тысяч людей "от зубчатых скал Памира до Кипра, окруженного со всех сторон водою..."
Михр-Бидада ранили в ногу.
Рана была, видно, не опасной (иначе он давно истек бы кровью), но зато столь болезненной, что как ни пытался молодой перс, он так и не сумел выбраться до утра из-под трупа, лежавшего на нем поперек.
Всю ночь перед глазами Михр-Бидада сновали во мгле взад и вперед сутулые ушастые фигуры гиен, набежавших с дальнего юга. Михр-Бидада тошнило от их утробного урчанья и пронзительного хохота.
Там и тут раздавалось грозное рычание, визг, лай, вой, чавканье и хруст костей. Звери пировали.
По краям котловины мелькали огоньки факелов, слышалось тихое пение должно быть, сакские женщины разыскивали трупы мужей.
"А меня... меня гиена съест, - вздохнул Михр-Бидад.
– Фаризад далеко. Кому я нужен, кто возьмется искать дурака Михр-Бидада?"
Он глядел на ущербный месяц и плакал от боли и от печали. Может, и Фаризад, баюкая сына, смотрит сейчас на луну и плачет. И клянет мужа, покинувшего семью ради легкой добычи.
Не меня ты кляни, Фаризад! Прокляни ты навек тех людей, что втравили обманом мужа твоего в дело грязное. Прокляни Куруша - Пятнистую смерть таким проклятием страшным, чтобы жгло оно его в аду три тысячи лет.
Нет, жена, прокляни и меня. За то, что дал себя обмануть чурбан Михр-Бидад. За то, что был он слеп и глуп.
Бе! Перс тут же мысленно махнул рукой. А если б и зрячим, и умным был - что из того? Стал бы слушать Куруш твое "не хочу"? Не пойдешь на войну своей охотой - погонят бичами. Вот и все.