Рабыня страсти
Шрифт:
— Но ведь я ясно сказал Хасдаю-ибн-Шапруту, что не намерен более жениться! — Карим разгневался: он чувствовал, что без вмешательства Хасдая тут не обошлось. — Также припоминаю, что уведомил Нази о том, что наследником моим станет сын покойной сестры. Почему он не передал, моих слов калифу, Аллаэддин?
— Возможно, он и сделал это, мой господин, — отве чал визирь. Он не был уверен, что следует доводить до сведения князя одну маленькую, но важную подробность: хотя письмо и подписано рукою калифа, но запечатано личной печатью Хасдая, а не Абд-аль-Рахмана… Будучи осмотрительным, он предпочел скрыть это от своего друга.
— Я не желаю никакой невесты, Аллаэддин! —
— Ты не можешь оскорбить калифа! — возразил визирь. Он твой владыка. Карим, а ты всего лишь его слу га. — Аллаэддин-бен-Омар отбросил этикет и принялся взывать к здравому смыслу: Карим порою бывал до изумления упрям. — Подожди, по крайности, пока не увидишься с девушкой! Я знаю, что место Зейнаб никто в твоем сердце занять не властен, добрый мой друг, но вдруг этой девушке удастся доказать тебе, что в сердце твоем хватит места и для нее? Только не отталкивай… Карим перебил друга:
— Хочешь сказать, что я обязан принять эту.., эту женщину лишь потому, что ее посылает мне сам калиф Кордовы? Но это вовсе не означает, что я должен с нею спать!
— Ты спятил? — вскричал визирь. — В письме ясно сказано, что невеста твоя пользуется благосклонностью самого калифа Абд-аль-Рахмана! Если ты не станешь относиться к ней.., ну, подобающим образом, она же пожалуется ему!
— Если я ей это позволю. — Карим был неумолим. — Да, она будет жить в гареме, гулять по садику, но выходить никуда не сможет. Кстати, ничего особенного в этом нет — это вовсе не притеснение, а обычный мавританский обычай. А помощью слуг она не сможет воспользоваться — они убоятся моего гнева, Аллаэддин. Она будет беспомощна…
Да, — Ты и вправду безумец, — отвечал визирь.
— Вовсе нет. Я — князь Малики. И никто не вправе принуждать меня взять в дом жену, а уж тем более обрюхатить ее! Я не племенной жеребец, а девушка, кто бы она ни была, вовсе не кобыла! Я не могу так, Аллаэддин! Да как ты мог такое даже предположить? Ты счастливец — обрел, наконец, свою возлюбленную Ому. Со временем, может, даже подберешь красоточек для своего гарема — но ведь не женился бы ты, прикажи это тебе кто угодно! А я с какой стати должен? Только потому, что я князь? Потому, что род мой в течение двух столетий верно служил владыкам? Нет, эти доводы для меня вовсе не убедительны! И я этого не сделаю. — В голосе Карима звучали стальные нотки, ее красивое лицо было бесстрастно. — Я женюсь на этой женщине, как велит мне мой долг, — но это все, что я сделаю.
А позже, воротившись домой, визирь все выложил жене:
— Он уперся как баран. Ома! Аллах да сжалится над несчастной, которая, волею Судьбы и калифа, должна стать его женой!
— Ты говоришь, что послание запечатано личной печатью лекаря, а не самого Абд-аль-Рахмана. — задумчиво сказала Ома. — Какова роль Нази во всем этом?.. Хасдай-ибн-Шапрут прекрасно знал, что Карим не желает новой жены. И вместе с тем совершенно очевидно, что именно он надоумил калифа послать Кариму девушку в жены. Почему? Что-то я пока ничего не понимаю… Кто эта женщина и с какой целью шлют ее сюда? Ох, помяни мое слово, Аллаэддин, здесь все не так просто…
Слова Омы заронили в душу визиря сомнения и волнение, ничего, в сущности, не прояснив… Неужели между калифом и его ближайшим советником существует некий тайный сговор? А если существует, то в чем его суть? А вдруг Хасдай-ибн-Шапрут пришел к выводу, что Карим неспособен править страной, а эта» невеста» — на самом деле просто шпионка Абд-аль-Рахмана? Но визирь держал свои соображения при себе. Пока у него было слишком мало сведений. К тому же явно не следовало подливать масла в огонь — князь и так вне себя от гнева. А долг доброго визиря сопоставить все факты, нащупать нить правды, потянуть за нее, извлечь Истину на свет Божий — и лишь затем преподнести ее господину…
И вот Алькасабы Малики достигло известие, что караван невесты уже в двух днях пути от Джабал-Тарака.
— Ты будешь встречать ее в Тандже? — спросил Карима Аллаэддин-бен-Омар.
— Нет. — Губы Карима чуть тронула усмешка. — Я уезжаю в горы на несколько дней — поохотиться. Остановлюсь в Убежище…
— Это, должно быть, означает, что я должен выехать в Танджу, приветствовать ее от твоего имени и сопровождать до самой Алькасабы Малики? — тревожно спросил визирь.
— Да, — ответил Карим. — Все ли бумаги у нас готовы, дабы совершить это.., этот брак? — Когда визирь утвердительно кивнул, князь объявил:
— Передай их тотчас же имаму, пусть он незамедлительно совершит церемонию. Ежели женщина едет сюда, то, должно быть, она согласна на этот брак. Ты проследишь за всем. Таким образом, когда она прибудет сюда, то будет мне уже не невестой, а женой. Потом запри ее в гареме. А когда я вернусь, то нанесу ей визит и объясню, какой ценою заплатит она за то, что стала супругой князя Малики!
— Карим, умоляю тебя, сжалься над этой несчастной! — взмолился Аллаэддин. — Помни: она всего лишь слабая женщина! Она — пешка в руках калифа. Это, должно быть, какая-нибудь смазливая бедняжка, попавшая в гарем владыки, или же дочка какого-нибудь вельможи, жаждущего благосклонности Абд-аль-Рахмана… Она покорна чужой воле — у нее просто-напросто нет выбора! Не будь с нею жесток!
— Я не жесток, Аллаэддин. Да полно, разве ты ничего не понял? Снова начинается пытка… Женщину, которую я не знаю, да и не хочу знать, навязывают мне в жены. Как могу я любить ее, если мое сердце до краев полно одной-единственной, имя которой Зейнаб? Любое воспоминание о ней причиняет мне неописуемую боль… Я люблю ее. И буду любить всегда. Для меня более не существует женщин. И хочешь сказать, что ты этого не понимаешь, старый мой дружище? Ты ведь не желал никого, кроме Омы… Аллаэддин-бен-Омар глубоко вздохнул:
— Это святая правда. Карим… Но если бы Аллах не возвратил мне возлюбленную мою Ому — я нашел бы в себе силы взять в дом жену. Пусть я не любил бы ее так, как Ому, но есть ведь еще и долг перед старым моим отцом, перед всем моим родом… Мы с тобою давние друзья, Карим-аль-Малика, — посему говорить я с тобою буду предельно откровенно. Ты — последний мужчина в роду. Твой долг — зачать сыновей, а долг твоей будущей жены — их родить, дабы не прервался славный род ибн-Маликов. Жизнь сыграла с тобою злую шутку — это правда. Судьба навек разлучила тебя с твоей единственной любовью. А подумал ты о Зейнаб? Разве она не страдает? И все же она, слабая женщина, свято исполнила свой долг — вначале с калифом, а затем с Хасдаем-ибн-Шапрутом. Любил ли ее Абд-аль-Рахман так, как ты? А любит ли ее Хасдай? Зейнаб же не рыдает, словно малое дитя, у которого отняли любимую игрушку. Она делает то, что велит ее чувство долга, — так же должен поступить и ты, князь. — В голосе визиря уже звучала злость. — Пора бы тебе перестать жалеть самого себя и начать выполнять завет покойного родителя. Веди себя как истинный князь Малики!