Работаю актером
Шрифт:
Огромная чёрная дыра зрительного зала была бездонной, молчаливой, абсолютно непроницаемой. Казалось, там нет ни одной живой души, но я-то знал, что десятка два глаз придирчиво и безжалостно смотрят на меня. Как я пролепетал весь текст, как я не сел мимо стула, как я дожил до конца отрывка, я не помню. Как я сыграл? Да, наверное, бодро-беспомощно, так бы я определил.
Но всё имеет конец, доиграл и я свою роль и ушёл за кулисы. Спустя несколько минут ко мне подошёл всё тот же помощник режиссёра и сказал, что меня просили идти в училище, а о результатах показа мне сообщат. Хуже нет, чем ждать и догонять, но что ещё оставалось делать, как не ждать ответа. И вскоре нам четверым сообщили, что мы приглашены в театр. Согласны ли мы? Ну ещё бы! Ещё бы!
На нас послали запрос в министерство, мы получили направление,
Отыграли мы последний раз свои спектакли выпускные, снялись на память в гримах все вместе. В один тёплый июньский вечер 1950 года нас собрали в нашем неуютном физкультурном (он же, так сказать, актовый) зале. Борис Евгеньевич Захава сказал нам добрые напутственные слова, вручил дипломы, где было написано: «…окончил полный курс Театрального училища имени Б. В. Щукина, и ему присвоена квалификация актёра драматического театра». И мы стали отныне драматическими актёрами.
Мы ещё потоптались вместе, посмеялись все вместе и почему-то очень скоро разошлись немноголюдными группами. Вот и всё. И пролетели четыре года как одно мгновение. Кто остался в Москве, и таких было большинство, а кто поехал в провинцию, в неизвестные доселе города, в абсолютно незнакомые театры.
Прошло немало лет, а у многих моих товарищей театральная жизнь так и не получилась. У кого — по одним, у кого — по другим обстоятельствам.
Особенно трудно сложились театральные судьбы у наших девушек. Женщинам в театре ещё более сложно, хотя бы по одной простой причине — ролей женских, как правило, в два-три раза меньше. И переход от молодого возраста к характерным и пожилым ролям даётся далеко не всем женщинам. Некоторые в конце концов оставили сцену, обрели другие профессии, некоторые за эти годы много раз переходили из театра в театр. Да, мало у кого сложилась более или менее интересная творческая судьба.
Зачем я об этом пишу? Мне хочется ещё раз повторить: великое дело требует и великих усилий. И даже мы, малые частицы, должны в меру наших сил и возможностей служить большому до конца. А это, смею вас, дорогие читатели, уверить, нелегко и далеко не всегда удаётся. Далеко не всегда! Не хватает сил, не хватает таланта, не хватает смелости, не хватает кругозора, не хватает дерзости, не хватает драматургического материала. Много чего не хватает. А фантазии, мечтаний хватает. И вот скрипишь зубами от несоответствия того, что хочется, и того, что ты можешь, что ты делаешь.
А иногда и материал прекрасен, да не хватает у тебя дыхания, голоса, чтобы вытянуть эту песню. И так бывает. По-разному бывает. Только легко и беззаботно не бывает. Не все, может быть, со мной согласятся. Но я так ощущаю своё положение актёра, свои проблемы, смысл актёрской жизни и её ограниченность.
Но понял я это много позже. А тогда, держа в руках синий диплом и ощущая в душе радость, перемешанную с грустью расставания с училищем, с товарищами, с педагогами, мы разошлись уже каждый по своей дороге.
И действительно, театр — дело коллективное, но жизнь каждого актёра индивидуальна, хоть и зависит от коллектива в целом. Какими будут наши дороги, мы тогда ещё не знали.
Но мы пошли.
Театр уехал, как я уже говорил, на гастроли в Минск, а мы отправились по домам. Уехал и я к родителям в Тару, где отъедался, отсыпался и ждал сентября, когда начнётся мой первый сезон.
Ах, эти далёкие невозвратные каникулярные дни, когда ты приезжаешь отощавший и отвыкший от своих, входишь в такой уменьшившийся дом, наклоняешь голову, боясь удариться о притолоку, ставшую такой низкой, прижимаешься к счастливой и без конца хлопочущей маме, закуриваешь с отцом из привезённой тобой в подарок пачки дорогих папирос и ешь, ешь без конца. Долгожданное домашнее тепло. И ты счастлив и немножко горд, что приехал из самой Москвы, и рассказываешь о своей учёбе, о жизни в столице, о её ритме (это тогда-то!). И счастливые отец и мать готовы слушать без конца твои рассказы о не таких уж и понятных им студенческих проблемах. А впереди много свободных,
Это был последний раз, когда я провёл дома полностью отпуск. К сентябрю я уехал к открытию своего первого сезона, началась работа. В следующий отпуск поехал с концертной бригадой на заработки, а потом начались киносъёмки, и много лет пролетело, пока я собрался поехать вновь навестить своих и родной город.
А то последнее полное лето было замечательным, но долго тянулось — так хотелось поскорей начать работать.
Наконец наступил сентябрь.
Конечно же, как всякий начинающий актёр, я был полон надежд и веры в себя, в свою звезду. Это шло не от самоуверенности моей натура, чем я не могу похвастать, а от молодого ощущения своих сил, от возможности работать в таком коллективе, как Театр Вахтангова, от жгучего желания добиться своего, которое подчас кажется таким близким. Впереди была жизнь, и по мудрости, какую заложила в нас природа, верилось, что её можно сделать интересной, глубокой, творчески победной. Я был ещё в том возрасте, когда афоризм «Человек — кузнец своего счастья» принимается полностью, без понимания, что эта мысль верна только при соотнесении её с жизненными обстоятельствами, которые не всегда, далеко не всегда складываются в твою пользу.
Нет, мудро и прекрасно устроен человек. Мудро! Представьте себе его ужас и чувство безысходности, если бы он знал наперёд свою жизнь, грядущие испытания. Великий Рафаэль передал это гениально в глазах младенца в «Сикстинской мадонне». Это уже не детские глаза, они как бы видят всю предстоящую мученическую жизнь Христа. Дело не в самой легенде, дело в великой силе искусства, могущей так передать прозрение. От этих глаз невозможно оторваться, так они безгранично много таят в себе. И ужас оттого, что этот мальчик видит впереди, и бесстрашное желание заглянуть в самые глубины и закоулки предстоящего, и ребячий испуг, и понимание, что этого не избежать. Чего только не прочтёшь в этих бездонных по глубине глазах!
А человек создан мудро — он верит, надеется и идёт. Идёт, преодолевая сложности, трудности, поражения, веря, что это временно и будет пережито.
И это прекрасно.
И вот, веря и надеясь, радуясь и ожидая, я в 1950 году в сентябре месяце начал свой первый сезон в Театре Вахтангова.
Вахтанговцы
Молодость духа
Я не буду рассказывать историю возникновения нашего театра. Хочу только сказать несколько слов о его создателе, каким он дошёл до нас в воспоминаниях, в восприятии и даже, если так можно выразиться, в глазах его учеников — наших учителей. Нередко память о человеке довольно быстро затягивается временем. Но есть имена, в данном случае я говорю о деятелях культуры, память о которых с каждым годом становится, напротив, всё более яркой, всё более глубокой. Вероятно, это происходит не только в силу значимости этих людей в искусстве, но и в силу огромного, неизгладимого следа, который они оставили в душах и сердцах тех, кто с ними встречался.
Наши учителя рассказывали о революции, о Евгении Богратионовиче Вахтангове, о том далёком нам времени с таким волнением и с такой любовью, которую нельзя наиграть при самом большом театральном опыте. Они с таким трепетом говорили о Вахтангове, с таким, я бы сказал, обожествлением (я сознательно употребил это слово, ибо речь идёт о гении режиссёра), что он до нас, не видевших его, доходил как некая близкая и в то же время легендарная фигура. Близкая потому, что его советы, его деяния живут в людях — тех, которых мы знали близко, легендарная потому, что он создал театр, в котором мы сейчас трудимся и творим. Он успел набросать сочно и ярко эскиз нового театра, рождённого Октябрём. «Принцесса Турандот» — первый его спектакль. Сам режиссёр, тяжело больной в то время, даже не увидел премьеры. И уже ученики Вахтангова потом превратили эскиз в слаженный, своеобразный и интересный театральный коллектив, который унаследовал всё лучшее и от своего учителя и от того беспокойного и прекрасного времени.