Рабы Тьмы
Шрифт:
Снаряд ударил Хегрона по латному вороту доспеха чуть ниже шеи. Детонация была подобна мигающей вспышке и реву света, после чего голова лейтенанта отделилась от тела, которое упало, дергаясь в судороге от поразившей плоть взрывной волны.
Какой–то воин открыл ответный огонь.
«Быстро. Жаль так бесславно лишать Легион таких способностей», – подумал Экаддон, откидываясь назад, когда рядом с открытым люком рядом с ним врезался болтерный выстрел, и открывая ответный огонь, когда остальная часть его отделения присоединилась к братоубийству. Они были готовы; отряд 17-ой - нет. Звук стрельбы на мгновение заглушил
— Дайте павшим монеты, – жестким голосом произнес Экаддон, вынимая диск отполированного до зеркального блеска металла, и бросая его на изуродованный труп Хегрона. Это был старый обычай, старше самого Легиона; честь, оказанная мертвым, и предупреждение живым, пришедшее прямиком из пропитанных кровью темных тоннелей Хтонии.
— Капитан, – прошипел Кобарак. – Мы не должны…
— Сделай это! – прорычал Экаддон. – Сейчас скверные времена, эпоха жестокой войны. Меньшее, что мы можем – это соблюдать формальности.
Он повернулся обратно к люку. За первым был и второй, меньше и тяжелее, покрытый ржавым налетом. Он пытался открыть его, но лишь ради уверенности в том, что это невозможно – замок явно давно пребывал в нерабочем состоянии.
— Здесь, – отрывисто произнес капитан. – Быстро.
Один из его воинов быстро переместился к нему; мелькнула вспышка, и расплавленный металл начал стекать по двери, испуская дым и падающие хлопья ржавчины. Вой сирен наполнял уши, рот же был сухим от адреналина. Лазерный резак внезапно умолк, и Налетчик отступил назад, позволив Экаддону взяться за штурвал гермодвери.
Но он колебался.
Дыхание обдирало пересохшее горло. Без всяких сомнений он убил Хегрона; в нем не было ни капли страха, когда существо, зовущее себя Тормагеддоном, пришло к нему из небытия, но сейчас он чувствовал, что собирается совершить что–то, имеющее последствия куда более серьезные, чем у всего, что он творил до сего момента. Точка невозврата была пересечена: будущее, ожидающее за этой дверью, вынуждало задаться чрезвычайно простым вопросом – останется ли он вообще в живых?
Каллус выдохнул, рванув дверь на себя. Люк заскрипел, выходя из проема. Капли жидкого металла падали на палубу, когда он раскрылся достаточно широко, чтобы воздух вырвался в пространство снаружи, прежде чем он закрепил его. Где–то на системных мониторах мостика будет мигать желтый сигнал тревоги, отвечающий за контроль внутреннего атмосферного давления, но это уже не имело значения, как и мертвые, которых они оставили во внешнем коридоре.
За проемом гермодвери была лишь холодная темнота нижних палуб, уходившая столь же далеко, насколько простирался взгляд. Экаддон медленно вынул свой клинок, большим пальцем активировав силовое поле, и шагнул сквозь проем. На дисплее шлема мигали предупреждения о низкой температуре, и ничто не двигалось в этом сумрачном мире пыли и ржавчины, встревоженном ложным ветром. Он сделал три крадущихся шага, инстинктивно почувствовав чужое присутствие, и резко вскинул клинок.
Во тьме рядом с ним безмолвно стояла бронированная фигура.
— Капитан, – загадочно произнес Малогарст. Каллус почувствовал в голосе этого извращенного ублюдка намек
— Ты должен вернуться на войну, Фулгрим, – низким, раскатистым голосом произнес Лоргар, и его слова подобно волне давления покатились по толпе. Некоторые из мутантов упали на колени, другие судорожно дергались, пока их рвало кровью. Золотой ореол раскрылся за плечами Лоргара, когда его психическая сила проявилась в насыщенном варпом воздухе.
Фулгрим лениво извивался; одна его рука перебирала волосы Н’кари, в то время как другая манерно подобрала мокрый красный фрукт с серебряного блюда и протянула его раздувшемуся отродью. Лайак заметил, что лик возвышенного демона был искаженным отголоском собственного лица Фениксийца, откормленной пародией на душераздирающее совершенство примарха. Н’кари жадно съел сочный плод, облизывая его пальцы.
— Сколько времени прошло, брат, с тех пор, как мы разговаривали? И я говорю именно о настоящем разговоре – о рассказанных историях и всех этих маленьких интимных секретиках, которые должны составлять братскую связь? Ах, слишком давно, – он провел неестественно розовым языком по губам. – Может быть… Но с другой стороны, может быть, нет…
— Война, Фулгрим…
— В конце концов, мы ведь вовсе и не братья, не так ли? Даже опарыши, которые появляются на одном гнилом куске мяса, в большей степени являются братьями и сестрами, нежели мы. Сложно заиметь какое–то чувство родства, находясь в пробирке, хотя я и вовсе сомневаюсь, что наш отец старался дать нам хотя бы его подобие – баланс семейной жизни едва ли был для него главным приоритетом.
Лицо Лоргара было совершенно неподвижным, а глаза – немигающими. Лайак чувствовал, как контроль омывает примарха, как ореол сияет всё ярче вокруг его головы.
— Ты был благословлен и возвышен, Фулгрим, – вымолвил он. – Твоя натура такова, какой её желает видеть Темный Принц, и я не оспариваю это. Но я здесь, чтобы вернуть тебя на войну с Ложным Богом, что была оставлена тобой незавершенной.
— Какая война, мой дорогой брат? – существо, некогда бывшее Фениксийцем, нахмурилось, задумчиво проведя пальцем по щеке Н’кари. – Я не понимаю, о чем ты говоришь. Время уже не то, что было раньше.
— Война против Императора. Битва за возвращение Империума в лоно Истинных Богов.
— О да… Та война. Нужно это запомнить. Она уже закончилась?
— Нет, – с улыбкой произнес Лоргар, слегка сузив глаза. – Впрочем, конец уже близок, и именно поэтому я здесь.
— Всё ради Гора, – промурлыкал Фулгрим, довольно наблюдая за тем, как Лоргар закатил глаза, и слизывая алые пятна фруктового сока с пальцев.
— Гор никогда не был первопричиной этого противостояния, – твердо ответил Лоргар. – Это сражение Изначальной Истины и лжи нашего отца.