Пятый свидетель
Шрифт:
Я пожал плечами — мол, может быть, но добавил:
— «Достичь понимания и найти выход». — Оба посмотрели на меня непонимающе. — Так он написал в письме: «Если нам не удастся достичь понимания и найти выход…»
— Ну да, а что это значит? — спросила Аронсон.
— Читайте между строк. Не думаю, что он дистанцируется. Я думаю, это письмо — угроза. Оно означает, что он хотел кусочек пирога. Хотел войти в долю и да, прикрыть свою задницу, поэтому и послал это письмо, но я подозреваю, что были и другие послания. Он требовал от АЛОФТа каких-то действий или — в противном случае — собирался порвать
— А что такое ДСД? — спросила Аронсон.
— Докладная о сомнительной деятельности, — пояснил Циско. — Рутинный документ. Банки штампуют их по любому поводу.
— И куда направляют?
— В Федеральную торговую комиссию, в ФБР, в Секретную службу министерства финансов — в сущности, куда угодно.
Насколько можно было понять, они пока еще не сообразили того, что я им подсказывал.
— Имеете ли вы хоть малейшее представление о том, какие деньги гребет АЛОФТ? — спросил я. — Ведь он контролирует треть всех дел по отъему недвижимости в Лос-Анджелесском округе. Знаю, это не подтверждено, так сказать, научно, но если ты получаешь даже часть такого барыша, то речь идет о миллионах и миллионах «чаевых» только от этого одного округа. Говорят, в одной Калифорнии будет десять миллионов подобных дел, прежде чем года через два эпидемия пойдет на спад. Плюс торги.
— Какие торги? — спросила Баллокс.
— Газеты читать надо. Оппарицио находится в процессе продажи АЛОФТа некоему крупному инвестиционному фонду, компании «Лемюр». Торги открытые, и любой конфликт, касающийся будущего приобретения, может повлиять на сделку, равно как и на стоимость акций. Так что будьте уверены: если Бондурант был доведен до отчаяния, он вполне мог поднять волну и произвести эффект даже больший, чем тот, на который он рассчитывал.
Циско кивнул, первым ухватив суть моей гипотезы:
— Понятно, значит, у нас есть Бондурант, оказавшийся перед лицом финансовой катастрофы, — сказал он. — Вот-вот должны взорваться три его «воздушных шара». Тогда он делает пируэт и пытается примазаться к Оппарицио, к сделке с «Лемюром» и ко всему этому выгодному предприятию по отъему домов. И за это его убивают?
— Правильно.
Циско все усек, поэтому я повернулся на своем вращающемся кресле так, чтобы смотреть прямо на Аронсон.
— Не знаю, — сказала она. — Это очень смелая гипотеза. И ее будет трудно доказать.
— А кто сказал, что нам нужно ее доказывать? Мы должны просто сообразить, как заронить ее в головы присяжных.
Нам действительно ничего не нужно было доказывать. Мы должны были лишь высказать предположение и дать возможность жюри остальное додумать самому. Моя обязанность — только посеять семена разумного сомнения. Выстроить гипотезу невиновности. Перегнувшись через свой большой деревянный стол, я посмотрел в глаза своей команде:
— Такова будет наша теория защиты. Оппарицио — наше соломенное чучело, человек, которого мы представим как вероятного виновного. Жюри укажет на него пальцем — и наша подзащитная свободна.
Я посмотрел на лица своих сотрудников и не увидел никакой реакции, поэтому продолжил:
— Циско, я хочу, чтобы ты сосредоточился на Оппарицио и его компании. Узнай все, что можно: история, известные партнеры — словом, все. Все подробности слияния — я хочу знать об этой сделке и об этом парне даже больше, чем знает он сам. К концу следующей недели мне нужны архивы их судебных дел. Они, конечно, будут сопротивляться, но важно их немного потрясти.
Аронсон покачала головой.
— Подождите минутку, — сказала она. — Вы хотите сказать, что все это чепуха? Всего лишь маневр защиты, а на самом деле этот Оппарицио ничего такого не совершал? А что, если мы правы насчет Оппарицио, а они ошибаются в отношении Лайзы Треммел? Что, если она невиновна?
Она смотрела на меня взглядом, исполненным наивной надежды. Я улыбнулся и взглянул на Циско:
— Скажи ей.
Тот повернулся лицом к моей юной помощнице:
— Детка, ты новичок в этом деле, так что усваивай урок. Мы никогда не задаем такого вопроса. Совершенно не важно, виновен наш клиент или невиновен.
— Да, но…
— Никаких «но», — сказал я. — Мы сейчас говорим лишь о средствах защиты. О способах обеспечить своего клиента наилучшей защитой. О стратегии, которой мы должны следовать независимо от его виновности или невиновности. Если вы хотите заниматься уголовным правом, вы должны это усвоить. Никогда не спрашивайте клиента, сделал ли он это. Что бы он ни ответил, это только отвлекает. Поэтому вам нет необходимости это знать.
Она сжала губы в тонкую прямую линию.
— Как вы относитесь к Теннисону? — спросил я. — «Атака легкой бригады»?
— Какое это…
— «Им не положено знать, им — приказ исполнять». У Теннисона сказано, что его герои должны сделать то, что нужно, или умереть. Мы — легкая бригада, Баллокс. Мы сражаемся против армии, у которой больше людей, больше оружия, больше всего. В большинстве случаев это похоже на самоубийство. Никаких шансов выжить. Никаких шансов победить. Но изредка встречается дело, в котором шанс появляется. Это может быть слабый и сомнительный шанс, но все же шанс. Не упускайте его. Бросайтесь в атаку… и не задавайте подобных вопросов.
— Вообще-то, насколько я помню, у Теннисона сказано: сделать и умереть. В этом смысл стихотворения. У его героев не было выбора: или сделать — или умереть. Они были вынуждены сделать и умереть.
— Хорошо, что вы знаете Теннисона. Но я предпочитаю «сделать или умереть». Действительно ли Лайза Треммел убила Митчелла Бондуранта? Я не знаю. Она говорит, что не убивала, и мне этого достаточно. Если же вам этого недостаточно, то я сниму вас с этого дела и снова переброшу целиком на дела об отъеме домов.
— Нет, — быстро спохватилась Аронсон. — Я хочу остаться. Я с вами.
— Прекрасно. Редкий адвокат может похвастать тем, что был вторым номером на процессе по делу об убийстве спустя всего десять месяцев после окончания юридической школы.
Она уставилась на меня широко открытыми глазами:
— Вторым номером?!
Я кивнул:
— Вы это заслужили. Вы очень хорошо сделали свою работу.
Но свет быстро померк в ее глазах.
— В чем дело, Дженнифер?
— Просто я не понимаю, почему нельзя совместить то и другое: и неукротимо сражаться в защиту клиента, и быть уверенным в его невиновности. Почему не попробовать, чтобы добиться лучшего результата?