Пятый постулат
Шрифт:
Весьямиэль очнулся от страшной головной боли. Так череп у него не раскалывался даже в те благословенные годы, когда он был зеленым юнцом и мог себе позволить попойки с приятелями хоть каждый день. Вот по утрам бывало скверно, пока дед, поглядев на страдания лихого внука, не обучил его кое-чему. Похмелье легко излечивалось, вот только… на этот раз это было никакое не похмелье. Вернее, и оно тоже, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что Весьямиэль испытывал сейчас.
Собрав расползающиеся, будто шустрые слизняки, мысли, он смог-таки установить причину… мягко говоря, недомогания: источник
Последним, что помнил Весьямиэль, была пьяная шлюха, несколько пустых бутылок, собственный вопль "еще вина!", а потом чужие крики — кричали о пожаре, девка подхватилась и выскочила из комнаты, в чем была. То есть в одном одеяле и какой-то кружевной тряпке. Он попробовал было выйти за ней, зацепился за собственный сапог, рухнул носом в пол, с трудом встал, выбрался за дверь, надышался дымом (в горле до сих пор неприятно першило), а потом, кажется, на него что-то свалилось. С этого момента — провал. И вот он здесь, на неудобной, слишком мягкой постели с душными подушками…
"Ну что ж, друг мой, — поздравил себя Весьямиэль, жалея, что не может поднять тост, — тебе в очередной раз сказочно повезло! Боги определенно тебя берегут, знать бы еще, для какой надобности?"
Татуировка под кожей едва заметно ворохнулась, и Весьямиэль прекратил неуместные мысли. О богах лучше лишний раз не помышлять всуе!
"Интересно, кто же меня выволок? Не та девка, это точно, она смылась. А кто другой полез бы за мной в огонь? А там хорошо полыхало, это-то я запомнил…"
Весьямиэль прислушался. Слушать мешала пульсирующая боль, и он приготовился пустить в ход дедово средство, но вовремя одумался: если его спасли вовсе незнакомые люди, а у спасенного внезапно заживут все раны, его и колдуном объявить могут! Нет уж, судя по всему, череп цел, а остальное само заживет… Вот только боль снять, чтобы не мешала слушать и размышлять, а симулировать страдания он всегда сможет!
Так он и поступил — снова заскреблась татуировка под кожей, на этот раз успокаивающе, дескать, давно бы так, — и Весьямиэль пожалел, что она не работает без его, так сказать, руководящих указаний. Будь он без сознания, ничего бы и не вышло, а жаль! Удобно было бы… Может, дед и такое умел, да Весьямиэль не успел его расспросить. Теперь уж не спросишь.
Он прислушался: из его каморки дверь вела в соседнюю комнату, это очевидно, не на улицу же! И вот за этой дверью что-то или кто-то завозился, ойкнул, а потом Весьямиэль услышал густой добродушный бас:
— С добрым утром, Машенька!
"И она тут!" — странно, но он почувствовал даже… не радость, но что-то близкое к удовлетворению. Никуда не подевалась, не сбежала, не потерялась. Уже хорошо! Но кто этот басистый мужчина?
А мужчина, судя по всему, времени даром не терял. Вот Маша пискнула (каким должен быть здоровяк, чтобы заставить эту девицу издавать такие вот звуки, Весьямиэль представлял с большим трудом), потом раздалось басистое воркование, потом звуки смачных поцелуев… Похоже, затягивать с прелюдией за дверью не собирались, и…
"А мне-то что, собственно? — хмыкнул Весьямиэль. — Я своё получил, пусть девка тоже порадуется! Но, с другой стороны…"
Он быстро прикинул расклад: очень может статься, что этот неизвестный его и вытащил из огня. Маша могла упросить, она такая! Значит, она ему обязана. Весьямиэль тоже, но с него вряд ли кто потребует подобной платы! (Кстати о плате, хорошо бы узнать, где лошади и телега со всеми пожитками! С прыткой общевистки станется позабыть о "косной частной собственности", а там, к слову сказать, много ценного припрятано…) Положим, уплатит раз, другой, а если ей понравится? Девки на это дело податливы, Весьямиэль знал, а тогда выходит, что Маша может решить остаться. А что? Какой бы она ни была общевисткой, а бабье все равно верх возьмет: захочется замуж, детей… И как потом, за волосы ее отсюда тащить? Мужик-то, судя по всему, недурен, раз уж она так разахалась! Нет уж, лучше принять превентивные меры…
И раскинувшись на подушках (пару он мстительно сбросил на пол — терпеть не мог этой крестьянской роскоши), Весьямиэль закатил глаза и протяжно застонал. Его не услышали: как раз снова запищала Маша. Пришлось стонать громче, уже просто до неприличия: раненые так не стонут!
На этот раз помогло: что-то расстроенно забубнил мужчина, Маша ответила, прошлепала босыми пятками по полу, прибежала в одной сорочке, раскрасневшаяся и зацелованная. Весьямиэль сквозь ресницы поглядывал на нее, пока она заново перевязывала ему голову: а ведь и правда, когда не надувает губы и не корчит из себя этакую деву-воительницу, очень даже недурна! Потом Маша, добравшись до его ожогов, пристроила его голову себе на плечо — а вышло, на грудь, и Весьямиэль, по сути, понял, отчего так огорчался неизвестный мужчина.
"Что ж, — решил он. — Если я хочу поскорее убраться отсюда, надо побыстрее встать на ноги. А главное — не допускать этих вот… воркований!"
Когда Маша вернулась в общую комнату, Янык уже оделся и принялся сосредоточенно растапливать печь. И верно, запасов еды у него было совсем немного, даже позавтракать они двое могли разве что хлебом со сметаной, да и тех осталось мало. Требовалось что-то приготовить, да за птицей присмотреть (у кузнеца всего-то и был десяток куриц, поскольку возиться с коровой или свиньей ему было попросту некогда, готовое купить куда проще). Да и не особо заведешь большое подворье в городе, не село ведь!
Пока Маша хлопотала по хозяйству, Янык отправился на рынок за продуктами, а потом в кузницу.
Девушка слабо представляла себе кузнечное ремесло (по правде говоря, и дома она знала об этом деле лишь то, что большинство таких работ нынче выполняют машины, так что людям нет надобности надрываться), но понимала, что труд кузнеца очень и очень нелегок.
В свою очередь, она честно старалась привести в идеальный порядок хозяйство Яныка. И правда, не сидеть же сложа руки! Бездельничать девушка была не приучена, да и соскучилась она, признаться, по простому честному труду, так что с радостью принялась домовничать.
Работа у портного научила ее, что к чему в местных хозяйствах, так что Маша сумела навести порядок в избе и на подворье, приготовить еду даже разобраться на дворе: там обнаружилась пропасть всякого старого хлама, которому место было на помойке либо в костре!
В итоге к вечеру Маша просто с ног валилась от усталости.
С отвычки такой труд был до невозможности утомителен, и за ужином девушка с трудом сдерживала зевоту. Спать хотелось просто неимоверно, а потому она старалась поскорее завершить вечерние дела и отправиться на боковую.