Пылай, огонь (Сборник)
Шрифт:
О вашей учебе во Франции говорит большое количество трудов на французском языке, среди которых заметное место занимают сочинения Шарко. Медицина — достаточно сложная наука, и вряд ли кто-то лишь ради удовольствия будет изучать ее на чужом языке. К тому же потрепанность этих книг говорит, что вы проводили за ними немало времени. А где еще немецкий студент может штудировать такие медицинские труды, как не во Франции? Может быть, я выскажу слишком смелое предположение, но загнутые листы в трудах Шарко заставляют меня сделать вывод, что вы явно выделяете его из круга современников и считаете своим учителем. В любом случае его работы особенно интересуют вас, поскольку там берут начало ваши собственные идеи. И не подлежит сомнению, — с присущей ему дидактической вежливостью продолжил
Почти не обращая на нас внимания, он прохаживался по кабинету, словно это была лаборатория.
Откинувшись на спинку кресла и сплетя пальцы на животе, Фрейд внимательно наблюдал за ним. Он был не в силах подавить улыбки.
— Вы читаете Шекспира, о чем говорит эта раскрытая книга. Она могла бы затеряться среди всей прочей литературы на английском языке, но тот факт, что вы держите этот том поблизости, подводит к мысли, что, без сомнения, вы собираетесь в ближайшем будущем снова перелистывать его, поскольку это доставляет вам удовольствие. Что же касается русского автора...
— Достоевского, — уточнил Фрейд.
— Достоевского... то отсутствие пыли на его обложке — кстати, как и на Шекспире, — свидетельствует, что вы сохраняете к нему неизменный интерес. То, что вы дипломированный врач, мне стало ясно, едва только я увидел на дальней стене диплом в рамке. О том, что вы больше не практикуете, говорит ваше присутствие Дома в середине дня и то, что вы отнюдь не обеспокоены нашим появлением, которое могло бы нарушить ваше расписание. Об отсутствии контактов с различными профессиональными обществами свидетельствуют эти пустые места на стене, где должны были бы висеть соответствующие дипломы. Я вижу на стене прямоугольники несколько иного цвета, которые говорят мне, где они в свое время висели. Почему же человек убрал подтверждения своего успеха и признания, какая сила могла заставить его это сделать? Только подчеркнутое желание не иметь ничего общего с этими обществами, больницами и так далее. Но почему же он пошел на такой шаг, приложив в свое время немало трудов, чтобы вступить в них? Допускаю, что со временем он мог разочароваться в уровне одного или двух из них, — но не во всех же разом! Так что я имею основания сделать вывод, что именно они дезавуировали вас, доктор, и потребовали, чтобы вы прекратили свое членство в их рядах. Но почему же они пошли на такой шаг — и, судя по размерам стены, их было немало? Вы продолжаете спокойно жить в том же самом городе, где имели место все эти события, так что в их глазах вы дискредитированы в силу своих профессиональных взглядов, в ответ на которые ваши коллеги изгнали вас из своих рядов. Что это могут быть за взгляды? Я не имею о них доподлинного представления, но ваша библиотека, как я уже упоминал, служит свидетельством блестящего, ищущего, дальновидного ума. Таким образом, я возьму на себя смелость предположить, что ваши теории слишком радикальны, слишком шокирующи, слишком обгоняют свое время, чтобы современные медики могли принять их. Может быть, ваши теории имеют отношение к работам Шарко, который, похоже, оказал на вас влияние. Впрочем, не уверен. О вашем браке свидетельствует кольцо на руке, а балканский акцент говорит, что вы родом из Венгрии или Моравии. Думаю, что в своих выводах не упустил ничего существенного.
— Вы упомянули, что мне свойственно чувство собственного достоинства, — напомнил ему доктор.
— Хочу на это надеяться, —ответил Холмс. — Я исхожу из того факта, что вы убрали свидетельства тех обществ, которые отказались признавать вас. Хотя в уединении вашего собственного дома вы вполне могли бы позволить им остаться, получая удовольствие от созерцания недавних успехов.
— А моя любовь к картам?
— Догадаться об этом было несколько сложнее, но я не хочу обижать ваш интеллект рассказом о том, как я пришел к такому выводу. Вместо этого я хотел бы воззвать к вашей ответной откровенности и просить вас объяснить мне, почему наше свидание должно было состояться таким образом. Ведь не для того же, чтобы я продемонстрировал
— Я уже задавал вам вопрос, — сказал Фрейд с улыбкой, свидетельствующей, что его не покидает восхищение талантами Холмса, — почему вы думаете, что вас обманом завлекли сюда?
— Не имею представления, — с ноткой прежней сдержанности ответил Холмс. — Если вас что-то беспокоит, скажите мне, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам, но почему вы должны были таким загадочным образом.,.
— На этот раз логика изменяет вам, — мягко прервал его доктор. — Поскольку вы обладаете такими дедуктивными способностями, у меня не будет больших трудностей... во всяком случае, как у профессионала, каким вы меня считаете, — намекнул он, сделав легкое движение головой в ту сторону, где висели исчезнувшие ныне свидетельства. — Готов согласиться, что способ, которым вас доставили сюда, достаточно неортодоксален. Откровенно говоря, мы считали, что вы сами не изъявите желания прибыть ко мне. Это вам ни о чем не говорит?
— Только то, что у меня не было бы желания встречаться с вами, — неохотно ответил Холмс.
— Совершенно верно. Но почему? Допустим, что я мог бы быть вашим врагом, в той же мере, предположим, им мог быть профессор Мориарти. Даже — прошу простить меня — доктор Ватсон. Но можете ли вы допустить, что в их число входит и ваш брат? Допускаете ли вы, что все мы объединились против вас? С какой целью? Если мы не собираемся причинять вам вреда, то, может быть, мы желаем вам только добра? Об этом вы думали?
— Какого рода добра?
— Вы не догадываетесь?
— Я никогда не пользуюсь догадками. Не могу себе представить.
— Нет? — Фрейд снова откинулся на спинку кресла. — Теперь вы не совсем откровенны, герр Холмс. Ибо вы жертва убийственного пристрастия, и вы позволили себе оскорбить своих друзей, которые объединились в страстном желании помочь вам избавиться от этого ярма, не желая признавать, что вы покорились его власти. Вы разочаровываете меня, сэр. Неужели это тот самый Холмс, о котором я читал? Человек, которым я не переставал восхищаться не только из-за его блистательных способностей, но и из-за высокого рыцарства, стремления к справедливости, из-за ею сострадания к униженным и оскорбленным? Не могу поверить, что вы настолько во власти наркотика, что в глубине души не осознаете, в каком находитесь положении, и позволяете себе оскорблять верных друзей.
Я почувствовал, что не могу перевести дыхание. За весь долгий период нашей дружбы с Шерлоком Холмсом я никогда еще не слышал, чтобы кто-нибудь обращался с ним подобным образом. На мгновение мне показалось, что со стороны моего несчастного друга может последовать вспышка ярости. Но должен признаться, я недооценивал его, как и Зигмунд Фрейд.
Наступила еще одна долгая пауза. Холмс сидел неподвижно, склонив голову. Доктор не сводил с него глаз, и в кабинете воцарилось полное молчание.
— Должен признать себя виновным, — наконец заговорил Холмс, и голос его был так тих, что я с трудом улавливал слова.
Фрейд наклонился к нему.
— Я не извиняюсь, — продолжал Холмс, — но что касается помощи, выкиньте эту мысль из головы, вы все. Я в полной власти того дьявольского заболевания, которое и уничтожит меня! Нет, даже не пытайтесь разуверять меня, не тратьте силы. — Протестующим жестом он вскинул руку, но она безвольно упала. — Я прилагал все силы, чтобы избавиться от этой привычки, и потерпел поражение. И если даже я, собрав в кулак все, что у меня есть, не смог добиться успеха, что удастся вам? Едва только человек делает первый неверный шаг, он неизбежно вступает на тропу, ведущую к полному его уничтожению.
Сидя в своем углу, я поймал себя на том, что рот у меня полуоткрыт и я задыхаюсь от переполнявших меня чувств. В комнате воцарилось напряженное молчание, и я не осмеливался нарушать его. Это сделал доктор Фрейд.
— Вы еще отнюдь не вступили на тропу, откуда нет возврата, — ответил он, буквально пронизывая Холмса сияющими глазами и настойчиво склоняясь к нему, — Человек может пойти вспять, избегая гибели, хотя ему потребуется помощь. Первые шаги отнюдь не несут в себе фатальной неизбежности.