Пыль Снов

Эриксон Стивен

— Мера милосердия, — вторгся в ее раздумья Улаг.

— Что, Гадающий по костям?

— Ты тоже истекаешь кровью, Ном Кала. Все мы заблудшие. Кости трясутся, тьма кружится в провалах глаз. Мы считаем себя творцами мыслей и чувств, но я думаю иначе.

— Неужели?

Он кивнул: — Мы летим по его следу. Такое насилие, такая ярость. Она пожирает нас и принимает форму съеденного. А мы верим, будто сами принимаем решения. Очень тревожно, Ном Кала. Скоро ли мы накинемся друг на друга?

— Разве в этом мера милосердия? — удивилась она.

— Зависит…

— От

чего?

— Насколько тонок Онос Т’оолан.

— Прошу, объясни.

— Ном Кала, он сказал, что не призовет нас к покорности. Не будет обычным Т’лан Имассом. Это важно. Знает ли он, какой ущерб причиняет, просто проходя мимо? Думаю, да.

— И ради чего всё это?

— Увидим.

— Ты веришь в него, не так ли?

— Вера — странная вещь. Для Т’лан Имассов она стала лишь бледным призраком памяти. Может быть, Ном Кала, Первый Меч желает вновь пробудить ее в нас. Сделать нас не просто Т’лан Имассами. Поэтому он нас не подчиняет себе. Наоборот, показывает свободу смертности, которую мы считаем давно утерянной. Как живые командуют сородичами? Как может действовать армия, если в каждом солдате гнездится хаос, бушуют несовместимые желания?

— К чему показывать нам такое? Мы не смертные. Мы Т’лан.

Он пожал плечами: — Пока у меня нет ответа. Но, думаю, он всё нам покажет.

— Пусть не ждет слишком долго, Гадающий.

— Ном Кала, — поглядел на нее Улаг Тогтиль, — мне кажется, некогда ты была красивой.

— Да. Была.

— Хотел бы я поглядеть на тебя тогда.

Она покачала головой: — Вообрази, как больно было бы тебе теперь.

— Ах, ты права. Мне жаль.

— И мне, Гадающий.

* * *

— Мы уже там? Ноги болят.

Драконус встал и обернулся, глядя на полукровку-Тоблакая. — Да, возможно, мы сможем передохнуть. Голоден?

Аблала кивнул: — И спать хочу. И доспехи плечи натерли. И топор тяжелый. И друзей я потерял.

— На поясе есть петля для секиры, — сказал Драконус. — Не нужно нести ее наготове. Как видишь, никто к нам незаметно не подберется.

— Лучше бы я заметил кролика или цыпленка. Побежал бы и поели.

— Зачем бы? Ты уже видел: я могу наколдовать пищу и воду.

Аблала сморщился: — Хочу внести свою долю.

— Понимаю. Уверен, внесешь и очень скоро.

— Заметил чего-то? — Аблала выпрямился и начал озираться. — Кролик? Корова? Вон те две женщины?

Драконус вздрогнул и тоже принялся оглядываться. Увидел две фигурки, идущие к ним. До них около трех сотен шагов. Идут с юга, пешие. — Мы подождем их, — сказал он вскоре. — Но, Аблала, не нужно драться.

— Да, секс лучше. Когда доходит до женщин. Я того мула никогда не трогал. Это нездорово и плевать что они говорят. Можно поесть?

— Разведи огонь. Используй вчера собранные дрова.

— Ладно. И где они?

Драконус сделал жест, и к ногам Аблалы шлепнулась небольшая вязанка сучьев.

— О, вот же они? Ладно, Драконус. Я нашел дерево.

Идущая первой женщина была молода, одета в дикарский наряд. Глаза блестели посреди черной полосы — возможно, означавшей горе — тогда как остальные части лица были вымазаны белой краской, создававшей образ черепа. Мускулистая незнакомка заплела длинные, ржавого оттенка волосы в косу. В трех шагах за ней брела старуха, босая, в грязной кожаной тунике. На почерневших пальцах сверкали кольца, весьма странно выглядевшие на такой оборванке.

Женщины встали в десятке шагов от Драконуса и Аблалы. Молодая заговорила.

Аблала поднял голову над разгорающимся костерком: — Торговое наречие — я понимаю. Драконус, они голодны и хотят пить.

— Знаю, Аблала. Ты найдешь еду в мешке. И кувшин эля.

— Неужели? В каком таком мешке… а, ладно. Скажи хорошенькой, что я хочу заняться с ней сексом, только повежливее…

— Аблала, мы с тобой часто говорим на торговом наречии. Как и сейчас. — Он сделал шаг навстречу: — Привет вам. Мы поделимся всем, что имеем.

Юная женщина (ее рука стиснула рукоять кинжала, едва Аблала объявил о своих желаниях) посмотрела на Драконуса. — Я Релата из Свежевательниц, из Белолицых Баргастов Акраты.

— Ты далеко от дома, Релата.

— Да.

Драконус поглядел на старуху. — А твоя спутница?

— Я нашла ее скитающейся. Это Секара, высокорожденная среди Белолицых. Но разум ее совсем помутился.

— У нее гангрена пальцев, — заметил Драконус. — Нужно их отрезать, иначе зараза распространится.

— Знаю. Но она отказывается от помощи. Думаю, из-за колец. Последнее напоминание о богатстве. — Свежевательница помедлила. — Мой народ пропал. Мертв. Белолицых Баргастов больше нет. Моего клана, клана Секары. Никого. Не знаю что стряслось…

— Мертвы! — завопила Секара, поднимая изувеченные руки. — Замерзли! До смерти замерзли!

Аблала, подскочивший от крика старухи, подошел к Драконусу. — Она плохо пахнет, — сказал он. — И пальцы работать не будут — кому-то придется ее кормить. Не мне. Она говорит ужасное.

Релата продолжила: — Она говорит это сто раз на дню. Я не сомневаюсь, ведь отсвет резни виден в ее глазах. Сердце знает: мы остались один.

— Зараза дошла до мозга, — произнес Драконус. — Лучше ее убить, Релата.

— Оставив меня последней Белолицей? У меня не хватает смелости.

— Позволишь мне?

Релата отпрянула.

— Вы не последние из народа, — заявил Драконус. — Живы и другие.

Глаза ее сузились. — Откуда знаешь?

— Я их видел. Издалека. Одеты почти как ты. Такое же оружие. Их пять или шесть тысяч. Может, больше.

— Где же они?

Драконус покосился на Аблалу. — Это было до встречи с моим другом — Тоблакаем. Шесть или семь дней назад, кажется — ведь мое чувство времени изменилось. День и ночь… я многое забыл. — Он провел рукой по лицу, вздохнул. — Релата, позволишь мне? Это будет актом милосердия, и я сделаю всё быстро. Она не будет мучиться.