Радигост и Сварог. Славянские боги

Серяков Михаил Леонидович

«Ты возьми его отправь да на Буян остров; На Буяни-то на острови выходит все страшон ведь зверь, А страшон-от зверь выходит все ваканишшо».

Владимир послушался подлого совета и отправляет подвластного ему князя на верную, как ему казалось, смерть:

«Ай ты съездий, Борисушко, от миня на Буян остров, Излови-тко-се в шолков невод сташного ты зверишша все ваканишша, Роспори ты у его да груди серыя, Вынь-ко у его да ретиво серьцо, Положи-ко ты на блюдо на серебряно, Привези ты ко мне, князю, на посмотреньице». (Беломорские былины, записанные А. Марковым, М., 1901, с. 239)

Рис. 36. Охота на вепря. Фреска Софийского собора в Киеве // Советская археология, 1967, № 1

Однако князь Борис, вопреки надеждам заговорщиков, убивает кабана на острове и возвращается на Русь. На обратной дороге в Киев Васька Торокашко устраивает засаду и убивает Бориса Романовича, после чего князь Владимир сватается к его вдове. Та притворно соглашается, но просит отпустить ее в поле похоронить мужа и подле тела любимого

кончает жизнь самоубийством, бросившись на два ножа. То, что и в этом случае кабан оказывается связанным со священным островом западных славян, свидетельствует о том, что и связь туров с островом Буян все-таки не была случайной и истоки этих былинных образов следует искать в описанном Титмаром Мерзебургском веровании. Требование князя Владимира не просто убить кабана, но привезти его сердце на серебряном блюде говорит о нем как о ритуальной языческой жертве, точно так же, как и золотые рога туров. О том, что охота на кабана отнюдь не случайно попала во Владимирский цикл былин и была весьма распространена в Древней Руси, свидетельствуют ряд ее изображений (рис. 36), сделанных в столице: «Охота на вепря в древности пользовалась большой популярностью на Киевщине. Не случайно среди фресок охотничьего жанра в южной башне Софийского собора в Киеве также имеется подобный сюжет, изображающий охоту на кабана. Там нарисованы: вепрь, охотник, пронзающий зверя копьем, и собака» (Высоцкий С. А. Граффити Золотых ворот в Киеве // СА, 1967, № 1, с. 279–280). Если эта сцена была сделана по заказу великокняжеской семьи, то к творчеству простых киевлян следует отнести граффити XI в., тоже изображающее охоту на ощетинившегося вепря (рис. 37). Правда, у неизвестного мастера гончая собака получилась непропорционально большого размера, а фигура охотника с копьем в правой руке сохранилась лишь фрагментарно, однако изображение самого зверя ясно видно в центре рисунка. В данной былине все кровопролитие происходит из-за покушения правителя на чужую жену, в связи с чем следует вспомнить о том, что у славян именно Сварог являлся покровителем свадьбы. Попытка нарушения семейных уз неизбежно вела к внутренним раздорам и кровопролитию, что и предвещал у западных славян выходивший из моря кабан, связанный с культом его сына Сварожича-Радигоста.

Рис. 37. Охота на вепря. Граффити Золотых ворот в Киеве, XI в. // Высоцкий С. А. Киевские граффити XI–XVII вв. К., 1985

Рис. 38. Кельтский бог с кабаном на груди // Мифы народов мира, т. 1. М., 1991

Рассмотрим теперь данные мифологии других индоевропейских народов, в которых фигурирует это животное. Кабан или вепрь играл большую роль в верованиях кельтов. У них, как и у западных славян, он был явно связан с культом какого-то бога, о чем наглядно свидетельствует найденная во Франции статуя божества с кабаном на груди (рис. 38). Бронзовые статуэтки кабана в большом количестве находятся на территориях, занимаемых кельтами. Изображение этого животного украшало их боевые штандарты, золотые монеты и лезвия мечей. Типично кельтским обычаем, возникшим еще в гальштатскую эпоху, было помещать в могилу часть туши вепря, оставшуюся от погребального пира. В связи с этим стоит вспомнить и приводившийся выше литовский миф о Совии, где именно с дележа туши вепря начинается рассказ о спуске этого персонажа в ад, завершившийся введением ритуала трупосожжения у этих племен.

Судя по многочисленным свидетельствам ирландских саг, именно свиное мясо было ритуальной пищей на празднике Самайн, где происходила встреча человеческого и потустороннего миров. Оно было символом вечного изобилия, к которому могли приобщиться люди во время сакральных праздников, и, что весьма показательно, было связано с уже неоднократно упоминавшимся богом Дагдой. Принадлежавший ему сид (волшебный холм) славился тремя чудесами: тремя деревьями, вечно приносящими плоды, одним поросенком, всегда живым, и другим, вареным, но куски которого не уменьшаются, сколько бы человек его ни ели. Вместе с тем вепрь являлся причиной ожесточенных междоусобных войн в ирландской традиции. В повести о свинье Мак-Дото прямо говорится о роли этого предназначенного для пира ритуального животного: «Для гостей была заколота свинья Мак-Дото, которая семь лет вскармливалась молоком шестидесяти коров. Видно, ядом вскормили ее, ибо великое побоище между мужами Ирландии произошло из-за нее» (Ирландские саги, М., 1929, с. 97). Вепрь фигурирует в кельтской традиции и в связи с мотивом супружеской неверности. Так, например, Диармайд был возлюбленным Грайнне, жены Финна. В последний день года он отправляется с ее мужем на охоту на Дикого Вепря, убивает его, но сам получает смертельную рану, уколовшись об одну из отравленных щетинок этого вепря. Диармайда может спасти только вода из исцеляющих рук Финна, который нехотя идет за водой, но, вспоминая о неверности супруги, медлит до тех пор, пока ее любовник не умирает.

В своем исследовании братья Рис сопоставили эту ирландскую сагу с древнегреческим мифом о любви Адониса и Афродиты. Как и Диармайд, Адонис во время охоты был смертельно ранен диким кабаном и погиб. По одной из версий мифа, кабан этот был послан Артемидой, по второй версии — Аполлоном, и, наконец, по третьей версии он был послан Аресом, ревнивым супругом Афродиты.

Помимо сюжета о супружеской неверности и смерти возлюбленных во время охоты от одного и того же животного, оба мифа роднит между собой и одинаковое положение мужей: если Арес был богом войны, то Финн был предводителем профессиональных воинов. Древнегреческая мифология знает еще один сюжет, где вепрь находится в прямой связи с ожесточенной междоусобной войной.

Речь идет о знаменитой Калидонской охоте (рис. 39). Богиня Артемида, оскорбленная пренебрежением Ойнея, царя города Калидона, наслала на его владения огромного свирепого вепря, опустошавшего поля и убивавшего людей. Ойней призвал принять участие в охоте на зверя храбрейших героев Эллады, число которых в различных версиях колеблется от двадцати до пятидесяти, пообещав в награду тому, кто убьет вепря, его шкуру. Возглавил охотников сын Ойнея Мелеагр, причем среди откликнувшихся на призыв царя Калидона героев была и одна женщина — Аталанта, в которую Мелеагр сразу же влюбился. Когда собаки выгнали вепря из лесу, он немедленно бросился на охотников, некоторые из которых пали жертвой его клыков, но, в конечном итоге, был ими убит. Однако вручение трофея незамедлительно привело к новому, еще более обильному кровопролитию.

По одной из версий мифа, Мелеагр отдал шкуру Аталанте, у которой ее отняли сыновья Тестия, униженные тем, что трофей достался женщине. В гневе Мелеагр перебил обидчиков своей возлюбленной, которые приходились братьями его матери. Узнав о случившемся, мать Мелеагра сожгла головню, от которой зависела жизнь ее сына, и тот внезапно скончался. По другой версии мифа, распря за охотничий трофей не ограничилась внутрисемейным конфликтом, но привела к ожесточенной войне между куретами и калидонцами. И в этом случае Мелеагр убивает своего дядю, из-за чего мать проклинает его (историю с головней эта версия не знает), после чего герой отказывается сражаться. Благодаря этому куреты приступают уже к самым стенам Калидона, и только жена Мелеагра с трудом убеждает супруга спасти родной город. Герой возвращается на поле боя, убивает остальных братьев своей матери, но и сам погибает в сражении.

Рис. 39. Калидонская охота. Фрагмент росписи Клития кратера Эрготима, ок. 570 г. до н. э. // Мифы народов мира, т. 1. М., 1991

Если мы обратимся к индийской мифологии, то увидим,

что там вепрь в ряде случаев играет вообще космогоническую роль. Индуистский миф повествует о том, как вепрь достал землю со дна изначальных вод: «Сперва была лишь вода, в которую была погружена земля. Тогда встал Брахма, существующий сам по себе, вечный Вишну превратился в вепря, поднял землю клыками и создал мир» (Боги, брахманы, люди, М., 1969, с. 173–174). В другом варианте этого мифа в вепря оборачивается не Брахма, а Праджапати. В несколько ином виде этот же миф прилагается к Вишну. Согласно ему, демон Хираньякша своим покаянием добился того, что его не мог убить ни человек, ни зверь. Став неуязвимым, он начал притеснять богов и людей, а землю стащил на дно мирового океана (по другой версии, земля сама погрузилась под воду, не вынеся бремени живых существ). Боги обратились за помощью к Вишну, который принял облик огромного вепря, единственного животного, которого забыл упомянуть Хираньякша, спустился под воду и вынес землю на своих клыках, а заносчивого демона, пытавшегося помешать ему, убил после тысячелетней битвы. Однако, поднимая из океана землю, вепрь пробил в ней копытом отверстие и заронил туда свое семя. Поскольку он сделал это в неурочный час, от союза вепря и земли зародился ужасный плод — Ад (Нарака), который, по индуистским представлениям, находится глубоко под землей и где после своей смерти мучаются грешники. Как видим, и в индуистской мифологии образ вепря связан с мировыми водами, битвой и приводящим к негативному результату половым сношением. Хотя общий контекст индуистского мифа абсолютно иной, однако заложенный в него круг идей достаточно точно совпадает с аналогичными идеями в славянской традиции. Вишну и вепрь, на этот раз в качестве антагонистических начал, фигурируют в более раннем ведийском мифе. Согласно ему, демон-вепрь Эмуша украл у богов зерно для жертвоприношения и уже собрался варить на нем кашу, однако громовержец Индра сразил вора, а Вишну забрал зерно из царства асуров и вернул его богам. Связь вепря с вареной пищей, пусть и негативная, становится еще более интересной, если мы примем во внимание то, что на санскрите это животное называлось вараха (varaha), т. е. в нем фигурирует тот же самый корень, который был положен в основу имени славянского Сварога, с которым наши предки связывали и появление вареной пищи, использование которой стало одной из основ человеческой культуры. Тем не менее, в древнейший период это животное ассоциировалось, скорее всего, с негативным началом, поскольку в «Ригведе» сохранилось воспоминание о мифе о том, как Трита, положительный персонаж, «убил кабана стрелой с железным наконечником» (РВ Х, 99, 6).

Сопоставленные индоевропейские предания, связанные с образом кабана, позволяют нам хотя бы в общих чертах понять эволюцию представлений, которые в конечном итоге привели к рассматриваемому славянскому поверью о том, что появление из моря этого животного предвещает внутренние раздоры. В первую очередь вепрь олицетворял необузданную физическую мощь (с ним нередко сравнивали воинов, а в гомеровском эпосе и древнеанглийском «Беовульфе» упоминаются шлемы с кабаньими клыками) и половую силу. Данные языкознания подтверждают подобную ассоциацию. Название кабана встречается во многих индоевропейских языках: лат. aper «вепрь», умбр. abrunu «дикого кабана», др.-англ. eofor «вепрь», др.-в.-нем. ebur (нем. Eber) «вепрь», «кабан», латыш. vepris «кабан», др.-русск. «вепрь». По поводу лежащего в их основе корня лингвисты отмечают: «Основу с первоначальным значением «вепрь», «кабан» можно увязать с основой со значением «бросать», «извергать» (семя): др.-инд. vapati «извергать семя», vapra — «насыпь» (земляная)» (Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы, т. 2, Тбилиси, 1984, с. 515). Охота на него была достаточно опасным предприятием и зачастую даже приравнивалась к военным подвигам. С другой стороны, туша убитого кабана давала охотникам обилие мяса и в этом качестве символизировала изобилие вообще, что нашло свое отражение в кельтской и скандинавской традициях. Однако это изобилие весьма часто привлекало к себе жадные взоры соседей и потому служило причиной для усобиц. Очевидно, греческий миф о Калидонской охоте является исторически первой стадией, в которой распря между родственниками начинается из-за вепря как охотничьей добычи. Индийский миф о вепре Эмуши отражает вторую стадию, где распря уже происходит не из-за мяса самого зверя, а из-за вареной пищи, а сам вепрь оказывается олицетворением похитителя. На третьей, заключительной стадии образ вепря связывается уже не с похищением пищи, а с соблазнением чужих жен, неизбежно также ведущим к ожесточенным усобицам, что нашло свое отражение в русской, кельтской и греческих традициях. Не стоит забывать и того обстоятельства, что кабан или вепрь — это дикая свинья, и уже в силу этого на него могла быть перенесена по крайней мере часть тех представлений, которые были связаны с Матерью змеев, принявшей, во время погони за героем облик гигантской свиньи. Стоит вспомнить, что и сами змеи олицетворяли собой ничем не ограниченное пищевое и сексуальное насилие, что полностью совпадает и с рассмотренной символикой кабана в индоевропейской традиции. Интересно также сопоставить эту мифологему и с описанием верований эстиев, сделанным древнеримским историком Тацитом: «Эстии поклоняются праматери богов и как отличительный знак своего культа носят на себе изображение вепрей; они им заменяют оружие и оберегают чтящих богиню даже в гуще врагов» (Тацит К. Анналы. Малые произведения, Л., 1969, с. 372). Как полагают исследователи, под эстиями Тацит подразумевал не предков современных эстонцев, а живущих южнее их в Прибалтике индоевропейцев, язык которых он отличал от германского и сближал с кельтским. Если это так, то как минимум у части индоевропейцев вепрь связывался с культом богини, и в подобном контексте кабана как предвестника бедствий можно воспринимать как отзвук противоборства матриархата и патриархата. Если принять во внимание, что на восточнославянской почве гигантскую свинью побеждает бог-кузнец Сварог, становится окончательно понятным, почему у западных славян выходящий из моря кабан оказался связанным с культом его сына Сварожича. То, что в западнославянской традиции вид этого кабана служил предвестником грядущих бедствий, находится в явной связи с тем обстоятельством, что еще в эпоху Древней Руси встреча со свиньей служила плохим предзнаменованием. Так, под 1068 г. автор «Повести временных лет» сокрушался по поводу языческих предрассудков своих современников: «Се бо не погански ли живемъ, аще оусрсти врующе, аще бо кто усрящетъ черноризца, то възвращается, ни единець ли свинью. То не поганьскы ли се есть?» (ПСРЛ, т. 1, Лаврентьевская летопись, М., 2001, с. 170). Как видим, монаха-летописца особенно удручал тот факт, что встреча с христианским священнослужителем расценивалась людьми как такое же неблагоприятное предзнаменование, как и встреча со свиньей. С подобным восприятием кабана славянами как символа отрицательного начала интересно сопоставить отношение к нему германских племен: «В древнеисландском архаичное название «вепря» iofurr используется только в значении «князь» (а также «бог»), чем символизируется особая роль этого животного в германской традиции. Более того, «вепрь» считался тотемным животным германцев, возводивших себя к божественной паре братьев Ibor и Agio, первый из которых увязывается с названием «вепря»» (Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы, т. 2, Тбилиси, 1984, с. 516). Как видим, различное мирочувствование у двух родственных народов привело к диаметрально противоположному отношению к вепрю. Если у славян он считался предвестником несчастий, то древние германцы позводили к нему свое происхождение, всячески подчеркивая и культивируя у себя присущие ему черты.

Рассмотренные в этой главе сведения о культе Сварожича-Радигоста у балтийских славян не только показывают их тесную связь с теми данными, которые в восточнославянской традиции были нами отнесены к образу бога-кузнеца, но также позволили подтвердить и конкретизировать некоторые из них. Такое совпадение мифологических представлений об отце и сыне в разных частях славянского мира свидетельствует о том, что они развивались из одного источника и, хотя внешние их проявления вполне могут отличаться друг от друга, их генетическая связь может быть прослежена практически в каждом конкретно взятом случае.