Работорговцы. Русь измочаленная
Шрифт:
— И только под крылом светлейшего князя — Святой, — поставил точку Щавель.
— Да-да, — подтвердил Альберт. — От басурман чем дальше, тем лучше. Ты ещё башкортов не видел, боярин.
— Видел, — обронил Щавель. — Гоняли мы их от Великого Мурома.
— Ты был в Муромских клещах? — выпалил Альберт, потом сопоставил что-то, сообразил и замолк с приоткрытым ртом.
— Я и был клещами, — губы старого командира тронула мечтательная улыбка, от уголков глаз разбежались морщинки. — Перед залпом тысячи лучников бессилен даже эскадрон конных автоматчиков. Наше дело напор и тактика, как говорит светлейший князь. Напор и тактика. Обход, охват и комбинированный способ.
— Это ты когда, при хане Кериме? — выпятил губу, вспоминая череду басурманских правителей, Карп.
— При хане Иреке. Беркем пять лет назад на должность заступил, до него восемь лет правил Керим, до него хан Равиль.
— Странные они какие-то, — Альберту не терпелось вступить в разговор на важную тему политики. — Сменяются раз в четыре года или опять на четыре заступают.
— Не сами заступают, их народ выбирает, — прогудел Карп.
— Вот это считаю глупостью, — обронил Щавель и сокрушённо покачал головой. — Как может какая-то чернь решать, кому править? Как она вообще может прилюдно высказывать своё подлое мнение о достойных людях? Как могут вот они, — указал он лёгким кивком на теснящуюся у раздачи толпу, — выбирать из таких, как я? Они живут, как скот, руководствуясь низменными устремлениями, ведомые чувствами, не знают грамоты, не говоря уж о тонком искусстве власти и сложнейшей расстановке сил. Как они могут правильно выбирать, если бродят во тьме? Уму непостижимо. Я слышал, что в Орде принято узнавать о будущем хане мнение каждого и считаться с ним. Но ведь это же скотство и чистой воды безумие, они даже мнение баб учитывают.
— По-ихнему, по-басурмански, это называется охлократия, когда охломоны всякие голос имеют, — гулко хохотнул Карп. — Но, чтобы бабы выбирали хана, об том даже я не слыхивал.
— Если мы признаём, что в Орде хана назначает на престол любая чернь, то можем допустить, что и бабы выбирают наравне с мужичьём.
— Дикари, — рассудил высокоучёный лепила.
— Странно, что они при таком раскладе ещё барда себе не выбрали в управители, — отпустил Щавель.
— Басурмане, они басурмане и есть. Умом их не понять, — сказал Карп. — Вводят заположняк какие-то чудные ограничения на женитьбу. У них там в Орде больше четырёх жён иметь нельзя, сколь бы ты ни был богат и знатен. Хоть ты сотню с детьми можешь содержать, а всё равно. И наложниц иметь нельзя. Дурь.
— Четыре года, четыре жены. Нет ли в этом чародейного умысла? — Альберт Калужский глядел в глубины тайной науки. — Прискорбно, что не сыскать здесь ни одного ученика школы греческого мудреца Платона. Он бы просветил нас в нюансах нумерологии. Наверняка не просто так связаны вместе основы семейного и государственного управления.
— У шведов тоже есть запрет брать больше и меньше двух жён, — задумчиво сказал Щавель. — Или две, или ходи холостым. Ихняя семья называется шведская тройка.
— С жёнами? — удивился лепила. — А я думал, с конями.
— С конями — русская тройка, — уточнил сведущий в гужевом транспорте Карп.
— Дикарские порядки, — ледяным тоном отчеканил Щавель. — Если здраво судить, то почему я не могу иметь столько жён, сколько способен прокормить? Это ведь глупость — препятствовать мне множить род, коль я деятелен и успешен.
— Возможно, всё дело в потенции, — предположил лекарь. — Так называют греки мужскую силу, коя гнездится в череслах. Их национальные особенности физиологии сформировали культурную, религиозную и политическую традиции, которые были впоследствии узаконены.
— Не может быть, — сказал Карп. — У шведов две жены и король, который правит, пока не передаст
— Дикари, что с них взять, — пожал плечами Альберт.
— А у светлейшего князя сто пятьдесят пять жён, не считая наложниц, — напомнил Щавель.
Достойные мужи уважительно посмеялись могуществу Лучезавра и пришли к единодушному мнению, что за Камой делать нечего, а Орду как гоняли, так и будут гонять, возвращая басурман в их дикие земли к их нелепым обычаям. Да и шведы, в общем-то, странноватый народец, достойный прозябать на краю света, в стране голого камня и снегов.
О том, как поступить с Едропумедовыми приспешниками, достойные мужи порешали тут же, не откладывая в долгий ящик. Раздав народу кровно нажитый конфискат, Щавель отправил по адресам ратников. В учётных книгах хозяйственного ростовщика имелись поимённые списки работников с обозначением должности и оклада. Щавель приказал брать всех разом, подключив к делу Карпа с подручными, Лузгу и парней. Шайку повязали в один заход. Чернокафтанные молодцы после смерти Едропумеда попрятались, но их никто не искал, и через три дня они возвернулись по домам. Там-то их и взяли всех тёпленькими.
Утром пленников вывели из амбара, поставили в ряд на колени. Михан суетился вместе с ратниками, приводя в чувство замешкавшихся тычком палицы. Жёлудь с луком наготове замер поодаль, зорко глядел, чтобы никто из пленников не пустился наутёк, а если отважится и дёрнет, не добежал до ограды. Желтоусый десятник Сверчок, оставшийся в дружине за старшего, исчез в ростовщических хоромах. Ждали недолго. На крыльцо в сопровождении Сверчка вышли Щавель, Карп и водяной директор.
Над двором повисла тишина. Солнце ясное било в глаза приспешников, и они опустили головы, словно каясь в содеянном. Щавель стоял недвижно, держал паузу. Наконец во двор даже уличный шум перестал доноситься.
— Суди нас, боярин! — не выдержал самый матёрый из чернокафтанников. Он склонился, ткнулся лбом в землю.
— Суди, суди, — загудели вышибалы, падая ниц.
В дверях сарая уже переминались обозники Карпа, все шестеро в полной амуниции — кожаных фартуках до колен, толстых крагах. Копошились у телег, бряцали чем-то жутко нехорошим, распаляли уголья в походном горне, готовили инструмент. Потянуло дымом. Вышибал пробрал мороз.
— Светлейший князь вас судить будет, — бесстрастно обронил Щавель. — За добро добром воздаст. Заковать в железа, — бросил он Карпу. — В Новгород Великий пусть городская стража ведёт, — приказал водяному директору. — На суд светлейшего князя. Головой за них отвечаешь.
— Да-да, — торопливо закивал водяной директор, сбежал с крыльца и посеменил к воротам. Там его дожидался отряд вышневолочских стражников, изготовленный к походу.
Карп вальяжно сошёл по ступеням, махнул своим. Зазвенели цепи. Опытные конвойники выдернули правофлангового молодца, потащили к наковальне. Бросили наземь, надели на руки оковы, просунули в дырку наручника раскалённую заклёпку. Ковали по-простому. Дорогие замки берегли для живого груза, когда придётся вести колонну в дальних землях, наспех сортируя по ходу больных, здоровых и дохлых. От потемневших, протёртых маслом кандалов тянуло мертвящим духом нечеловеческих мук, невыносимых тягот и страшных лишений. Кто-то из молодцов зарыдал в голос, едва ему на руку лёг конвойный браслет. Михан ухмыльнулся и поволок к горну следующего, жалея только, что нет среди пособников давешнего попа.