Раб своей жажды
Шрифт:
Вместо этого он погрузился в беседу с Эдвардом Весткотом, что удивило меня, ибо Весткот, приятный малый и достойный муж своей жены, всегда удивлял меня своей немногословностью. Элиот же беседовал с ним довольно оживленно. Я постарался подслушать, о чем разговор, и услышал, что Элиот говорит об Индии. Точнее, о мифах, властвующих в тех местах, где он жил, и о более интригующих тамошних суевериях. Лорд Рутвен тоже начал прислушиваться, а вскоре к разговору присоединились и другие гости, которые стали задавать Элиоту вопросы. Элиоту же вдруг расхотелось продолжать эту тему, и, когда лорд Рутвен попросил его рассказать какой-нибудь миф о бессмертии, распространенный
Уайльд же был явно заинтригован таким поворотом разговора.
— Бессмертие? — спросил он. — Вы имеете в виду вечную молодость? Что ж, очаровательная идея. Превращение эфемерного в вечное. Вряд ли есть что-нибудь приятнее… Вы не согласны, доктор Элиот?
— Может быть, — резко ответил тот. — Тогда красота стала бы серьезной.
— Но не приятной, — с легкой улыбкой на губах вмешался лорд Рутвен.
Впервые за вечер Элиот взглянул ему в глаза:
— Это, милорд, будет зависеть от цены, которую придется заплатить.
— Цена! — воскликнул Уайльд. — Поистине, доктор Элиот, вы говорите как настоящий биржевик, хотя таковым не являетесь.
— Нет, — Лорд Рутвен встряхнул головой. — Здесь он совершенно прав. В определении удовольствия подразумевается, что за него надо платить, не так ли? Шампанское, сигареты, клятвы любовников — все это приятно, но удовольствие преходяще по сравнению со страданиями, которые мы потом испытываем. Вообразите же, только вообразите, какой должна быть расплата за вечную молодость.
— И какова же она должна быть, как вы полагаете? — поинтересовалась Люси, сосредоточенно глядя на него.
Я увидел, что все за столом также замерли, уставившись на красивое бледное лицо лорда Рутвена. Освещенное пламенем свечей, оно казалось слегка позолоченным, чуточку неземным и совсем нечеловеческим.
— Милорд, — напомнила ему Люси, — вы говорили о расплате за вечную молодость.
— Разве? — удивился лорд Рутвен. Он закурил тонкую сигарету и слегка пожал плечами. — По меньшей мере это должна быть черт знает какая расплата.
— О, по меньшей мере, — согласился Уайльд.
Лорд Рутвен улыбнулся, выдохнув клуб синего дыма, который заклубился над пламенем свечей, и, опустив глаза, посмотрел на Уайльда через стол.
— Как полагаете, потеря души — это приемлемая цена?
— На самом деле, — ответил Уайльд, — уж лучше это, чем расстаться с достойной жизнью. И во всяком случае, в сравнении с хорошим внешним видом что такое мораль? Всего лишь слово, которым мы облагораживаем свои пошлые предрассудки. Лучше быть добрым, чем уродом, но еще лучше, милорд, быть прекрасным и добрым.
Я заметил, что мою дорогую женушку очень забеспокоил оборот, который принял разговор.
— Нет! — несколько резко вскричал я. — Вы ступили на скользкую тропку, Оскар. Быть проклятым и жить вечно… это, должно быть, слишком ужасно. Это же не жизнь, а… а… — меня вдруг охватил ужас от одной этой мысли, — смерть заживо!
Лорд Рутвен слегка улыбнулся и выпустил еще один клуб дыма. Он взглянул на Уайльда, который рассматривал его, полуоткрыв рот и с блеском во взоре.
— Сколько вы готовы страдать, мистер Уайльд? — протянул он.
— За вечную молодость?
Лорд Рутвен склонил голову:
— За любую молодость вообще?
— Юность, — сказал Уайльд с торжественным выражением лица, — стоит прожить. Это чудо из чудес. Настоящий источник счастья.
— Вы и вправду так думаете? — засмеялся лорд Рутвен.
— А вы не согласны, милорд? Это потому, что вы сами до сих пор прекрасны. Вы, конечно, состаритесь. Пульс вашей жизни замедлится и станет неровным. Ваш лоб испещрят морщины, щеки впадут. Свет померкнет в слепнущих глазах. И тогда, милорд, вы будете ужасно страдать, вспоминая страсти и удовольствия, которые, как вы когда-то думали, по праву вечно принадлежат вам. Юность, милорд, юность! В мире нет ничего лучше юности!
Лорд Рутвен бросил взгляд, на вино у себя в бокале.
— Красота, о которой вы говорите, мистер Уайльд, — иллюзия. Нестареющее лицо — не что иное как маска. Под внешним видом вечной молодости дух будет метаться в зловещей мешанине порока и зла. Мистер Стокер прав. Красота сможет скрыть, но не сумеет спасти.
— Вы меня удивляете, — сказал Уайльд. — Вас самого не искусило бы сие предложение?
Лорд Рутвен погасил сигарету. Я заметил, что он вдруг взглянул на Элиота, но больше не проронил ни слова.
— Вы чересчур честны в своих доводах, милорд, — фыркнул Оскар Уайльд. — Конечно же, вы прожигатель жизни, при вашей красоте вы никем иным быть не можете, а любители наслаждений обычно поддаются искушениям. Ведь только так можно от них отделаться, в конце концов.
Лорд Рутвен откинулся на спинку стула:
— Да. Пожалуй, вы правы.
— Конечно прав, — продолжал Уайльд. — Ибо что такое страдания в сопоставлении с красотой? Ради красоты прощается все. Вы, милорд, можете быть повинны в самых ужасных грехах, можете быть прокляты навек, но красота ваша завоюет вам прощение, ваша красота — и любовь, которую она вдохновляет.
— Лично вы простили бы меня?
Мне показался странным этот вопрос, и я заметил, что, задавая его, лорд Рутвен вновь взглянул на Элиота.
— Мне прощать вас? — тягуче произнес Уайльд. — Мне бы это не понадобилось. И вообще, я предпочитаю красоту опасную. Я предпочитаю пир с пантерами, милорд.
— Скажите лучше, вечерю с дьяволом, — пробормотал Элиот, неожиданно вставая. — Стокер, мне пора идти.
Все воззрились на него с удивлением… все, кроме лорда Рутвена, который слегка улыбнулся и закурил новую сигарету. Но Элиот, как я заметил, не обратил внимания на реакцию присутствующих. Он повернулся, поблагодарил мою жену за ужин и поспешил к выходу. Я нагнал его в холле, ожидая, что он расстроился, но он, напротив, держался почти бодро. Я спросил его, почему он так внезапно уходит, но он ничего не ответил, лишь поблагодарил меня за, как он выразился, «ужин открытия».