Рабыня страсти
Шрифт:
— Где она? — плакала Зейнаб. — Где моя детка?
— По приказу калифа и принцесса и Абра захоронены здесь, в твоем саду, — отвечал Хасдай. — В доме день и ночь Курили благовония, смешанные с целебными травами, — заразы можно не опасаться. А все вещи, принадлежавшие Абре и Мораиме, сожжены. Слуги пойманы и примерно наказаны. Всех их продадут на невольничьем рынке. Калиф уже прислал новых…
— Неважно… — устало проговорила Зейнаб. Теперь ничто уже не имело значения. Она уехала с Хасдаем, хотя ей и не следовало ездить, а ее девочка умерла, и мамы не было рядом с ее постелькой… Что же она за мать — оставила дитя и отправилась путешествовать с любовником! Она чудовище! Зейнаб не переставала содрогаться от рыданий. Все ухищрения Хасдая оказались бессильны — ее горе и чувство вины были чересчур глубоки. Наконец, придя в отчаяние,
— Ты великолепно справился с порученным делом, Хасдай, — выслушав его, сказал калиф. — Я восхищен мужеством Зейнаб в плену у Али Хассана, а также во время созерцания пыток и казни злодеев. С этой стороны я никогда ее не знал и представить себе не мог, что она… — Он запнулся, а потом спросил. — Что с нею сейчас? Известие о смерти Мораимы, должно быть, глубоко потрясло ее… С нею все в порядке?
— Она в глубоком шоке, мой господин, и совершенно опустошена. Перед тем как отправляться сюда, я дал ей сонного порошка — иными средствами прекратить ее рыдания я был не в силах. С нею Наджа. Больше у нее никого не осталось. Оказалось, что Ома и Аллаэддин-бен-Омар, визирь принца, долгое время любят друг друга. Он даже хотел жениться на девушке еще до того, как тебе преподнесли в дар Зейнаб. Когда же они вновь встретились, то оказалось, что обоюдная их страсть не угасла. И Зейнаб настояла, чтобы Ома стала его женой. Она даровала своей служанке свободу. А именно Омы ей сейчас и не хватает…
— Нельзя ли тотчас же послать за этой женщиной? — с заботой в голосе спросил Абд-аль-Рахман.
— Ома уже в тягости, мой господин. А женщине в ее положении неразумно пускаться в столь дальнюю дорогу, да еще и скорбеть вместе с госпожой… — отвечал Нази. — Я обшарю все невольничьи рынки Аль-Андалус и найду невольницу из Аллоа. Она займет место Омы при госпоже. Это самое разумное, что в наших силах.
Зейнаб же это ничуть не волновало. Впрочем, как и все остальное… Она впала в глубочайшую депрессию, из которой, казалось, не было выхода. В доме не оставалось ничего — ни единой мелочи, хоть как-то связанной с памятью о ее драгоценной утрате. Зейнаб все время силилась припомнить прелестное личико Мораимы — но милый облик все ускользал… Она не могла есть. Она почти не спала. Жизнь утратила для нее всякий смысл. А что ей оставалось в этой жизни? Ее любовник не желал иметь потомства. Хотя он прекрасно к ней относился, но ведь не любил же ее — как и она его… Она погружалась все глубже во мрак.
Хасдай же вновь с головой ушел в перевод пресловутого трактата «Де Материа Медика». Он не замечал апатии и тоски Зейнаб. Переводчик-грек, посланный императором Византии из Константинополя, за время отсутствия Хасдая трудился не покладая рук. На рабочем столе Нази высилась колоссальная стопка листов латинского текста. Хасдаю же предстояло срочно перевести все это на арабский… Он почти не бывал дома, но Зейнаб и не жаловалась.
Нази не осознавал, насколько серьезным стало положение, покуда Наджа не заговорил с ним напрямик.
— Она умирает, мой господин, — сказал он в отчаянии. — Она медленно угасает, вянет, словно роза на исходе лета… Не дай ей умереть, господин! Помоги ей, умоляю! — Черные глаза юноши блестели от слез.
— Чем я могу помочь ей? — спросил Нази.
— Дай ей дитя, господин! Позволь вновь родить! Пусть она никогда не забудет своей маленькой дочери, но новый малыш воскресил бы ее, дал бы желание жить! Теперь же у нее ничего нет, мой господин… Ты у нее совсем не бываешь. Омы здесь нет больше. У нее совсем никого и ничего не осталось.., ну, по крайней мере, она так искренне считает. Она не играет больше на ребеке, не поет… Разве ты ничего не замечаешь?
Нет, Хасдай ничего не замечал. Работа поглотила его целиком, без остатка. Он ведь прежде всего преданный, и верный слуга калифа, а потом уже все остальное… Государственную службу он ставил превыше всего. И все же он не может позволить Зейнаб умереть!
Вдруг ему почудилось, будто он знает, как можно ее спасти. Он направился тотчас же прямиком к калифу и рассказал ему все без утайки об отчаянном положении Зейнаб.
— Что же в нашей власти? — Абд-аль-Рахман был глубоко опечален. В глубине его сердца все еще живо было чувство к прекрасной Рабыне Страсти…
— Я — негодный хозяин для Зейнаб, мой господин, — сказал Хасдай. — У меня на первом месте было и всегда останется преданное служение тебе. У Зейнаб никогда не будет от меня детей, а именно это ей сейчас более всего нужно. Мораима навеки останется в ее сердце, но ей необходимо вновь родить, чтобы любить и лелеять малютку. Я хотел бы отдать ее новому хозяину, но прежде должен испросить твоего высочайшего позволения. Я знаю, что по закону Зейнаб принадлежит мне, но мы оба знаем, как случилось так, что она стала моей… И прежде, чем вручить ее другому, я хотел бы знать твое мнение, мой добрый повелитель.
— Кто? — односложно спросил калиф. Сердце его дрогнуло и Сжалось.
— Я хочу отдать ее в невесты Кариму-аль-Малике, — сказал Нази.
— Почему? — отрывисто бросил Абд-аль-Рахман.
— Тому есть несколько причин, мой господин. Во-первых, князь утверждает, что больше никогда не женится, и, соответственно, детей у него не будет. Он сообщил мне, что объявит своим наследником маленького племянника Малика-ибн-Ахмеда. Я не считаю, что это подходящее решение — это не на пользу Калифату. Ведь семейство ибн-Малик — исконные наследники правителей умайядов с мощной династической традицией. Этому роду уже более двухсот лет! А дед и бабка Малика-ибн-Ахмеда, которые сейчас занимаются его воспитанием, хоть и хорошие люди, но — увы — не имеют отношения к династии. Мальчик не сможет потом стать добрым правителем. Когда же я напрямик спросил Карима, почему он не желает вновь жениться, он был со мною предельно честен. Сказал, что страстно любил когда-то, но не смог соединиться с избранницей своего сердца. Добавил, что на собственном опыте понял, что брак без любви — проклятие. Я думаю, что Зейнаб и есть та самая женщина, которую он полюбил раз и на всю жизнь. И склонен полагать, что она отвечает ему взаимностью.
— Она однажды обмолвилась мне, что любила кого-то прежде, чем стала моей… — калиф призадумался. — А скажи-ка мне, Хасдай, что заставляет тебя предположить, что Зейнаб любит именно князя Малики?
— Но, мой господин, кто же это еще мог быть? На родине у нее не осталось возлюбленного. К тому времени, как она попала к торговцу Доналу Раю, она дважды была изнасилована сущими ублюдками. Затем Донал Рай поручил ее заботам Учителя Страсти, дабы вышколить наилучшим образом для тебя, мой повелитель. Думаю, тогда они и полюбили друг друга, но ни один из них не повел себя бесчестно! У нас, евреев, есть поговорка, мой господин: «Человек предполагает, а Бог располагает». Карим-аль-Малика обучал Зейнаб так, как велел ему его долг. Затем он привез ее тебе, как и было ему приказано, но, полагаю я, сердце его разрывалось на части, когда он отдавал ее… Зейнаб же прекрасно понимала, чем обязана она Доналу Раю — ведь он предоставил ей возможность сделать блестящую карьеру, а мог ведь продать какому-нибудь придурку с толстой мошной… Как очень умная женщина, Зейнаб положила конец тому, у чего не было будущего, но глубоко в ее сердце еще живет любовь к Кариму-аль-Малике. Теперь же, мой господин, они оба глубоко ранены — Судьба обошлась с ними безжалостно. Зейнаб сознательно не желает жить. Если мы ничего не предпримем, она в конце концов умрет. Мы оба — и ты, и я — многое от нее получили… Полагаю, мы с тобою в долгу перед нею, а расплатиться можем, лишь послав ее князю в качестве невесты.
— Я любил ее когда-то… — сказал калиф. — и думал, что она будет со мною до смертного моего часа. Она дала мне счастье… Не просто физическое наслаждение, а именно счастье, просто одним своим существованием. Любишь ли ты ее, Хасдай?
— Не так, как ты ее любил, мой господин, — отвечал калифу Нази. — Для такой любви нет места в моей жизни. Если бы такое стряслось со мною, я женился бы и народил кучу потомков дома ибн-Шапрут на радость моему отцу… Но лишь две всепожирающих страсти владеют мною — это наука, а еще преданная служба тебе, мой государь. Зейнаб же — близкий и дорогой мой друг. Она одарила меня величайшим телесным блаженством. Я не знал никого подобного ей… Если она исчезнет из моей жизни, я стану тосковать, но быстро утешусь, занявшись каким-нибудь государственным делом. При этом я буду уверен, что она уехала к человеку, который будет боготворить ее, которому народит она детей… Она слишком умна, чтобы сидеть сложа руки. Ей необходим муж, которому она будет доброй подругой и советчицей, и малыши, да не один…