Рабы Тьмы

Френч Джон

Он поспешил за своим Воителем.

— Сир, что происходит?

Гор взглянул на него. Бескрайняя стылая равнина отражалась в его глазах.

— Есть цена, Мал, цена, которую нужно платить. Я должен идти.

— Вы не имеете в виду…

— Я не умираю.

Он не останавливался. Завеса пепла скрывала его силуэт. Вновь поднялся ветер. Малогарст вскинул руку, прикрывая глаза от обжигающих искр. Он моргнул. Гор уже стал размытым пятном в вихре пепла, уходя всё дальше.

— Сир!

— Я не умираю, Мал, — донесся до него голос Гора, как нить, тянущаяся из–за пределов зрения. — Я сражаюсь.

Лайак

Призрак

ударил воплем по разуму Лайака; один из шести глаз его маски треснул. Он прокричал имя изгнания. Его броню и жезл окутал огонь. Призрак обернулся вокруг Лайака. Он был ничем, наброском быстрых движений и вопящего лица. Когти, впрочем, у него оставались. Они чиркнули по Лайаку, стоило ему взмахнуть своим пылающим жезлом. Его обдало холодом от этого прикосновения. Из рассеченной кожи шла кровь. Разум превратился в водоворот образов–голосов.

Ты — чистая душа, Лайак…

Ты — пустой человек…

Как тебя зовут?

В своем разуме он призывал имена и формулы, бичуя ими память, будто дождем клинков. Ответа не было. Никакого. Он падал.

Боги отреклись от тебя…

Ты был взят сюда лишь как жертва…

Почему, как ты думаешь, они благословлены как мученики?

Его лицо горело огнем. Металл шлема корчился, извивался. Крючья на внутренней стороне рвали плоть, точно зубы. Жезл выскальзывал из рук. Разум кружил без остановки, не в силах отыскать центр. Ладони Лайака поднялись к маске.

Кто ты?

Ты наверняка был кем–то прежде…

Я — никто.

Маска будто сама упала ему в руки. Кровь полилась из руин разодранного лица. Туман был точно стена, прижатая к самым его глазам. Огонь вокруг брони угас.

— Теперь, — разнеслось далеким криком–плачем на ветру, — теперь ты воистину наш.

Лайак поднял взгляд. Сверху на него смотрело лицо. Молодое, но генетическая алхимия — скорее, чем время, — сделала его черты твердыми. Одинокий язык черного пламени отмечал каждую щеку. Глаза были темными. Броня цвета пепла кольцом охватывала шею.

— Я не знаю, кто ты, — выдохнул Лайак, и собственный голос показался ему чужим.

— О нет, ты знаешь, — возразил обладатель лица. — Я был рожден под светом звезды, что сияет над Террой. Этот свет… В те времена он приходил сквозь иллюминаторы, когда станция выходила из тени затмения.

Лайак слушал, пригвожденный к месту словами странной фигуры.

— Даже сквозь всю эту пыль и сажу, ты мог видеть свет. Говорили, там и тогда, что это опасно, что если пленка на кристалле окажется повреждена, то свет убьет тебя… Это не имело значения. Что такое была смерть по сравнению с этим светом? Я был тогда один: ребенок, взрослеющий без воспоминаний о тех, кто создал меня, полагаясь лишь на инстинкты, способные сохранить невинную душу в гниющем городе, повисшем среди пустоты.

— Замолкни, — рыкнул Лайак, чувствуя слабость в произнесенном слове в тот самый миг, как оно сорвалось с языка.

Фигура в серой броне не сдвинулась с места; лицо оставалось безмятежным. Лайак не мог отвернуться. Этот спокойный взор был как целый мир; а слова — громче мыслей и мягче пепла.

— Меня нашли.

Я был последним, кто остался в живых. Меня спросили, верю ли я в богов. Боги… Те, кто нашел меня, пришли из–за них. Боги были повсюду. На каждом перекресте было по святилищу, усыпанному приношениями — клочками ткани, яркими трубками поливальщиков, крошечными костями. Под кучей хлама можно было увидеть богов. Они были сделаны из старого стекла, запыленного металла и проводов. Их были сотни. Кал’дур’ха, Податель Дыхания. Су’неш Джанек, Госпожа Молнии. Воль’Теон, Стоящий–в–Начале, и прочие; с невнятными именами, но всеобъемлющей силой. Их жрецы–надсмотрщики громыхали от амулетов. Можно было слышать, как они идут, чтобы убивать. Жертвоприношение, вот как они это звали, но, по сути, оно оставалось тем же убийством. Единственное, что я мог вспомнить из времени, прежде чем я остался один, это жрец–надсмотрщик с вырезанной на лице звездой и кулон с каплей крови, болтающийся на его руке, сжимающей нож…

Лайаку казалось — он видит, как образы расцветают внутри этих слов: изломанные, витражные видения о мальчике, жившем в тенях.

— Всё это кончилось, когда пришли они. Всё сделалось пламенем, и надсмотрщики кричали, сгорая. Меня нашли, потому что я выбрался из укрытия, чтобы посмотреть, как сгорают боги. Я плакал. Меня увидели. Я не убежал. Они были огромными: гиганты в сером, несущие в руках огонь. Они не убили меня, хотя убивали всех остальных. Они спросили меня, отчего я плачу. — Говоривший протянул руку, чуть расставив пальцы, как если бы хотел погладить Лайака по щеке. — Я рассказал им. Они забрали меня с собой. Изменили меня. Переделали меня. И я видел истинный свет солнца — и сжигал ложных божеств. Мне была дана цель, и я обрел себя в пламени. У меня была истина, и больше ничего мне не было нужно.

— Я не… — выдохнул Лайак. Он всецело владел собой, его мир зиждился на силе, однако в это мгновение он чувствовал себя как с содранной кожей и без малейшей воли к сопротивлению. — Я не знаю тебя.

— Нет, — было ему ответом. — Ты раб. Носитель пустого имени, существо, а не человек, которым ты был когда–то. Было бы милосердием сказать, что это благословение, что ты обретешь покой. — Лайак мог видеть сквозь протянутые к нему пальцы. — Но я никогда не был милосерден, не так ли?

Серебряный кинжал резанул по горлу призрачной фигуры. Оттуда вырвалась кипящая чернота. Призрак рухнул назад, взбухая и раздуваясь, точно дым, подхваченный бурным ветром. Раздался пронзительный вопль, переходящий в завывание, проносясь эхом всё дальше и дальше.

Настоящая, вещественная рука показалась из тумана и схватила Лайака за запястье. Он поднялся; его мышцы отреагировали, опережая разум. Он посмотрел в пустые глаза Хебека; раб помог ему встать на ноги.

— Двигайся! — раздался голос Актеи.

Его рабы клинка стояли по обе стороны от оракула. Она по–прежнему держала в руке хрустальный флакон, но теперь поворачивала голову из стороны в сторону, изучая туман слепыми глазами. Серебряный кинжал в другой ее руке казался взгляду Лайака потускневшим.

Жезл по–прежнему оставался у него в руке; в другой была маска. Он поглядел на Актею.

— Всё в порядке, — бросила она. — Я не могу видеть твое драгоценное лицо, помнишь?

Лайак поднял шлем, и тот со щелчком вернулся на место.

— Иллюзии, — прорычал он; его мысли возвращались на свои места.

— За мной, быстро, — произнесла Актея — и бросилась бежать. Лайак поспешил следом и сравнялся с нею спустя всего лишь два длинных шага.

— Где примарх? — окликнул ее Лайак.