Рабы Тьмы

Френч Джон

— Неважно.

— Хорошо же, — Амарок нагнулся и дохнул на воду. Луна исчезла, оставив лишь темноту; теперь на поверхности не было никакого отражения. Демон отступил назад и указал на озеро.

Подойдя к краю, Малогарст поднял взгляд на демона. Черные провалы взглянули на него в ответ.

— Почему ты носишь этот облик? — спросил Малогарст. — Из всех лиц, которые ты мог бы выбрать, этот старый дурак мало что значит для меня. — Он махнул рукой в сторону пергамента, по–прежнему приколотого к груди

демона. — А его смерть — и того меньше.

— Мы все старики, Мал, — произнес голос Йактона Круза. Амарок улыбнулся и указал на озеро: — После тебя, хозяин.

Лайак

— Это место осквернено! — рыкнул Лайак. Перед ним дороги ветвились и скручивались, словно внутренности витой раковины. Он и его спутники перестали бежать еще какое–то время назад — насколько давно, он не мог судить. Лайак был убежден, что они проходили пространство более обширные, чем это; огромные, гулкие пустоты, давившие на его чувства, даже будучи укрыты туманом. Гравитация подчинялась простому в своей извращенности закону: «низом» была любая поверхность, на которой ноги находили опору.

— Или чудесно — зависит от того, как смотреть, — отозвалась Актея. Она по–прежнему держала в руках выпуклый хрустальный сосуд с кровью. Время от времени она поднимала сосуд к лицу и прижимала к одной или другой глазнице. — Паутина обманывает, но не свят ли обман? Разве не следует испытывать праведных?

— Она нам не повинуется, — огрызнулся Лайак.

— И всё, что не повинуется, должно быть уничтожено? Не слишком ли это недальновидно?

— Твои вопросы…

— Проницательны, — сказала Актея. — Я надеялась бы, что некто, набравшийся такого могущества под взором богов, будет ценить проницательность.

— Я ценю только то, что служит богам.

— Ты лжешь. — Она пожала плечами. Ее голова поворачивалась из стороны в сторону, лицо то и дело подергивалось. — Не туда, — сказала она наконец, указывая пальцем на один из проходов, уходящий вниз, но не сделала и шага к другим ответвлениям.

— Я не лгу.

— Ты лжешь непрестанно. Твоя сущность берет начало во лжи, и любая истина, которую ты находишь, — редкость. Ты лжешь. Как и все прочие. Как и Лоргар — хотя лжет он больше себе, чем другим.

Лайак застыл на месте.

Актея оглянулась на него и снова пожала плечами.

— Я говорю, как есть, — сказала она. — Таков мой долг.

— Долг — перед кем?

— Перед истиной, — ответила она. — В конечном счете, именно ей мы служим, не так ли? Не примархам, не императорам, ни Магистра Войны — одной лишь вселенской истине.

— Боги… — начал он.

— Ты зовешь их богами, и это подходящий им титул, но они воплощают истину, вот и всё. Безразлично, склоняемся ли мы перед нею, возносим ли молитвы, или же ненавидим и презираем ее: истина — вечна, и притязает на всё.

— Ты еретичка!

Ладони Кулнара и Хебека легли на рукояти мечей.

—

Нет, — произнесла Актея, не двигаясь с места. Рабы клинка замерли на полушаге. — Я — часть твоей души, которой тебе недостает. Та часть, что не перестает удивляться: почему Лоргар презирает тебя, и все же держит близко, почему вместо настоящего имени ты носишь то, которое взял из книги, — почему ты раб, не знающий даже, кто держит его цепь? — Актея покачала головой. — Что? Думаешь, что следует убить меня?

— Я делал большее — по меньшим причинам, — сказал Лайак.

— И это, по крайней мере, не ложь. Ты не можешь меня убить. Ты уже потерялся, и я нужна тебе, чтобы просто выжить здесь. И тебе не следует думать, будто говорить это, как есть, — слабость; нет, это необходимость. Паутина — лабиринт не тоннелей, но разума. Она слушает, она дышит тайнами тех, кто ступает по ее тропам. Один и тот же путь, проделанный разными душами, будет вести к различным местам. Здешние карты не размечают поворотов и перекрестков. Они размечают формы, что принимает душа на пути к своей цели. — Она усмехнулась. Лайак заметил, что зубы у нее — заостренные, из полированного серебра. — Почему, как ты думаешь, ты и твои братья потеряли путь? Вы что–то скрываете от себя самих. Все вы.

— Здесь есть духи, — произнес Лайак, встряхнув головой. — Могущественные, не позволяющие себя связать.

— Те, кто заплутал на дорогах, — кивнула Актея. — Души, что никогда не уйдут отсюда.

— Еще одни призраки, — рыкнул Лайак.

— Здесь царствие призраков, Пустой. Тебе стоило бы чувствовать себя как дома.

Лайак уже готов был огрызнуться в ответ, как вдруг его восприятия коснулся некий звук.

Он поднял руку.

— Ты это слышишь? — спросил Лайак. Кулнар позади него дернулся. Хебек прошипел нечто, что могло бы быть словом, если бы во рту, произнесшем его, был бы язык. Актея застыла; сморщила лоб.

— Я ничего не слышу.

Звук в Паутине казался плоским. Лязг их оружия не создавал эха, и гудению силовой брони недоставало глубины. Лайак медленно повернулся, отчетливо ощущая покалывание в нервных окончаниях — там, где рука призрака скользнула сквозь его доспехи и плоть. Звук пришел вновь — дуновением от тропы по левую от них руку.

— Я слышу звон мечей. Болтерный огонь…

— В Паутине велись битвы со времени ее рождения, и всякого рода создания сражаются и умирают здесь по сей день, — сказала Актея. — Порой эхо подобных стычек можно услышать через половину галактики и из далекого прошлого.

— Быть может, — отозвался Лайак, — но сейчас это не так. — Он бросился бежать по пути, ведущему влево. Правый путь схлопнулся, прекращая существовать. — Держите её! — крикнул он рабам клинка. Актея уже пустилась за ним следом; ее алое одеяние развевалось за спиной. Кулнар догнал ее одним прыжком и сгреб в охапку. Актея зашипела от гнева.

Лайак бежал. Туман расходился перед ним, туннель делался прочнее и открывался ему всё дальше, словно цветок навстречу солнцу. Лайак сделал еще один шаг…