Радость и страх
Шрифт:
Мэнклоу кряхтит и ерзает на месте, но, услышав имя Сторджа, оживляется.
– Правильно, Тибби, кто нам нужен, так это Стордж.
– И главное, такое везде ханжество...
– Минутку, Тибби, вы к чему, собственно, ведете? Хотите повидать Сторджа или мне связаться с его доверенным липом?
– А кто его доверенное лицо?
– Джобсон.
– Недолюбливаю я мистера Джобсона. Вы представляете себе, мистер Мэнклоу... Роджер... эта женщина даже вздумала читать мне мораль. Себя-то она, конечно, считает безгрешной.
– Да, да. Ну, время
– О, я буду дома все утро. Делать мне, в сущности, нечего. Но стоит ли вам зря тратить на меня время?
– Думаю, что оно будет потрачено не зря. Покойной ночи, Тибби, не забудьте помолиться.
– О, с этим я покончила.
И на следующий же день он приводит к ней Джобсона. Происходит деловой разговор, на диво короткий и дружеский, с уточнением многих деталей, но несколько туманный по общему смыслу.
Табита теперь же получит аванс, который позволит ей уехать в Париж и не менее девяти месяцев заниматься музыкой. Джобсон подыщет ей там квартиру с помощью одной знакомой, которая, как он говорит, все ходы и выходы знает. Закончив учение, она вернется в Лондон, где тот же Джобсон от имени Сторджа найдет ей квартиру на какой-нибудь тихой улице в Мэйфэре, в доме, где не будут возражать против рояля. Тогда она с легкостью найдет ангажемент.
– И разумеется, я верну эти деньги мистеру Сторджу.
– Разумеется.
– Джобсон полностью с нею согласен.
– Разумеется, вернете, миссис Бонсер. Вы ведь знаете, какого высокого мнения он о ваших талантах. Он будет счастлив, если вы найдете им самое лучшее применение.
Затем все трое отправляются ужинать в ближайший ресторан, где Мэнклоу, к удивлению и недовольству Табиты, быстро напивается и раз за разом, наклоняясь к ней через столик, торжественно провозглашает тост: - За таланты, музыкальный и прочие.
Она облегченно вздыхает, когда Джобсон, бесцеремонно заявив: - Вид у вас неважный, мистер Мэнклоу, вам бы на воздух выйти, - поднимается с места.
Джобсон очень зол на Мэнклоу.
– Вы что, рехнулись?
– ворчит он.
– Ну вас с вашими милыми шуточками, из-за вас у меня чуть все не сорвалось.
Но и Мэнклоу кипит от злости. Он огрызается: - Она уже второй день недотрогу из себя корчит. Глупость одна. Да еще должна мне три фунта десять шиллингов.
– Ладно, вы внакладе не останетесь. А что вы называете глупостью, так это чувства. Я не бог весть какой знаток женщин, но одно я знаю, мистер Мэнклоу: у них имеются чувства. Так что отвяжитесь от Тибби, я сам ею займусь.
Джобсон и правда усердствует. Он провожает Табиту в Париж и устраивает ее на новом месте. Он даже соглашается нанять ей учителя и взять напрокат рояль, хотя, на его взгляд, хватило бы и пианино. Но ему хочется угодить Табите, потому что она, по его словам, проявила большое благоразумие.
Из равновесия он вышел всего один раз - когда выяснилось, что Табита твердо намерена родить.
– Но зачем она тогда поехала в Париж?
– недоумевает Стордж.
– А господь ее ведает, - отвечает Джобсон.
– Разве
– Укротит?
– Ну да, с младенцем она попритихнет, это как пить дать.
И предсказание его сбывается. Через полгода у Табиты рождается сын; и на том все разговоры о концертных ангажементах кончаются или откладываются на неопределенное время. А пока решено: она вернется в Лондон и будет жить в квартире, которую предоставит ей Стордж.
Квартира уже готова. Мало того, снять ее, тоже по превосходной идее Джобсона, удалось, дав отступного прежнему съемщику, прямо над квартирой самого Джобсона на Вест-стрит, возле парка.
– Сможете там бывать, когда скажете, что идете ко мне, - говорит Джобсон, - а кроме того, я смогу приглядеть за малюткой на случай, если она вздумает выкинуть какой-нибудь фортель. Впрочем, такой опасности, по-моему, нет.
И пока они в назначенный день ждут Табиту, он подбадривает Сторджа: Девочка она хорошая. Вы сами подумайте - не захотела отделаться от ребенка. Все дело в том, Фред, что она получила строгое воспитание. Она, можно сказать, из благородных, а это в конечном счете всегда к лучшему. Поначалу обходится дороже, но на поверку надежнее. В таких случаях важен характер, да, вот именно, характер.
23
Стордж в пятьдесят три года - человек, проживший безупречно респектабельную жизнь. Он всегда был богат (капитал его вложен в оптовую торговлю бакалеей); он удачно женился и имеет двух дочерей. И все было бы у него хорошо, если бы он по примеру другого богатого дилетанта не пристрастился вместо гольфа к искусству.
Его супруге в детстве внушили, что любить искусство похвально, но, к несчастью, она осталась верна своим ранним вкусам, в то время как Стордж шел от Россетти и Рескина к Уистлеру и Суинберну, а от них к импрессионистам; И миссис Стордж презирает такое непостоянство, эту погоню за последней модой. А уж Бердслей, последнее увлечение Сторджа, не вызывает у нее ничего, кроме отвращения. Она резонно спрашивает, что хорошего может быть в искусстве, каждый штрих которого дышит порочностью.
– Как оно может быть хорошим, - спрашивает она мужа, - если оно учит злу?
И Стордж не может ей это объяснить. Он отвечает только, что у нее устарелые взгляды, чем еще больше роняет себя в глазах этой сугубо нормальной женщины.
Обе дочери тоже воспитаны в презрении к отцу, так что в лоне семьи ему не у кого искать сочувствия. А это, естественно, толкает его на крайности. Страсть к тому, что он называет открытиями - поиски новых, еще не оцененных талантов, - стала движущей силой его жизни. Она заменила ему скачки, коллекционирование, азартные игры, охоту в джунглях; без нее он бы погиб со скуки. И конечно, чем больше росла эта страсть, тем меньше ее поощряли дома. Уже лет десять, как он охотнее принимает своих оборванных или пьяных протеже в квартире Джобсона.