Пылай, огонь (Сборник)
Шрифт:
Складывая вещи, мы с Холмсом непринужденно обсуждали идею о возможности нарушить соглашение, вырванное у нас властями, и поведать миру о скандальных событиях. Ведь в Англии нам ничего не угрожает: ни угнанный поезд, ни дворецкий, павший от пули Холмса, ни нарушение границы — ничто не могло быть пущено против нас в ход как основа для обвинения. Может быть, миру и стоило знать, что замышлялось против него.
И все же мы решили хранить молчание. Мы не были уверены, к какому результату могут привести наши откровения: никто из нас не обладал должной проницательностью, чтобы оценить их последствия. И главное, мы не могли себе позволить изложить правду, не думая о докторе Фрейде. А поскольку он продолжал оставаться в Вене, это соображение и явилось решающим доводом.
— Я скажу вам, чего бы мне хотелось, — наконец сказал Фрейд, кладя сигару и в упор глядя на Холмса. — Мне бы хотелось еще раз подвергнуть вас гипнозу.
Я не имел представления, какие вопросы он хотел бы задать детективу, и его слова явились для меня неожиданностью. Как и для Холмса, который лишь удивленно моргнул и откашлялся, прежде чем ответить.
— Вы хотите загипнотизировать меня? С какой целью?
Фрейд пожал плечами, сохраняя на лице спокойную улыбку.
— Очень хорошо. Я к вашим услугам.
— Мне выйти? — спросил я, приподнимаясь, если Фрейд посчитает, что мое присутствие может помешать процедуре.
— Я бы предпочел, чтобы вы остались, — ответил он, задергивая занавеси и снова извлекая свои часы.
Теперь загипнотизировать Холмса оказалось куда легче, чем в недавнем прошлом, когда он был столь взвинчен. Сейчас уже ничто не мешало им свободно общаться, и времени было с избытком. Через три минуты глаза Холмса закрылись, и он застыл в неподвижности.
— Я бы хотел кое о чем спросить вас, — тихо и спокойно начал Фрейд, — и вы мне ответите. Когда все будет кончено, я щелкну пальцами и вы проснетесь. И не будете помнить ничего из того, что происходит. Вы понимаете?
— Полностью.
— Очень хорошо. — Он перевел дыхание. — Когда вы впервые стали употреблять кокаин?
— В двадцать лет.
— Где?
— В университете.
— Почему?
Ответа не последовало.
— Почему?
— Потому что я был несчастлив.
— Каким образом вы стали детективом? Почему?
— Чтобы карать порок и добиваться торжества справедливости.
— Доводилось ли вам встречаться с несправедливостью?
Пауза.
— Доводилось ли?.— повторил Фрейд, бросив на меня беглый взгляд.
—Да.
Сев, я с предельным вниманием и удивлением прислушивался к этому диалогу, руками я сжимал колени, непроизвольно наклоняясь вперед,' когда старался уловить тихие реплики.
— Доводилось ли вам лично встречаться со злом?
— Да.
— Что представляло собой это зло?
Холмс снова молчал, и снова его побудили дать ответ.
— Что представляло собой это зло?
— Моя мать обманывала отца.
— У нее был любовник?
— Да.
— И что произошло?
— Отец убил ее.
Отпрянув, Фрейд растерянно огляделся, выпустив меня из виду, а я, вскочив, замер на месте, хотя продолжал все слышать и видеть. Фрейд тем не менее оправился от потрясения быстрее, чем я, и снова склонился к пациенту.
— Отец убил вашу мать?
— Да. — Голос его прервался спазмом рыдания, от которого сжалось мое сердце.
— И ее любовника? — продолжал настаивать Фрейд, хотя его ресницы предательски задрожали.
— Да.
Фрейд помолчал, собираясь с мыслями, прежде чем продолжить.
— И кто был...
— Доктор! — прервал я его, и он глянул на меня.
— В чем дело?
— Не надо... не надо заставлять его вспоминать имя этого человека, прошу вас. Теперь оно уже ни для кого не имеет значения.
Помедлив несколько секунд, Фрейд кивнул.
— Благодарю вас.
Снова кивнув, он обратил свое внимание к Холмсу, который сидел неподвижно, смежив ресницы, отрешенный от мира. И только капли пота на лбу свидетельствовали о терзающих его муках.
— Скажите мне, — попросил Фрейд, — как вам стало известно о поступке вашего отца?
— Мне сказал мой преподаватель.
— Профессор Мориарти?
— Да.
— То есть он принес вам это известие?
— Да.
— Понимаю. — Вынув карманные часы, доктор Фрейд взглянул на их циферблат и снова спрятал в карманчик жилета. — Хорошо. Теперь спите, герр Холмс. Спать, спать. Я скоро разбужу вас, и вы ничего не будете помнить об этом разговоре, ничего. Вы понимаете?
— Так я и сделаю.
— Отлично. А теперь спите.
Понаблюдав за ним и убедившись, что Холмс спит, Фрейд поднялся и подтащил с другого конца комнаты кресло поближе ко мне. Глаза его были гораздо печальнее, чем обычно. Обрезая и закуривая очередную сигару, он не обмолвился ни словом. Я сидел, откинувшись на спинку кресла: голова у меня кружилась, а в ушах стоял гул от испытанного потрясения.
— Человек не обращается к наркотикам только потому, что это можно или они ему нравятся, — наконец сказал Фрейд, прищурившись на меня сквозь дымок сигары. — Помните, как-то я спросил вас, каким образом Холмс пристрастился к наркотикам, но вы не ответили, потому что не уловили всей важности моего вопроса. И все же я с самого начала чувствовал — было нечто, толкнувшее его к этому пагубному пристрастию.
— Но... — Я бросил взгляд в сторону Холмса. — Вы в самом деле догадывались?..
— Нет, не догадывался. Я и представить себе не мог ничего подобного тому, что нам довелось услышать. Но смотрите, как многое объясняется этими фактами. Теперь мы не только поняли источник его тяги к наркотикам, но и почему он выбрал эту профессию. Теперь нам стало ясно, отчего он сторонится женщин и с трудом имеет с ними дело. Далее — получила объяснение его антипатия к Мориарти. Тот страдает из-за роли, которую ему довелось однажды сыграть в этой истории. В возбужденном мозгу вашего друга, находящегося под влиянием очищенного кокаина, Мориарти представлялся частью той преступной связи, за которую он несет свою долю вины. Якобы он не просто виновен, — наклонившись вперед, он взмахнул рукой, подчеркивая свои слова, — а исключительно виновен! Не имея под руками подлинного козла отпущения, на которого можно было бы излить свою боль, герр Холмс обратил свою ярость, на человека, от которого он узнал, что произошло. Конечно, все это он хранит глубоко в душе — в области, которую я предпочел бы назвать подсознанием, — никогда не признаваясь даже самому себе в обуревающих его эмоциях, но тем не менее проявления их ясно сказываются ив выборе профессии, и в его равнодушии к женщинам, и, наконец, в его пристрастии к препарату, вызывающему наружу его подлинные, глубоко скрытые чувства.
За время меньшее, чем потребовалось для этого рассказа, я уловил ужасающую правду в предположениях доктора Фрейда. Она также объяснила эксцентрическое поведение Майкрофта Холмса, скрывающегося от всего мира в том месте, где была запрещена даже человеческая речь, и стойкую приверженность обоих братьев к холостяцкому образу жизни.
— Вы величайший детектив, — не нашелся я сказать ничего иного.
Я отнюдь не детектив, — с грустной улыбкой Фрейд покачал головой. — Я врач, который изучает пораженное мышление. — Мне пришло в голову, что разница не так уж и велика.