Радость и страх
Шрифт:
– Какая странная история, Дик. Неужели это правда?
– Эх ты, фрудгриновка! Да, Пупс, это правда, это доказано. Об этом писала "Таймс".
– "Таймс"? Ну тогда...
– Сомнения Табиты развеялись.
– Да, я сам читал. Уотлинг держал мясную лавку под вымышленной фамилией. И там у него торговала жена. Все дело в том, когда он на ней женился, до или после. Мы-то знаем, что до, у нас в руках свидетельство о браке.
– А нельзя просто показать его судье?
Бонсер смеется и ласково щиплет ее за ушко.
– Бог с тобой, юристы нипочем этого не допустят, пока сами не оттягают для себя хороший кус. Впрочем, я их не осуждаю - жить-то им
11
Работа Бонсера, так он объяснил, состоит в том, чтобы продавать акции компании "Уотлинг" по полкроны за штуку, получая с каждой шесть пенсов комиссионных. Акции - небольшие, но красивые листки бумаги, на них напечатано, что по завершении дела Уотлинга они дадут сто процентов прибыли, и Бонсер продает их по девять штук на фунт. В первый день, обойдя всех вдов, какие нашлись в местной адресной книге, он заработал семь фунтов, которые тут же и истратил - купил новую шляпу, новые штиблеты, поставил в дубле на лошадей и устроил небольшой кутеж в честь учреждения местного филиала компании.
Табита радуется как ребенок.
– Я же говорила, что у тебя получится, Дик. У тебя все получится, стоит тебе захотеть.
– И на кутеж соглашается с радостью.
Столь же увлеченно Бонсер трудится еще две недели. За последние два дня он даже выручил больше, чем за все остальное время. "Гениальная была идея - полковники, - говорит он.
– Вот у кого есть чувство справедливости. Один хотел организовать запрос в парламенте".
Поскольку ему теперь обеспечен постоянный годовой доход в тысячу фунтов, он решает, что может позволить себе развлечься, и ставит весь свой заработок на лошадь, которая приходит последней. Но это несчастье, как видно, не лишает его бодрости; домой он приходит веселый, сажает Табиту на колени, подкидывает, напевая: "По гладенькой дорожке, по кочкам, по кочкам..."
– Но, Дик, это серьезно, у нас здесь не уплачено по счету.
– Ну и что? Подумаешь, шесть фунтов! А ты понимаешь, что я потерял тысячу? На дубле я как раз мог бы столько выиграть.
– Хорошо, еще, что акции здесь охотно покупают.
– Да ну их, эти акции. Очень мне надо гнуть спину на каких-то крокодилов. Полкроны с фунта. Тут подметок больше стопчешь.
– Но, Дик, милый, это хоть какое-то начало. Всем ведь приходится начинать снизу.
– Это тебе кто сказал?
– А откуда можно начать, если не снизу?
– Сверху, и это единственный правильный путь. Дай мне только небольшой капиталец, я тебе покажу.
– Но я про это и говорю, Дик. Если б нам побольше откладывать, ну хоть по фунту в неделю, за год накопилось бы пятьдесят фунтов.
– Нет, вы только послушайте ее! Все вы, женщины, одинаковы. Сплошные Далилы. Вам бы только связать мужчину по рукам и ногам, и пусть трудится на вас до седьмого пота.
– Но, Дик, ты обещал...
– Ну, заладила!
– И вдруг он швыряет Табиту на пол.
– А что мне остается?
– В ней взорвалась ярость.
– Если б не я, ты вообще бы ничего не делал. И что будет дальше? Так жить невозможно.
По счастью, в дверь стучат. Это хозяйка интересуется, не задумали ли они разнести весь дом, и Бонсер, возмущенный необходимостью терпеть дешевые меблирашки и придирки всяких мегер, забывает свой гнев на Табиту.
– Впору завтра же отсюда съехать!
– Но мы ей должны за две недели, за пансион.
– Ну, этих денег она не увидит, и то хорошо. У меня тут родилась одна мысль. Ты пожарную лестницу приметила?
– Он смеется и вот уже опять
– Ну чего ты, Пупс? Что тебе не нравится? Бери пример с меня, я-то не унываю.
– Ты не имеешь права так со мной обращаться.
– Тысяча фунтов, можно сказать, уже в кармане была.
– Он долго шагает по комнате, улыбаясь, повторяя: "Тысяча фунтов". На хмурое лицо Табиты он не обращает внимания, словно и не видит его. Хмуриться бесполезно. Куда там, ей приходится употребить все свое влияние, чтобы не дать ему уйти из дому и пропить их последние шиллинги.
12
Два месяца спустя они живут в захолустном городке в Мидлендсе. Квартира у них хуже некуда, в глухом переулке. На улице май, но ни одного цветка не видно, только похоронный венок в витрине зеленщика. Каждый день идет дождь. Табита, пробираясь с тяжелой сумкой в толпе на рынке, то и дело налетает на других женщин с сумками, в макинтошах. Макинтоши, мостовая, дома, даже небо - разных оттенков грязно-серого цвета. Лица у женщин хмурые; со шляп каплет вода, носы покраснели; даже у хорошеньких вид противный и в то же время жалкий. Табита на бегу сталкивается с другой молодой женщиной, выходящей из лавки зеленщика. Они застывают на месте в таком изумлении, точно за все это утро еще не видели ни одного живого существа. Да так оно и есть. Та женщина, наверно, думает только о капусте, у Табиты все мысли заняты Бонсером. Они обмениваются взглядом, означающим: "Ну и чучело! Мне ее жаль, какая она, верно, несчастная!", и, вдвойне изничтожив друг друга презрением и жалостью, спешат каждая своей дорогой с тем же хмурым и озабоченным видом.
Табита, впрочем, не думает ни о своих заботах, ни о дожде, ни об уродстве жизни. Она уже давно не задается вопросом, счастлива она или нет. Ей некогда, ни минуты свободной. Все время надо срочно решать какие-то неотложные проблемы. Сейчас, например, это новый, совершенно неожиданный поворот в поведении Бонсера. Нынче утром, после целой недели хорошего настроения и нескольких прибыльных операций, он вдруг отказался встать с постели и даже позавтракать. Этот последний симптом особенно встревожил Табиту.
– Ты что, Дик, заболел?
– Да, проказой. Уйди.
Но Табита, дочка врача, не признает шуток по поводу здоровья.
– Может, это инфлюэнца. У тебя голова не тяжелая, суставы не ломит?
– Нет, только с души воротит.
А может, он просто дуется? Нет, едва ли. Дуться не в его характере.
– Может, это начинается ангина? Полосканье тебе заварить?
Ответом был только стон. И Табита, бегая из лавки в лавку, чувствуя, как в ботинках хлюпает вода, все гадает, что это с ним стряслось. Наверно, все-таки инфлюэнца. А раз так, нужно ждать воспаления легких. Или он на нее обижен? "Но я, кажется, не давала повода. Даже в тот раз, когда он меня разбудил. И он не сомневался, что мне было приятно, в этом-то я уверена. И аппетит у него все время был отличный. Да он вообще не болеет".
Так ни до чего не додумавшись, она прибегает домой и застает Бонсера уже наполовину одетым.
– Дик! Тебе стало лучше?
– Нет, хуже.
– Ну вот, не надо было вставать.
– Я сейчас пойду и напьюсь. Надрызгаюсь, как последний сукин сын.
– Но почему? Вчера ты был такой довольный.
– Из этого не следует, что я должен быть довольным сегодня.
– Что с тобой. Дик? Если ты не болен и не сердишься... Или сердишься?
– К закрытию найдешь меня около "Красного Льва". Захвати с собой тачку.
– И уходит.