Пылай, огонь (Сборник)
Шрифт:
— Думаю, что мы справились с задачей, — сказал он.
— Не будьте столь уверены, — возразил я. — Вы имеете дело с не совсем обычным пациентом. — Он пожал плечами, наблюдая, как я, вынув пробку из бутылочки, смочил кончик пальца в прозрачной жидкости и поднес его к губам.
— Вода!
— Не может быть! — Фрейд лично убедился в содержимом флакона и удивленно взглянул на меня. За нашими спинами неловко изогнувшись, спал Холмс. — Где же он в таком случае их прячет?
Испытывая серьезное беспокойство и не зная, когда спящий может проснуться, мы стали напряженно думать. Кокаин должен быть где-то здесь. Вывалив содержимое его саквояжа на роскошный персидский ковер, мы еще раз тщательно обыскали его, но ни облачение бродячего певца, в котором Холмс обманул меня, ни принадлежности для грима ничего нам не дали. Все остальное его содержимое составляло некоторое количество банкнот и несколько его любимых трубок. Я хорошо знал и черный «Бриар», и почерневшую пеньковую, и длинный черенок трубки из вишневого дерева и, рассматривая их, убедился, что ни в одной из них не было потайного укрытия. Здесь же был и кальян, которого я никогда раньше у него не видел. Взяв его в руки, я удивился тяжести, он весил больше, чем можно было предполагать по внешнему виду.
— Взгляните-ка, — сказал я, выдергивая пеньковый черенок и переворачивая сосуд кверху дном. Из него выпал небольшой флакон.
— Я начинаю понимать, что вы имели в виду, — признался врач, — но где же он может их прятать? Трубок у него больше нет.
Стоя над опустошенным саквояжем, мы уставились друг на друга, а потом одновременно запустили руки в него. Фрейд опередил меня на долю секунды. Приподняв саквояж, он взвесил его, задумчиво покачивая головой.
— Тяжеловат, — пробормотал он, протягивая его мне. Засунув руку внутрь, я стал простукивать днище и услышал звук, говоривший о наличии еще какой-то полости. — Второе дно! — воскликнул я и тут же принялся за дело. Через несколько секунд я оторвал его, и тут мы и обнаружили маленький черный футляр, на красном бархате которого покоились иглы и запасы кокаина.
Без слов мы вернули все в прежнее состояние, включая флакончики с водой и футляр, после чего сошли вниз. Проследовав за Фрейдом в ванную на первом этаже, мы вылили в умывальник всю найденную нами жидкость. Сунув в карман шприцы, он препроводил меня на кухню, где горничная, которую звали Паула, вернула в мое распоряжение Тоби, и я отправился в отель к Мориарти.
Здесь я хотел бы сделать паузу и представить вашему вниманию описание города, в котором находился, но где хотел бы провести как можно меньше времени.
Вена в 1891 году была столицей империи, которая переживала последнее десятилетие своего расцвета. Она настолько отличалась от Лондона, насколько море не походит на пустыню. Лондон, неизменно пронизанный сыростью, окутанный туманами и зловонием, обитатели которого говорили лишь на одном языке, ничем не напоминал солнечную раскованность столицы империи Габсбургов. Вместо общего языка обитатели ее предпочитали пользоваться самыми разными наречиями, поскольку прибывали сюда со всех уголков Австро-Венгрии. И хотя землячества старались как-то обособиться в отдельных кварталах города, их границы неизменно перемешивались. В любой день можно было встретить и словацкого коробейника, который предлагал свои резные изделия домохозяйкам из богатых кварталов, и взвод боснийских пехотинцев, маршировавших по Пратеру в составе императорской гвардии, и продавца лимонов из Монтенего, и точильщика ножей из Сербии, тирольцев, евреев, венгров, жителей Моравии и мадьяр, занятых своими повседневными делами.
Город представлял собой ряд концентрических окружностей, в центре которых находился собор Святого Стефана. Здесь же располагался один из самых богатых и старых районов города. Оживленные улицы были заполнены магазинчиками и кафе, а к северу от Грабена, на Бергассе, 19, жил доктор Фрейд. Несколько левее располагались дворец Хофбург, музеи и красивые ухоженные парки, Здесь и кончался «внутренний город». Стены, защищавшие когда-то средневековое поселение, давно были снесены — к удовлетворению императора, — и современный город раскинулся далеко за их пределами. Его очертания определялись кольцом широких бульваров, которые, несмотря на разные наименования, объединялись под общим названием Ринг и охватывали старые кварталы, заканчиваясь у канала, тянувшегося к северу и к востоку от собора Святого Стефана.
Город, как я уже отмечал, перерос свои средневековые границы, очерченные Рингом, и в 1891 году дотянулся до Гюртеля — кольца внешних бульваров, которые еще застраивались, когда я был здесь. Гюртель располагался к юго-западу, примерно на полпути между кафедральным собором Святого Стефана и Шенбруннским дворцом Марии-Терезии — габсбургским подобием Версаля.
Прямо к северу от Шенбрунна и несколько восточнее располагался Банхоф, или железнодорожный вокзал, на который мы с Холмсом прибыли в Вену. Через весь город, пересекая канал, тянулись железнодорожные пути, проходя через район, населенный преимущественно евреями и известный как Леопольдштадт. Именно тут, как рассказывал мне доктор Фрейд, он жил ребенком, когда прибыл с родителями в Вену.
Его теперешний дом гораздо больше отвечал его профессиональным потребностям (Холмс ошибся в одном из своих предположений — Фрейд продолжал быть практикующим врачом). Он был неподалеку от Алгемайне Кракен-хаус — большой венской учебной клиники, в которой Фрейд еще недавно работал. Он числился в отделении психиатрии, руководимом доктором Теодором Мейнертом, отзывавшимся о Фрейде с большим восхищением.
Как и Фрейд, Мейнерт был евреем, но данный факт не являлся исключением в медицинских кругах Вены, где немалую часть составляли евреи. Они же доминировали в интеллектуальной и культурной жизни города. Я не так часто встречал евреев и посему почти ничего не знал о них, хотя, могу смело утверждать, был свободен от всякого предубеждения, источником которого, как правило, является невежество. Насколько мне стало ясно, Фрейд был не только блистательным ученым и культурным человеком, но и просто обаятельной личностью, и я убедился (хотя и был несогласен с некоторыми шокирующими аспектами его теории), что именно эти его 4Ьловеческие качества и внушали пациентам веру в него — кстати, даже когда он сам был недостаточно уверен в себе.
Я чувствую, что отклонился От описания города и безжалостно останавливаю себя. Невозможно охватить Вену одним взглядом, да и нет в этом особой необходимости для читателя. Поскольку мне предстоит провести тут некоторое время, ее примечательные места не ускользнут от моего внимания.
Оставив упирающегося Тоби на попечение горничной, я спустился по Грабену до кафе «Гринштейдл». Здесь, пока Холмс продолжал спать, мне предстояла встреча с доктором Фрейдом.
Было бы ошибкой называть «Гринштейдл» кафе, потому что сие заведение не имеет ничего общего с тем, что англичане подразумевают под этим словом. Кафе в Вене, скорее, напоминают лондонские клубы. Они представляют собой центры интеллектуальной и культурной жизни, в которых можно в приятном общении за чашкой кофе провести целый день. «Гринштейдл» предоставлял к услугам посетителей биллиардные столы, шахматы, газеты и книги. Официанты были исполнительны и быстры, и каждый час они меняли воду на вашем столе, независимо от того, заказывали ли вы что-нибудь или нет. Кафе было тем местом, где люди встречались, чтобы обменяться идеями, поговорить, почитать или просто побыть в одиночестве. Кухня могла заставить человека заметно прибавить в весе, ибо меню включало в себя разнообразнейшие булочки и пирожные, и надо было обладать незаурядной силой воли, чтобы не поддаться их искушающим ароматам.
Фрейд уже был в кафе, которое, к слову сказать, считалось одним из самых изысканных заведений такого рода в городе, и официант провел меня к его столику. Я заказал пиво, а он сообщил мне, что, хотя Холмс еще спит, необходимо вернуться на Бергассе, 19 как можно скорее. Оба мы понимали, что сейчас не время искать ответы на многочисленные вопросы и проблемы, решить которые необходимо, если мы хотим добиться излечения, но Фрейд успел мне рассказать кое-что о себе и о сущности своих изысканий. Кокаин, объяснил он, имеет только косвенное отношение к тому, чем он сейчас занимается. Он и два других врача заинтересовались подобными препаратами, когда открыли их неоценимое обезболивающее воздействие во время глазных операций. Фрейд же специализировался, главным образом, как нейропсихолог. Он старался ставить диагноз, пользуясь электропрогностическим методом, что было вне пределов понимания простого практикующего врача, как я.
— Да, я проделал большой путь — и достаточно извилистый, — улыбнулся он, — начиная со скрупулезного изучения нервной системы и до сегодняшнего моего положения.
— Вы психиатр?
Он пожал плечами.
— Трудно определить, кем я сегодня являюсь,—ответил он. — Герр Холмс тоже пришел к такому выводу. Я интересуюсь случаями истерических заболеваний, иногда пациентов доставляют ко мне члены их семей или же я пользую их в частном порядке на дому. Мне трудно сказать, какой будет итог моих изысканий, но я неплохо разбираюсь в истерических состояниях и в том, что называется неврозами.