Радость и страх
Шрифт:
– Ага, так он все-таки твой знакомый? Ну, знаешь ли, это меня удивляет. Такой вульгарный тип.
– Пусть вульгарный, но он хотя бы не мелочный... не фрудгринский!
– И, гордо вскинув голову, выходит из комнаты.
Гарри тотчас встает из-за стола и идет за ней.
– Тибби, милая, я, конечно, знаю, что между тобой и этим Бонсером ничего нет, но тебе, думается, не мешает знать, что репутация у него неважная.
– Точно таким тоном он беседует со своими пациентами.
– Но что он такого сделал, Гарри?
– Ну, прежде всего, на что он живет? Он нигде не работает,
– Опасный? Какая чушь, Гарри. Что это, собственно, значит?
– Милая Тибби, спорить мне сейчас некогда. Ты уж поверь мне - человек он никудышный, мошенник, если не хуже. Ну, мне пора бежать.
"Опасный, - думает Табита.
– Но ведь Гарри поет с голоса Эдит, а Эдит вся фрудгринская, от своих противных жестких волос до своих противных ног".
На следующее утро, когда Бонсер проходит мимо Кедров, Табита как раз выводит из калитки велосипед. Она пристально разглядывает молодого человека, пока тот выполняет свой театральный поклон. Она пытается определить, насколько он опасен.
– Вы в какую сторону?
– спрашивает он.
– В город.
Он поворачивает и идет с ней рядом. Вдруг она останавливается.
– Мистер Бонсер, почему вы глазеете на мое окно?
– Потому что, если бы не вы, мне впору бы лезть в петлю.
– Чушь какая, вы не имеете права...
– Клянусь, мисс Баскет. И если бы вы оказались в моем положении, если бы с вами не хотели знаться, бойкотировали вас...
– Но я-то ничего для вас не сделала.
– Вы были добры. Вы отнеслись ко мне по-человечески.
Табита катит велосипед быстрее. Ей хочется уйти подальше от окон родного дома и хочется слушать Бонсера. Она твердо решила относиться к нему по-человечески.
– Но в каком же положении вы оказались?
И Бонсер рассказывает ей удивительную историю: что он - незаконный сын некоего высокородного вельможи и некой графини, которая бросила мужа ради любовника и, приняв фамилию своей горничной, передала ее сыну.
– Но, мистер Бонсер...
– Она смотрит на него во все глаза.
– Какая странная история!
– Правда удивительнее всякого вымысла, мисс Баскет, а для меня это история трагическая. Вам не понять, что это значит, когда все тебя презирают, называют - простите за грубое слово - ублюдком.
– Но такого никто себе не позволит.
– Вслух - нет, но думают, и вы это думаете, а вы еще такая добрая, такая храбрая. Я ведь знаю, для вас даже разговаривать со мной значит рисковать вашим положением в обществе.
– Бросьте, мистер Бонсер, это глупо. Вы просто все это выдумали. В теннисном клубе с вами, возможно, обошлись дурно - они там порядочные снобы.
– Нет, вы не понимаете. И как вам понять? У вас есть друзья.
Его отчаяние трогает Табиту чуть не до слез. Она умоляет его быть выше предрассудков, не обращать внимания на людскую подлость. А десять минут спустя под деревьями возле кладбища он уверяет ее, что она - единственная девушка, которую он когда-либо любил или полюбит. Она - его жизнь, его душа, его надежда. Он целует ее руку, ее щечку и, когда она отшатывается от него, клянет себя и восклицает: -
Этим он вынуждает Табиту умерить свое негодование и успокоить несчастного: - Нет, почему же не вправе?
– Следуют новые поцелуи, новые уверения, и наконец она отправляется за покупками в таком смятении чувств, что вместо сахара просит отпустить ей риса, а вместо копченой трески селедок. Она сама не своя. Она думает: "Не верю ни одному его слову. Не может быть, чтобы он меня полюбил. Чушь это, и больше ничего".
Но через два дня, в дождливый вечер, она стоит под аркой ворот у изолятора, в пустынном месте, куда можно добраться только на велосипеде. Ее терзает ужас и чувство вины. Она думает: "Это последний раз. Так не может продолжаться". Но Бонсер целует ее, и она в предельном изумлении говорит себе: "Да, он действительно меня любит".
После этого жизнь ее делается фантастичной, как сон, и безумно интересной. Она отказывает Бонсеру в новом свидании и на следующий же день встречается с ним в Зоологическом музее - хранилище небольшой коллекции, завещанной городку одним из прежних мэров. Здесь, среди чучел барсуков и линяющих филинов, в запахе нафталина и рассыпающихся мумий, он делает ей предложение. Он страстно обнимает ее и говорит, что не может ждать, он слишком ее любит. Ради нее он рискнет чем угодно. Они поженятся тайно и исчезнут.
– Но почему это нужно держать в тайне?
– Нас не должны даже видеть вместе.
И он объясняет ей, что его враги не дремлют. У них есть ордер на его арест, добытый нечестным путем, и если они его выследят, то могут упрятать в тюрьму.
– Я не могу идти на скандал, когда мое дело вот-вот должно разбираться в суде.
Табита пытается уразуметь эту диковинную ситуацию. С губ ее уже готовы слететь вопросы, но губы Бонсера тотчас пресекают им путь; в носу так щекочет от пыли, что она чуть не чихает; чучело бурого медведя, стоящего на задних лапах справа от нее, закачалось и грозит упасть; и она с ужасом видит, что Бонсер, заманивший ее в этот тесный угол, рискует продавить ею стеклянную витрину слева, за которой плавают лакированные рыбы. Сердце ее бешено колотится, колени дрожат, и, когда разум подсказывает ей: "Но это чушь, тут что ни слово, то вранье", все ее существо воспринимает эту трезвую мысль не только равнодушно, но с раздражением.
Впрочем, она еще не сказала "да". Какая-то таинственная сила не дает ей произнести это слово. И когда на следующий день, в дальнем конце кладбища, Бонсер снова просит ее руки, она строго спрашивает: - А вы сказали мне всю правду, Дик? Вы в самом деле ничего не скрываете?
– Разумеется, скрываю. Если бы я сказал вам, кто мой отец, вы бы поняли. Это... это вопрос политический.
– Вы уж не хотите ли сказать, что он член королевской семьи?
– Что же тут смешного?
А Табита с трудом удерживается от смеха. Все ее тело полнится смехом, не столько недоверчивым, сколько удивленным. Она радуется этой новой басне, как ребенок - чудесному превращению в театре. Но под негодующим взглядом Бонсера она испуганно отвечает: - Да я не над вами смеюсь, право же.