QueenSnake

Щербенко Михаил

Незаметно и как бы само собой он стал ей другом.

*****

Дни на работе перетекали один в другой. День. Ночь. Всё с начала.

Иногда она въезжала в Сан-Франциско с севера, и первыми её встречали Золотые ворота. Обычно красные опоры моста, возвышавшиеся как могучие башни, остро контрастировали с небесной синевой, временами же они кутались в полосах тумана, подобно мистическим великанам. Краем глаза она замечала внизу корабли, проходившие под мостом. Длинные сухогрузы, суетливые буксиры, голубые и лёгкие как марлины эсминцы ВМС. Основной массив города, его даунтаун, лежал по левую руку, и небоскрёбы в утреннем солнце белели

как зубья спинного гребня какого-то древнего чудовища, прикорнувшего на берегу залива. Проскользнув по артерии моста, где машины в начале рабочего дня теснились как поток крови под давлением, она выскакивала на открытое пространство, и все пути мира открывались перед ней.

Иногда она работала утром, по повышенному тарифу, пульсируя в трафике и развозя людей на рабочие места. В это время все кровеносные сосуды города вели к его сердцу – офисам корпораций, империям «Facebook», «Google», «Apple», вокруг которых цены на недвижимость росли, как нагревается вода в ядерном реакторе. Впрочем, утреннюю работу она не любила, и делала это лишь по необходимости. Утро куда лучше подходило для пробежки и первой лёгкой тренировки, пока тело ещё окончательно не проснулось. Иногда работала днём. Тоже ничего хорошего. Часто низкая интенсивность заказов, мучительные простои, жара, что превращает машину в раскалённую печку, туристы, которые сами не знают, куда им нужно. Гораздо больше ей нравилось работать вечером и ночью. Если бы была возможность, она бы только так и делала, но возможности не было – десятки складывались в тысячи, всё ложилось один к одному. Оплата зала, аренда дома, еда, одежда, тренировочный инвентарь. Нужно было подбирать каждый доллар.

В обычные будни к ночи город стремительно вымирал. Теплились жизнью только бары и ночные клубы, палаточные лагеря бездомных на центральных улицах, однако вокруг этих тёплых пятен простиралась холодная пустота. Машин немного, они не сдерживают движения, не мешают чувствовать себя в уединении, снять все оковы и просто скользить сквозь мир, полагаясь на отсутствие фиксаторов скорости и знание дорог. Ночью город освещён как днём – никакой экономии, – белый, стерильный свет заливает дороги, перекрёстки, каждый небоскрёб озарён как огромный сталагмит, каждый отель обрамлён гирляндой ламп, горят витрины нижних этажей, позволяя увидеть всё их содержимое. В тишине сменяются огни светофоров, пары зелёных глаз становятся красными, изумруды на рубины, в пространстве беловато-жёлтого света их видно далеко-далеко.

Пассажирами в это время были те, кто работал допоздна, случайные люди, местные чудаки, но, главное, посетители баров и клубов, не находившие в себе сил и решимости садиться за руль. Для пьяных альтернативы такси почти не существовало. Иногда одиночки, иногда целые кампании. Длинные поездки или короткие. По центру или в один из тех городов, что окружают Сан-Франциско с трёх сторон.

Большинство проблем с пьяными были заранее предсказуемы. Бумажные пакеты в каждом кармане на задней спинке сидения для блевотины, большая накидка в багажнике, если нужно приютить совсем уж заблёванного. Для сохранения высокого рейтинга желательно не отказывать клиентам, а ночью других пассажиров и не ждёшь. У пьяных было и много очевидных плюсов. Они часто засыпали и позволяли ей остаться наедине с собой, они не спорили с выбором музыки, и она могла слушать всё, что захочет. Наконец, они оставляли щедрые чаевые, словно каждый представлял себя богачом, для которого деньги не имеют большого значения. Ночь несла в себе и угрозы, однако она была к ним готова.

– Ты словно охотник на бизонов, когда рыскаешь по этим пустынным улицам в поисках добычи, – сказала ей однажды мама, когда они ехали лишь вдвоём, слушая гудение воздуха за опущенными окнами, и ночь окружала «Тойоту» со всех сторон.

Тысячи лет

назад осёдлая жизнь сформировала у людей определённую модель поведения – они стали селиться скученно, выращивать злаковые культуры, стали полагаться на алгоритмы, согласно которым одно и то же действие в одном и том же месте приводит к одному, проверенному результату. Такая жизнь минимизирует риски, исключает поиск, ведёт, в конце концов, к утверждению власти немногих, как это было в восточных деспотиях Междуречья. Сдавленные как крысы в клетках, люди оказываются в рабстве у государства, тиранов и удачливых бандитов. С другой стороны, в кочевых обществах охотников-собирателей, что следуют ещё более древним законам, важным является открытие нового, ценность свободы, постоянный поиск, инициатива вместо покорности, риск ради успеха, значительно превышающего стабильный, гарантированный результат.

Хелен нередко рассказывала свою шутливую теорию о том, что и в современном обществе сохранились эти две модели поведения. Одни люди предпочитают подчиняться, паразитировать, довольствоваться малым, но стабильным доходом, ползти потихоньку по лестнице, ступенька за ступенькой. Другим никогда не сидится на месте, им всегда мало, всегда хочется большего, и они мечутся по миру в поисках новых мест, новых образов, новых богатств. Они рискуют, не боясь проиграть, они ценят свободу выше стабильности, они готовы приносить в жертву ради своей мечты и себя и других.

– Ты из породы древних охотников-собирателей. Я так и вижу, как ты бежишь по здешним прериям вслед за мохнатыми громадами мамонтов, загоняешь их в ловушку, и вокруг метаются точки факелов, а в руке у тебя копьё, – говорила мама, когда они летели сквозь тьму. – Есть что-то в твоих генах от той древней породы. Это вело первооткрывателей Нового Света. Колумба, Кортеса, Писарро. Это и тебя заставило пересечь океан. Ты прибыла сюда, чтобы завоевать эту землю, как она была завоёвана в старые времена.

– Всегда ты так.

– Это правда. С детства ты была такой. Знаешь, я придумала свою теорию ещё до твоего рождения, может, даже украла её у кого-то из своих учителей в университете, и почти каждого человека можно было уложить в эту канву. Когда ты появилась, я стала присматриваться к тебе, и очень быстро заметила в тебе удивительную непоседливость. Помнишь, как мы были в музее, смотрели на персидское искусство. Там был фрагмент рельефа, изображавшего царя Дария, а у ног его шествовавших воинов, одинаковых в своей покорности. Я сказала тебе, что в этом есть определённая красота, но ты ответила, что всегда будешь стоять на стороне греков, всегда будешь сражаться только за свободу.

– Помню.

– Ты росла, что называется, не по дням, а по часам, прямо как в сказке. Другие дети держались за матерей, но ты никогда. О том, что ты особенная, мы быстро сообразили, ведь то и дело приходилось узнавать о твоих новых подвигах. После вашего уличного футбола детишки возвращались с разбитыми носами, однажды, тебе было лет двенадцать, выбила мальчишке зуб. Помнишь? Лезла в драку по любому поводу. Я шутила тогда, что ты такая же дикая как Кухулин в юные годы.

– Зуб этот у него сам расшатался…

– Иногда мне хотелось, конечно, чтобы ты была поспокойнее, больше времени проводила за учебниками, особенно в те дни, когда узнавала о твоих драках, когда приходилось вызволять тебя из полиции. Я была так зла, узнав, что ты таскаешь с собой пистолет и стреляла в том ночном клубе.

– Я стреляла в воздух.

– Потом поняла, что лучше тебя отпустить. Нужно принять то, какая ты есть. Не сказала бы, что я и прежде донимала тебя сильно, но внутри всё же тешила надежду, что смогу тебя изменить, как-то незаметно повлиять. В один момент мне стало ясно, что нет. Тебя не изменишь. Ты – маленький охотник-собиратель, что никогда не остановится.