Рабочая гипотеза
Шрифт:
Откуда всплыло вдруг это «сорок»? Но дальше не было мыслей, только представилась очень выпукло нелепая картина: актовый зал в Энске. Сотни людей пришли на юбилей. Говорят речи: «Многие ли из нас в сорок лет могли похвастать такими успехами?» Лихов прислал телеграмму: «Очаровательнейшей из женщин-радиобиологов…» Лихов это умеет. Телеграмма Шаровского длинна и скучна. Дипломницы шепчутся: «Не скажешь, что такая она старая…» А Раиса сидит и плачет. Сорок лет не пятьдесят, но и сорокалетний юбилей – репетиция похорон, и слова говорят такие же. Только Игорь, быть может, поймет, что плачет Раиса о прошедших годах, что отдала бы она все, лишь бы вернуть молодость. Но тут Раиса спохватывается: как бы не так – отдала!.. Да и сорокалетние юбилеи отмечают разве что балерины!
В библиотеке Раиса сразу же начинает планомерно «лечиться». На первых порах синяя папка приносит ей некоторое облегчение: все верно, выводы, которые она сделала при беглом просмотре диссертации, в основном правильные. Что же нашел здесь Бельский? Раиса снова и снова ищет, наконец натыкается на абзац, который ее удивляет. Она перечитывает и понимает: это продолжение, а может быть, конец какой-то ранее высказанной мысли. Приходится снова листать, снова читать, на этот раз практически все подряд. И теперь начинает казаться, что все здесь подчинено определенной идее, которая, однако, прямо не высказывается. Железная логика, псевдодиалектика… Хотя, быть может, не псевдо… Но вот, наконец, и начало. Вот и пометка Бельского на полях: «Р. П.! Как нравится вам эта идейка? Ваш верный паж В. Бель…» «Отвратительная привычка писать на полях библиотечных рукописей», – говорит Раиса и черкает карандашиком приписку Вельского. Дальше она читает внимательно.
Начинает Леонид совсем осторожно: ниже высказывается предположение, не находящее в данной работе прямого подтверждения, но заслуживающее внимания. Изложено предположение сухо и кратко, но за скупостью слов нетрудно рассмотреть большой труд. И Раисе кажется: речь идет о широкой гипотезе, претендующей на объяснение многих явлений.
Сразу всего не поймешь, и она перечитывает второй раз. Теперь видит: нет, не осознал Бельский того, что несет ей эта гипотеза! Не сопоставления с ее фактами она ждет, гипотеза – естественный итог всего, что сделано Раисой в науке. И тут ей приходит в голову мысль: никто и никогда не наносил ей такого удара, как Леонид. Ведь это она должна была создать гипотезу, а не он! Для нее это было бы обобщением, выводом из экспериментов и наблюдений, он же… Собственно, на чем Леонид основывается?
Раиса читает диссертацию дальше. Первое впечатление обманчиво: гипотеза заключена далеко не в одном абзаце. Но то, что пишет Громов, Раисе кажется странным. Он ссылается на работы: одну, другую, третью… Невольно забегая глазами вперед, она ждет упоминания о Мельковой. Но этого упоминания нет. И не случайно: не процитирована ни одна статья, не только ее, но и чужая, из тех, кто трудится над теми же вопросами. На что же тогда опирается Громов? Танцует он от Телье – книги, которую переводила Раиса по поручению одного издательства. Громов, разумеется, пользуется оригиналом – тем самым, которым пользовалась она. Ха, а вот и упоминание о Мельковой! Так сказать, «незлым тихим словом»: Громов указывает, что в русском переводе допущена неточность, и поправляет. Мило… Но дальше. От Телье Громов только отталкивается, отрицая нацело всю теоретическую часть. Потом следуют ссылки на Лихова и лиховцев, и снова Громова интересуют лишь добытые ими факты, а от теории радиотоксинов он крайне далек. Железная логика – вот, оказывается, откуда она! Обеими ногами стоит Громов на завоеванных позициях и все без исключения факты, все теоретические высказывания просеивает, словно через сито, сквозь контуры своей гипотезы. Именно контуры – он и сам это пишет: контуры, костяк, и не малый нужен, мол, труд, чтоб нарастить на костяк мякоть. Но каков костяк, если он объясняет самые различные данные! Не одной Мельковой нанес Громов удар, многим!
Раиса ловит себя на слове «удар» и сама себе возражает: удар тут ни при чем, радоваться надо, раз появилось что-то новое, тем более такое многообещающее. Но радоваться она не может. Почему?
– Яков Викторович? Добрый день. Это Мелькова… Спасибо, спасибо! О да, прекрасно. Я к вам по не совсем обычному поводу. Да, вы правы, как всегда, по необычному. Скажите, какого вы мнения о диссертации Громова? Не о работе в целом, а о том ее месте… Да, да, о синдроме напряжения, но только не по Телье…
Голос Лихова полон любезнейшего злорадства:
– Понятно, понятно, что вас интересует именно это место. Я этого ждал. Но вы напрасно волнуетесь, ведь там же гипотеза.
– Яков Викторович, я хотела бы знать ваше мнение, если оно не секрет.
– Помилуйте, какой там секрет! Мнение мое таково: это вставной номер. Знаете, как в оперетте. Когда сюжет становится скучным, авторы заставляют актеров петь куплеты и дрыгать ножками для вящего удовольствия зрителей.
– Яков Викторович…
– Ну, ну, шучу… Не сердитесь. А если серьезно: на общем сером фоне диссертации гипотеза, что ни говори, пятнышко. Розовое, цвета самоуверенной юности… Но бездоказательно, совсем бездоказательно. Хорошо еще, что хватило у автора такта подать это кушанье с низким поклоном и без излишних соусов. Кажется, такого рода терминология вам по душе?
Направляясь к своему столику, Раиса бормочет себе под нос:
– Паяц, старый паяц… Бездоказательно! Будто не читал моих работ…
Но Лихов есть Лихов, и к его словам нужно прислушиваться. Раиса – в который уже раз! – читает страничку громовской диссертации, и что же? Теперь, преломленная через призму лиховского мнения, гипотеза и впрямь начинает казаться ей не очень-то убедительной!
Тогда Мелькова формулирует предварительный вывод: вначале она к гипотезе многое примыслила, ибо обладает данными, которые Громову неизвестны. Но это не умаляет достоинств предположения Громова. Что бы с ним ни случилось дальше, предположение это сыграет положительную роль уже потому, что заставит Мелькову торить новые тропки! Но надо быть идиотом, надо быть кошмарнейшим идиотом, чтоб затолкать теорию такого размаха в диссертацию, которую никто никогда не прочтет! На Громова совсем не похоже!
Однако и это мнение не окончательно, Раиса и сама это знает. Что поделаешь, Мелькова – не Лихов…
– Становление взглядов у тебя подчинено закону маятника, – шутил, случалось, Игорь Волкович. – Тебе обязательно нужно несколько раз шарахнуться из одного крайнего положения в другое. Только тогда ты займешь правильную позицию.
А другой близкий ей человек, Громов, говорил когда-то:
– Ты мечешься, точно заяц, попавший между лучами двух автомобильных фар. Направо-налево, направо-налево – пока не раздавит колесами.
Правы оба: Раиса мечется, и бывает, что выбирается на верный путь, бывает и так, что ныряет в пропасть. Сегодня, например, утром, не шарахнулась ли она в крайнее положение?
Раиса смотрит на часы – двенадцать пятьдесят пять. В четыре, через три часа, они встретятся. Однако нужно ли? Не пора ли удариться в другую крайность? Может быть, да, а может, нет. Но сегодня встречаться не хочется. Лучше уж посидеть здесь, почитать, разобраться.
И Раиса идет к телефону.
– Громова! – говорит она и долго ждет. То есть, быть может, не так уж долго, но времени этого достаточно, чтоб зародились сомнения.