Рабы
Шрифт:
My даррис [85] Мир-Араба молча сидел в стороне, перебирая четки и что-то бормоча себе под нос. Теперь он вмешался в разговор:
— Послушаем, что придумал настоятель медресе.
— А что может придумать этот невежда? — сказал самоуверенный мулла, владевший многими кельями.
— Сиди тихо, невежа, — одернул его мударрис.
— Почему тихо? Если вы из вакфа этого медресе получаете долю только за то, что преподаете, то я получаю за мои кельи, купленные мною за золото.
85
My
— Тихо, тихо! — зашумели ученики, словно готовясь полюбоваться петушиным боем.
Мударрис попросил настоятеля:
— Просим вас изложить ваше мнение.
— Происшедшее, — сказал настоятель, — касается не только нашего арендатора Назара-бая. Оно касается не только нашего медресе. Оно касается всех, кто работает на вакуфных землях. Оно касается всех, получающих доход от вакфа.
Имам вставил:
— Оно касается и казия, верховного судьи священной Бухары нашей, ибо с вакуфных земель он получает доход за то, что своей печатью скрепляет все сделки по вакуфным имуществам.
— Правильно, — поддержал имама другой мулла. — Просим настоятеля объяснить, получал ли верховный судья с этой пятидесятитысячной аренды двести пятьдесят тенег из расчета пяти тенег с каждой тысячи?
— Он получил больше, — сказал имам и пояснил: — Эта аренда пять раз оформлялась, пять раз писались бумаги, и пять раз он ставил на них свою печать. Это составит шестьсот семьдесят пять тенег.
Мулла, недавно купивший келью, засмеялся:
— Ясно, для чего главный казий столько раз допустил смену арендаторов, сменял аренду арендой, неустойку неустойкой и зачем от так оттягивал день фасха.
Настоятель обиделся:
— Вы так придирчивы ко мне, словно все эти деньги ушли из вашего кармана. Ведь все это взимается с крестьян! — И продолжал: — Если мы к этому делу отнесемся легко, то и другие вакуфные крестьяне прогонят наших арендаторов. Мы взыскиваем с них одну десятую. Но у нас есть и такие земли, с которых мы берем треть и даже половину. Положение крестьян, работающих на них, конечно, еще хуже.
Какой-то босоногий ученик объяснил:
— С этой земли крестьяне тоже платят не одну, а четыре десятых: нам одну десятую да по эмирскому налогу три десятых.
— Сиди тихо, степняк! — одернул его мударрис. Настоятель говорил:
— С этих крестьян могут взять пример и другие. И получится беда для всех вакуфных земель.
— Это общие соображения. Укажите нам действенную меру! — крикнул владелец многих келий.
— Надо мне, мударрису и еще нескольким крупным владельцам вакфов пойти к главному казию и кушбеги, рассказать обо всем и объяснить, сколь важно все происшедшее. Они издадут приказ за двумя печатями и пошлют его на имя чархакима в Шафрикан с таким непреклонным, решительным и смелым чиновником, который приведет эти печати в действие.
— От этого дела польза будет и главному казию, и всем четырем правителям туменя. Они, конечно, помогут, — сказал ученик, первый год владеющий своей кельей.
— Да. Им мы уплатим за печати к указу, а чиновникам — за услуги и беспокойство.
Подумав, имам прибавил:
— Очень хорошо будет сделать так: когда мы пойдем к главному казию и к кушбеги, ученики должны собраться и все вместе пойти к дверям суда и ко дворцу и шуметь, и кричать, и негодовать, чтобы у правителей не возникло сомнений, насколько важен этот случай, вызвавший такое волнение у мулл.
— Правильно! — сказал мударрис. Мулла Науруз спросил:
— Вы соблюдаете свои выгоды и выгоды Назара-бая. А что будет с моим требованием?
— Вы жалуетесь на обычное оскорбление. Оно дает вам право потащить оскорбителей к казию туменя и восстановить свою честь.
— Оскорбление, нанесенное мне, — это не обычное оскорбление! Оно оскорбляет духовное лицо. А оскорбление духовного лица оскорбляет всех богословов, а оскорбление богословов является оскорблением шариата, а оскорбление шариата является оскорблением бога и пророка его, а оскорбление бога и пророка его является богоотступничеством. А наказанием для богоотступника и неверного является казнь повешением и побиением камнями. Об этом подана моя жалоба вам.
Назар-бай, покряхтывая, не смог сдержать улыбки.
— Вы не такое уж высокое духовное лицо, чтобы оскорбителей ваших приравнивать к оскорбителям богословов.
— А почему? Я несколько лет лизал пол медресе, учился, прислуживал учителям, вошел в круг тех, кто носит такую вот чалму.
— Но вы-то ведь неграмотны.
Возражая Назару-баю, муллы загудели со всех сторон:
— Поскольку он жил в медресе, он мулла…
— Чтоб быть муллой, грамотность необязательна, иначе многим из нас пришлось бы перестать быть муллами!
— Не всякий грамотей может стать муллой, иначе индус Бай Урджи тоже будет муллой, он хорошо знает мусульманскую грамоту, а он не только не мулла, но и не мусульманин.
— Какой вред мулле от неграмотности? Наш пророк тоже был неграмотен!
Мударрис не без труда установил тишину. Установив тишину, он спросил муллу Науруза:
— На кого вы жалуетесь?
— На крестьян, «голодных силачей» Дехнау Абдулладжана, — ответил он.
— Разве они все били вас? — переспросил мударрис.
— Нет, не все. Но если б у них был случай, каждый из них бил бы меня. Даже убил бы каждый.
— Значит, наказать вы хотите их всех?
— Да, господин, забросать камнями.
— Так не делается, — сказал мударрис. — Если всех их забросаем камнями, то кто же будет обрабатывать вакуфные и остальные земли и кто будет кормить нас с вами?
— Простите. Об этом я еще не подумал.
— Назовите несколько человек. Они будут строго наказаны, чтоб не ели того, что полагается нам, и отдавали вам то, что вам нужно, не присваивали себе вакуфную долю.