Пятое Правило Волшебника, или Дух Огня

Гудкайнд Терри

– Директор, мне кажется, вы…

– Наши предки, – потряс кулаком Линскотт, – безуспешно сражавшиеся с хакенскими ордами, должно быть, в гробу переворачиваются, слыша, как вы втихую рассматриваете возможность продать наше наследие, за которое они шли на такие жертвы.

Далтон не стал отвечать сразу, позволяя Линскотту услышать, как его собственные слова эхом заполняют повисшую между ними тишину. Чтобы пожать именно этот урожай, Далтон и засевал свои тщательно продуманные слова.

– Я знаю, что вы искренне любите наш народ, Директор

Линскотт, и всячески стараетесь защитить его. Мне очень жаль, что вы считаете мои стремления неискренними. – Далтон вежливо поклонился. – Надеюсь, остаток вечера вы проведете в приятной обстановке.

Умение так изысканно реагировать на столь тяжкое оскорбление являлось верхом вежливости. Более того, тот, кто был способен нанести такую рану, выказывал себя человеком, нарушающим древний андерский кодекс чести.

Считалось, что только хакенцы так жестоко унижали андерцев.

С глубочайшим уважением к тому, кто оскорбил его, Далтон откланялся и вознамерился удалиться, будто его попросили уйти, отослали прочь. Будто его унизил хакенский владыка.

Директор окликнул его. Далтон остановился и оглянулся через плечо.

Директор Линскотт скривил губы, будто пробовал на вкус редко использовавшуюся вежливость.

– Знаете, Далтон, я помню вас, когда вы еще работали у судьи в Ферфилде. Я всегда считал вас порядочным человеком. И теперь думаю так же.

Далтон вежливо повернулся, будто готовясь проглотить очередное оскорбление – если Директор захочет вновь его оскорбить.

– Благодарю вас, Директор Линскотт. Услышать такие слова из уст столь уважаемого человека, как вы, большая честь.

Линскотт сделал неопределенный жест, будто по-прежнему пытался отыскать в затянутых паутиной углах вежливые слова.

– И я совершенно теряюсь, пытаясь понять, как порядочный человек может позволить своей жене так вот выставлять титьки на всеобщее обозрение.

Далтон улыбнулся. Если не сами слова, то интонация, с которой они сказаны, явно примирительная. Шагнув обратно, он небрежно взял с проносимого мимо подноса бокал вина и предложил его Директору. Линскотт, кивнув, принял напиток.

Далтон отбросил официальный тон и заговорил так, будто они с Директором друзья детства:

– Вообще-то совершенно согласен. Честно говоря, мы с женой повздорили по этому поводу перед тем, как прийти сюда. Она настаивала, что такой фасон нынче в моде. Я топнул ногой, как уважающий себя женатый мужчина, и категорически запретил ей это платье надевать.

– Тогда почему она в нем?

– Потому что я ей не изменяю, – тяжело вздохнул Далтон.

Линскотт склонил голову набок.

– Хотя и рад слышать, что вы не сторонник современных нравов в том, что касается супружеских обетов, но какое это имеет отношение к цене на хлеб в Кельтоне?

Далтон отпил глоток вина. Линскотт не сводил с него глаз.

– Ну, поскольку я ей не изменяю, я лишусь постельных игр, если буду побеждать во всяком споре.

Впервые за все время на лице Линскотта появилась тень улыбки.

– Я понял, о чем вы.

– Молодые женщины здесь одеваются просто невообразимо. Я был в шоке, когда пришел сюда на работу. Моя жена молода и не хочет отставать от них, хочет с ними подружиться. Она боится, что другие живущие тут женщины станут над ней потешаться. Я разговаривал с министром на эту тему, и он согласен, что женщинам не следует демонстрировать себя подобным образом, но наша культура позволяет женщинам самим выбирать себе туалеты. Мы с министром полагаем, что нам с ним следует на пару подумать о том, как повлиять на моду в лучшую сторону.

Линскотт согласно кивнул.

– Что ж, у меня тоже есть жена, и я тоже не гуляю на сторону. Рад слышать, что вы – один из немногих нынче, кто придерживается древних идеалов, что данные клятвы священны и верность супругу – святая святых. Молодчина.

В культуре Андерита много места уделялось чести, верности и данному слову – необходимости соблюдать принесенные обеты. Но Андерит менялся. И очень многих заботило, что за последние десятилетия нормы морали сильно изменились. В высших слоях общества разгул теперь стал не только приемлем, но даже поощрялся.

Далтон поглядел на Терезу, на Директора, снова на Терезу.

– Директор, – сделал он приглашающий жест, – могу я представить вам мою возлюбленную супругу? Если позволите? И буду чрезвычайно признателен, если вы прибегнете к вашему огромному влиянию и выскажетесь по поводу благопристойности. Вы весьма уважаемый человек и пользуетесь таким авторитетом, которого мне никогда не получить. Она считает, что я говорю как ревнивый муж.

Линскотт размышлял недолго.

– С удовольствием, если вам угодно.

Когда Далтон подвел Линскотта к дамам, Тереза уговаривала Клодину выпить немного вина и говорила что-то утешающее.

– Тереза, Клодина, позвольте представить вам Директора Линскотта.

Тереза улыбнулась, когда Линскотт поцеловал ей руку. Клодина же, когда с ней проделали ту же процедуру, не отрывала глаз от пола. Она выглядела так, будто ей больше всего на свете хотелось кинуться Линскотту в объятия в поисках защиты или бежать прочь со всех ног. Далтон положил ей ладонь на плечо, не позволяя сделать ни то, ни другое.

– Тереза, дорогая, мы с Директором только что обсуждали проблему женских платьев и моды в свете благопристойности.

Тереза чуть подалась к Директору, как бы приглашая в конфиденты.

– Мой муж так беспокоится по поводу того, что я ношу! А вы что думаете, Директор Линскотт? Вы одобряете мое платье? – Тереза гордо просияла. – Оно вам нравится?

Линскотт лишь на мгновение опустил глаза.

– Очень мило, моя дорогая. Очень мило.

– Видишь, Далтон? Я же тебе говорила! Мое платье гораздо более консервативное, чем у других. Я просто счастлива, что столь глубоко уважаемый человек, как вы, Директор Линскотт, его одобрил.