Ради мира на земле
Шрифт:
Потом из подвалов потянулись вереницы гитлеровских, вояк, побитых, подавленных. Смотрят себе под ноги, головы втянули в плечи, боятся возмездия. А нам не до них.
Еще где-то по соседству идет бой, но у всех уже победное настроение: широкие улыбки, смех и прибаутки. Какой-то солдат снятым с винтовки штыком, как школьник, царапает на колонне рейхстага: «Ура! Победа!» И свою фамилию и имя. Площадь гудит, как улей. На ней колонны солдат, танки, машины — поток войск. Устали мы до смерти, сутки без еды, двое без сна, а глаза у всех горят от радости: рейхстаг взят!
Появились на площади походные кухни. А у солдата закон: есть время и возможность — подкрепись. Повара
На ночлег расположились в рейхстаге. Шинели в изголовье, автоматы рядом. Вроде бы не успел и глаз сомкнуть — трясут за плечо, и голос знакомый: «Стенников, товарищ старший сержант, вставайте. Корреспондент вас разыскивает». Открыл глаза. А он, тот самый корреспондент, рад, что нашел. Нас там тысячи, а он отыскал.
Афанасий Федорович улыбнулся: четверть века прошло, а снимок — вот он. Не забыт. Вот ведь как в жизни бывает.
Через месяц я получил письмо от бывшего военного корреспондента Владимира Гребнева. Он писал:
«По поводу снимка и людей, заснятых на нем, могу сказать следующее. Орудийный расчет старшего сержанта Афанасия Федоровича Стенникова в составе 3-й ударной армии дошел до Берлина и штурмовал рейхстаг. В одном из последних жарких боев я наткнулся на расчет, стрелявший из парадного подъезда «дома Гиммлера» прямой наводкой по рейхстагу, расстояние до которого было метров 350. Рейхстаг отчаянно огрызался: там засели матерые фашисты, которые знали, что это конец.
Копоть и дым застилали видимость. Наши войска накапливались в подвалах окрестных домов для решительного штурма. Орудийный расчет А. Ф. Стенникова беспрерывно вел огонь по рейхстагу.
После боя я отыскал расчет и сфотографировал его возле «дома Гиммлера» для нашей армейской газеты «Фронтовик», в редакции которой я прошел всю войну. Один из снимков высылаю вам».
Стенникова я знаю давно. Много раз бывал у него. И Афанасий Федорович приезжал ко мне в гости. В беседах пролетали вечера, странички накапливались в моем блокноте.
А познакомились мы так. К 20-летию Победы над гитлеровской Германией готовили встречу за круглым столом с ветеранами войны. Пригласить на нее Героя Советского Союза Афанасия Федоровича Стенникова поручили мне.
В деревне Зайково Кетовского района добротный дом Стенниковых светлыми окнами весело смотрит на широкую улицу. На крыльце встретила женщина лет пятидесяти, высокая, с добродушной улыбкой, серыми глазами и короной темно-русых волос.
— Проходите, пожалуйста. Правда, Афанасия Федоровича нет дома, но он вот-вот подойдет. Столярничает где-то, косяки к лету на колхозную стройку готовят.
Я знал, что Стенников — комбайнер. Дело свое любит, большой мастер. К нему тянется молодежь. Пятеро его сыновей тоже прошли школу возле отца, любят технику. Старшие двое механиками в совхозах работают, третий шоферит, еще двое — слесари. В общем, все с железом, все с техникой. И вдруг столярничает Стенников?..
Минут через двадцать скрипнула дверь, вошел хозяин. Высокий, сухощавый, лицо побуревшее от ветров, чуть с горбинкой нос, под серым ежиком бровей ясные, с искоркой глаза, и в них разлита душевная теплота. Неторопливо снял рукавицы, положил их на печь, повесил шапку и полушубок, подошел.
— Афанасий Федорович, — проговорил, сжимая в крупной и сильной ладони мою руку. — С Анной Гавриловной, наверное, уже познакомились. — Он кивнул в сторону хозяйки.
Забегая вперед
Разговор продолжили уже за столом, накрытым Анной Гавриловной.
— Значит, удивляетесь, что столярничаю? Обычное для нас, пожилых, дело. Этот дом, застрой весь — тоже от бревнышка до бревнышка вот ими срукоделил. — И он поднял над столом свои шершавые ладони. — Сам и окна окосячивал, рамы и двери мастерил.
Говорили мы долго и обо всем, потом я попросил Афанасия Федоровича рассказать о его боевых делах. Он задумался, махнул рукой.
— Как-то корреспондент один тоже приезжал, про эпизоды выспрашивал: сколько танков подбил, сколько фашистов укокошил, нет ли фронтового дневника у меня. Орденские книжки смотрел. Сожалел, что записей я на фронте не вел. Вижу, уехал недовольный. Вы, говорит, все о других говорите, а мне о вас написать велено. А что я о себе расскажу? Сколько фашистов уничтожили Так кто их там убитых на фронте считал? Особливо у нас, в артиллерии. И танки, я же их не один подбивал, — расчет. Зачем же я славу всех на себя брать стану? А дневников этих никто из нашего брата солдат-фронтовиков не писал. Выйдешь из боя, остался жив, ну и слава богу. Какой там дневник — письмо бы родным успеть написать, копоть с себя смыть, портянки состирнуть да высушить.
А. Ф. СТЕННИКОВ
Я спросил у Афанасия Федоровича его мнение о кинокартине «Огненная дуга».
— Примерно, так оно и было, как показано. Чего уж там! Страшно было, особливо поначалу. Танки прут и прут. Заряжать не успевали. И горит уж сколько их, а все равно прут. Ну и мы, зубы стиснув, уперлись. Попробуй — пройди!
Политрук у нас молоденький парнишка, фамилию его не успел запомнить: три дня с нами только-то и был. Пропустить фашистов, говорит, нам, товарищи, никак нельзя. Если они пройдут, дальше дорогу перекрыть некому. Женщин, детей сколько тогда порешат. От слов его злости стало больше, чем страху. А ощущение такое, что твой окоп, пушка твоя последняя на пути врага, а дальше незащищенная земля, твоя семья. И уже ничего не страшно. И в мыслях — только не отступить!
Выстояли мы, а политрука нашего больше нет, — там, на позиции, на веки вечные и остался. Молодой, а слово такое знал, скажет — умрешь, а не отступишь, и никаким танком тебя с позиции не сдвинуть.
Потом Афанасий Федорович говорил о лихом заряжающем комсомольце Шопине, как тот на реке Нарев, засев с пулеметом, один около часа сдерживал натиск батальона фашистской пехоты, так и не дав ему форсировать реку. Всю войну, с первого до последнего дня, Шопин был на фронте, десятки раз попадал в самые невероятные переделки, но смелость и находчивость постоянно выручали его. За всю войну он даже не был ранен.
Рассказал о мужестве дружков-белорусов Рубина, Ступчека и Панько, земляка Паши Михалева из села Ярового, который в 19 лет за подвиг в бою был удостоен высшей награды Родины — ордена Ленина.
Во всех историях, которые мне приходилось слышать от Стенникова, героями неизменно были те, кто шел в боях рядом с Афанасием Федоровичем. Ни разу он не выпятил себя, не подчеркнул свою роль командира. А мне все-таки хотелось услышать о его боевых делах, и я просил Афанасия Федоровича об этом. Он начинал говорить… и снова о своих боевых товарищах. А как-то заметил: