Пылай, огонь (Сборник)

Карр Джон Диксон

III

Выдержки из писем к матери

Денвер, 3 апреля 1897 г.

Вот уже несколько дней я живу в Вблизитой же гостинице, что и Джейкоб Фуллер.

Я запомнил его запах и мог бы учуять его хоть в десяти пехотных дивизиях. Я часто бывал поблизости от него и слышал его разговоры. Он владелец рудника, который приносит неплохой доход, но он не богач. В свое время он освоил горное дело самым правильным способом: работая простым рудокопом. Человек он веселый, жизнерадостный и легко носит груз своих сорока трех лет. На вид ему значительно меньше — лет тридцать шесть, тридцать семь.

В брак он больше не вступал, выдает себя за вдовца. У него хорошее положение в обществе. Его здесь любят, он окружен друзьями. Даже меня к нему влечет —должно быть, это зов родной крови. Как слепы, как безрассудны и произвольны иные законы природы, — вернее, почти все. Мое задание осложнилось. Я надеюсь, ты понимаешь меня и будешь снисходительной. Гнев мой утрачивает свой накал быстрее, чем я в этом сам себе могу признаться. Но я выполню свою задачу. Даже если радость мести угасла, остается чувство долга, и преступнику не будет пощады. Мне помогает возмущение, поднимающееся в душе всякий раз, когда я думаю о том, что он, свершивший столь гнусное преступление, — единственный, кто не пострадал из-за него. Извлеченный урок явно исправил его характер, и это позволяет ему чувствовать себя счастливым. Подумать только, он — виновная сторона — избавлен от всех мук, а ты — невинная жертва — сломлена ими. Но будь спокойна, преступник пожнет то, что посеял.

Серебряное Ущелье, 19 мая

Я вывесил бланк формы № 1 в полночь 3 апреля. Через час я подсунул ему под дверь бланк формы № 2, с уведомлением, что он должен уехать из Денвера не позднее 11.50 ночи 14-го числа.

Какой-то загулявший репортер утащил один из моих бланков, потом обрыскал весь город и утащил второй экземпляр. Таким образом, ему удалось, выражаясь профессиональным языком, «вставить фитиль» другим газетам, то есть раздобыть ценный материал, обскакав других газетчиков. И вот наутро его газета, задающая в этом городе тон, крупным шрифтом напечатала наше объявление на первой полосе, присовокупив целый столбец поистине вулканических комментариев в адрес нашего негодяя, которые заканчивались обещанием добавить тысячу долларов к объявленной награде за счет газеты! В здешних краях пресса умеет проявить великодушие, когда на этом можно сделать бизнес.

За завтраком я сел на свое обычное место, которое выбрал с таким расчетом, чтобы видеть лицо папы Фуллера и слышать, о чем говорят за его столом. В зале присутствовало человек семьдесят пять — сто, и все они были заняты обсуждением статьи и выражали надежду, что родственнику пострадавшей удастся найти преступника и избавить город от скверны с помощью перьев, дегтя, жерди или пули или еще каких-либо иных средств.

Когда в зал вошел Фуллер, в одной руке у него был сложенный вдвое листок — уведомление о выезде, другой руке — газета. При виде его мне стало более чем не по себе. Веселости его как не бывало. Он выглядел постаревшим, похудевшим, мертвенно-бледным, а кроме того, — подумай только, мама, что ему приходилось выслушивать! Он слушал, как друзья, ни о чем не подозревая, награждают его эпитетами, заимствованными из словарей и фразеологических справочников авторизованного собрания сочинений самого сатаны. Более того, он должен был соглашаться с этими суждениями о собственной персоне и одобрять их, но эти одобрения горечью отдавались у него во рту. От меня-то он не мог этого скрыть. Было заметно также, что у него пропал аппетит. Он только ковырял в своей тарелке, но не мог проглотить ни куска. Наконец один из его друзей сказал:

— Вполне возможно, что родственник пострадавшей присутствует здесь в зале и слышит, что думает наш город об этом не- ’ слыханном мерзавце. Я надеюсь, что это так.

Ах, мама! Просто больно было смотреть на беднягу, когда при этих словах он передернулся и в страхе стал озираться по сторонам. Не в силах дольше терпеть, он поднялся и ушел.

На той же неделе Фуллер распустил слух, что купил рудник в Мексике и что хочет продать свою собственность и как можно скорее поехать туда, чтобы лично руководить делом. Игру он повел ловко. Сначала он запросил сорок тысяч долларов, из них — четвертую часть наличными, остальное — векселями, но так как деньги ему нужны срочно, то он соглашался уступить, если ему заплатят всю сумму наличными. Таким образом, он продал свой рудник за тридцать тысяч долларов. И что же, ты думаешь, он заявил после этого? Он захотел, чтобы ему заплатили ассигнациями, сказав, что бывший хозяин рудника в Мексике родом из Новой Англии и большой чудак, начиненный всевозможными причудами, что он предпочитает бумажные деньги золоту или даже чекам. Людям это показалось странным: ведь в случае необходимости бумажные доллары можно получить по чеку в Нью-Йоркском банке. На эту тему велись разговоры, но только в течение одного дня. Дольше одного дня в Денвере ни на одну тему не говорят.

Я все время следил за Фуллером. С тех пор как он совершил продажу и получил деньги, что произошло 11-го числа, я ни на секунду не терял его следов. В тот же день — нет, вернее, 12-го, потому что было уже за полночь, — я выследил Фуллера до самых дверей его номера — четвертая дверь от моей, в том же коридоре. Потом я зашел к себе, надел грязную одежду — костюм рудокопа-поденщика, вымазал лицо, приготовил дорожный мешок со сменой белья, сел, не зажигая света, у себя в номере, отворил дверь и стал ждать. Я подозревал, что птичка вскоре пустится в полет. Полчаса спустя мимо моей двери прошла какая-то старушка с саквояжем, и я тут же учуял знакомый запах. Прихватив мешок, я последовал за ней, потому что это был Фуллер. Он вышел из гостиницы через боковой ход, свернул в тихую, безлюдную улочку, прошел три квартала, скрытый тонкой сеткой дождя и плотным покровом ночи, и сел в запряженный парой лошадей экипаж, который, разумеется, был заказан заранее. Я же без приглашения уселся на багажник, и мы покатили. Так мы проехали десять миль. Коляска остановилась у станции, где Фуллер расплатился с кучером. Он вылез из коляски и уселся под навесом на тачку, в самом темном углу. Я вошел в помещение станции и стал наблюдать за кассой. Но билета Фуллер не купил, и я тоже. Вскоре подошел поезд. Фуллер влез в вагон. Я влез в тот же вагон, но с другого конца, прошел по проходу и сел позади Фуллера. После того как он уплатил кондуктору и назвал место, куда едет, я, пока кондуктор давал сдачу, пересел подальше. Когда кондуктор подошел ко мне, я взял билет до того же места, находившегося в сотне миль на запад.

Целую неделю Фуллер гонял меня без передышки. Он переезжал с места на место — все дальше и дальше на запад, но с первого же дня уже в мужском костюме. Он выдавал себя за рудокопа-поденщика, как и я, и приклеивал густые усы и бороду. Это была отличная маскировка, и он играл свою роль без всякого напряжения — ведь у него же опыт в этой профессии. Близкий друг, и тот не узнал бы его. Наконец он остановился здесь, в самом неприметном, маленьком приисковом поселке Монтаны. У него есть хибарка, ежедневно он отправляется разведывать жилу. Возвращается он только вечером, держится особняком. Я живу в бараке рудокопов; это страшная берлога: нары, отвратительная пища, грязь...

Мы живем здесь уже месяц, и за это время я встретил его только раз, но каждую ночь я хожу по его следам, а потом стою на сторожевом посту. Как только он снял здесь хижину, я отправился в город, расположенный в пятидесяти милях отсюда и телеграфировал в Денвер, чтобы в гостинице хранили мой багаж, пока я за ним не пришлю. Мне здесь ничего не нужно, кроме смены рабочих рубах, а они у меня есть.

Серебряное Ущелье, 12 июня

Слухи о происшествии в Денвере сюда, как видно, не дошли. Я знаком почти со всеми жителями поселка, и никто ни разу не упоминал об этом, во всяком случае в моем присутствии. Фуллер наверняка чувствует себя здесь в безопасности. Он застолбил участок в двух милях от поселка, в укромном месте в горах. Участок обещает быть богатым, и Фуллер усердно трудится. Но если бы ты видела, как он изменился! Он никогда не улыбается, держится замкнуто, ни с кем не разговаривает. И это он, который всего лишь два месяца тому назад так любил общество, был таким весельчаком!

Несколько раз я видел, как он проходил мимо, тяжело ступая, поникший, одинокий; •— трагически жалкая фигура. Здесь он назвался Дэвидом Уилсоном.

Я могу быть уверен, что он останется здесь, пока мы его не потревожим. Если ты настаиваешь, я погоню его дальше. Но, право, не понимаю, как он может стать несчастнее, чем теперь? Я вернусь в Денвер и побалую себя небольшой дозой комфорта; съедобной пищей, хорошей кроватью, чистотой; затем я захвачу свой багаж и уведомлю бедного папу Уилсона о том, что ему пора в путь.

Денвер, 19 июня

В городе о нем скучают. Все друзья, надеются, что он преуспевает в Мексике, и желают этого не только на словах, но и от всего сердца. Это же всегда можно почувствовать! Признаюсь, я слишком долго прохлаждаюсь в городе, но будь ты на моем месте, ты была бы снисходительней. Знаю, что ты ответишь мне, и ты права: «Будь я на твоем месте, и если б мое сердце жгли воспоминания...» Завтра же ночным поездом отравляюсь обратно.

Денвер, 20 июня