Рабы
Шрифт:
Там четверо стояли над окровавленным Сабиром-бобо. Тело его жены лежало на ковре, кровь и седые волосы закрывали ее лицо.
— Руки вверх! — внезапно крикнул Сафар-Гулам.
Выронив ножи и откинув топор, затрясшиеся от неожиданного ужаса злодеи подняли руки. Это были Бобо-Мурад, его сын Шо-Мурад и работники — Истад и Шадим.
Их обыскали. У них нашли какие-то записки, пузырек с жевательным табаком, у Шо-Мурада — старинный револьвер «бульдог» с четырьмя патронами в барабане.
Преступников
Сабира-бобо повезли в город, в больницу.
В сельсовете осмотрели записки, найденные у преступников.
Две из них были дарственные грамоты, написанные муллой от имени Бобо-Мурада о шести танабах земли, подаренных Шади му, и о шести танабах, подаренных Истаду.
Третья оказалась богословским толкованием шариата, дескать, убийство не считается грехом и преступлением, если человек убьет того, кто его открыто ограбил.
Все эти записки написаны были одной и той же рукой, почерком деревенского муллы.
Допросили убийц.
— Я так понимаю, — сказал Сафар-Гулам баю. — Сабир-бобо взял у тебя обратно свою землю, и ты решил ему отомстить. Ты готовился не спеша, посоветовался с муллой, взял у муллы прощение этого греха, спрятал это «отпущение грехов» у себя на груди и несколько дней носил его. Это видно по тому, что записка смялась. Так?
Бобо-Мурад молчал.
— Так? — переспросил Сафар-Гулам.
Не поднимая от полу глаз, Бобо-Мурад хриплым голосом ответил:
— Да. Так.
— Ты ждал случая, но откладывал это дело. Хотел сделать его тихо и незаметно, а помешала тебе новость, которую ты узнал сегодня: решение арестовать тебя. Тогда ты решил, прежде чем сбежать из деревни, все же довести намерение до конца и кинулся к Сабиру-бобо, пока жена твоя жгла крестьянский инвентарь, чтобы он не достался нам. Так?
— Ты сам знаешь, чего же спрашиваешь?
— Так. А за что ж вы убили жену Сабира-бобо?
— Жену-то? А иначе было нельзя. Когда мы Сабира-бобо повалили, она вбежала и закричала. А она всех нас знала. Если бы мы ее оставили, она выдала бы нас.
— Ну, когда увидишь рядом с собой муллу, попроси его, — он тебе и на это убийство напишет разрешение.
Бобо-Мурад промолчал.
5
На дворе похолодало, шел снег пушистыми, легкими хлопьями. Неся перед собой светильник, Садык вошел в хлев. Там было тепло и тихо.
Задав скоту корм, он подошел к быку, ласково погладил его сильную, мускулистую шею, гладкую, гибкую спину.
— Ну, Черный Бобер!
Черный огромный бык никого к себе не подпускал. Он был крут и беспощаден со всеми, он знал только Садыка. Бык обнюхал халат хозяина и лизнул его руку. Садык гладил быка, слезы душили Садыка.
«Не могу. Нет, сам не могу. Родился на моих
Тяжело втянув голову в широкие плечи, Садык стоял и думал.
Бык перестал жевать. По временам он тыкал морду в кормушку, перебирал губами сено, но тотчас поворачивался к хозяину и тихо, тяжело мычал.
«Нет, не могу! — вздохнул Садык. — Не отдам. Силой захотят отнять? Тогда что-нибудь придумаю».
Опять он погладил быка.
— Черный Бобер! Черный Бобер! Не бойся, не отдам! Надо поговорить с беднотой. Объясню им, скажу им: не надо нам колхоза! А ежели отговорю их, никакого колхоза не будет, тогда и земля у меня останется, и ты останешься, Черный Бобер. Останешься моим, Черный Бобер. Моим.
От этой надежды лицо Садыка посветлело. На душе стало вдруг легко и радостно. Садык обнял бычью морду и поцеловал его в гладкую, скользкую горбинку на носу. Потрепал его сильные, гладкие плечи.
Когда Садык вернулся в комнату, семья его уже спала.
Садыку хотелось поговорить о своих раздумьях. Хотел было разбудить жену, но вспомнил: «Что могут посоветовать нам женщины? Волос их долог, а ум короток».
Но ни успокоения, ни сна не было.
Забылся лишь на мгновение, и тотчас приснилось, как двое бедняков уводят Черного Бобра из стойла. Садык схватил нож и кинулся за ними. Он хотел воткнуть нож в Черного Бобра, но, словно восковой, нож вдруг стал легким и мягким.
С бьющимся, ноющим сердцем Садык проснулся.
Он сел и прислушался. Все вокруг было тихо. По-прежнему мирно спала семья.
Садык опять лег, но сна не было. А если вдруг забывался, снова что-то случалось с Черным Бобром: то его кто-то бил на каком-то чужом дворе, то он шел полем, волоча чужую соху.
Видно, уже перед утром его, словно обухом ударило, свалил сон. Он спал тяжело и, видно, недолго, но когда проснулся, во дворе уже светило солнце и ребята весело играли сырым, тающим снегом.
Жена во дворе у очага мыла котел.
Помывшись, Садык сел к жаровне, накрыв одеялом ноги.
Жена, постелив скатерть, поставила перед Садыком чашку каши, а сама села в стороне, внимательно приглядываясь к мужу.
Рассеянно начав свой завтрак, он не замечал ни вкуса еды, ни даже того, что он ест.
— Что с вами, отец? — спросила у него жена.
— Да нет, ничего.
— А я смотрю, не заболели ли вы, сохрани бог! Ночью проснулась, слышу, вы что-то охаете, стонете, мечетесь из стороны в сторону. Я тронула вас, думала, у вас жар. Нет, жара не было. Как только начало светать, вы успокоились. Я скорей ребят прогнала во двор, чтоб вас не будили. Кашу сварила получше, а вы и не едите ее.