Радуга 2
Шрифт:
— Не, не, парни, — поднял Иван обе руки, будто сдаваясь. — Я просто мимо шел. С вами воевать тут не могу — у меня на руках раненный товарищ. Я не диверсант. Мне врача надо найти.
— А нет ли у тебя, друг сердешный, не шпион и не- диверсант, что-нибудь поесть? С продовольствием у нас пока сложилось не очень хорошо. Решаем, конечно, этот вопрос, но слишком много приходится отвлекаться. Оборотни лезут, словно здесь медом намазано.
— А как же им не лезть, — хмыкнул Иван. — Если вы их- гнездо разворошили. Они теперь не успокоятся, пока вас всех до одного не перестреляют.
Он достал из своего рюкзака стародавнюю, еще с первого дня, бутылку коньяку и скудный сухой паек. Андрей воодушевился, свистнул людей и сдал весь продуктовый набор в общий стратегический запас. Все, кроме алкоголя. Разлил по пластиковым стаканчикам и обвел рукой — берите, товарищи.
— Мы с парнями тут делились впечатлениями и пришли к соглашению. Наше отличие от тех, кто на нас нападает, совсем мизерное: они убивают, и мы убиваем всеми доступными способами. Но отличие все же есть. В 41 году цивилизованные немцы в первый же день войны применили «живой щит» из раненных, женщин и детей. В девяностых нецивилизованные чурки сделали то же самое, захватив больницу. Совсем недавно и менты отличились, поставив «живой щит» из гражданских людей в машинах около Москвы. Кажется, чтоэто неестественно и ненормально, претит человеческой сути. Но этим занимаются люди, которые ходят рядом, питаются той же едой, учились в тех же школах, и они — такиеже, как мы. Но мы — не такие, как они. У них человеческие чувства подменились чужими приказами, чужой ответственностью и своей собственной мертвой душой. Как бы они не прикрывались масштабными «государственными» делами, но если это несет горе и унижение — так это и не люди тогда, а нелюди. Как с таким грузом можно жить-то?
Иван ничего не ответил: уже давным-давно они с Сусловым об этом переговорили. Зачем вообще Андрей эту тему завел? Пытается оправдать свою войну с ментами? Не бывает справедливых войн. Что бы люди не совершали, а умирает каждый поодиночке, и не на кого переложить груз ответственности за содеянное.
— Нам проще, чем безвестным парням 22 июня 1941 года в Брестской крепости. Их не смогло сломить стократное преимущество законопослушных, цивилизованных, посещающих службы в церквях граждан-фашистов. Умирая от ран, голода, жажды, они царапали на стенах последние слова «Прощай, Родина». И вряд ли они имели в виду громадную репрессивную машину поддержки господства одного класса над другим. Перед их угасающим взором были жены, дети, родители, родная природа. Это — Родина. И не что иное. Не политики, не менты, не барыги, не «выборность всех органов снизу доверху» — пошло все это в пень! Разве мы не сможем отстоять свой уголок Питера? Последний выстрел в фашистов был сделан неизвестным героем крепости спустя десять месяцев после начала войны. Вообще тогда гитлеровцы сделали два просчета, что предопределило дальнейшую полную неудачу восточной кампании, — Андрей увлекся рассуждениями. Видимо, коньяк помог окончательно сформировать доктрину их поведения. Не просто «ярость благородная», но и пример дедов и прадедов. — Первое — они начали с предательства. Почему в Брестской крепости не было ни одного командира высшего звена? Куда делся, к примеру, комполка полковник Матвеев? Не успели прибежать к своим бойцам из-за внезапной бомбежки? Лейтенант Егоров влился в ряды защитников, примчавшись из деревни Речица. Он успел, а полковники — нет. Но никто — ни комиссар Фомин, ни капитан Зубачев, ни лейтенант Акимочкин, ни майор Гаврилов, ни старший лейтенант Потапов, ни лейтенант Кижеватов, ни подросток Петя Клыпа и его брат-лейтенант Николай, ни солдаты Филь, Матевосян, Махнач не прекратили своего противостояния врагу. Потому что они бились за Родину.
Андрей горестно вздохнул и махнул рукой. Его товарищи, рассевшись прямо на грязном, забрызганном кровью асфальте, думали каждый о своем. Никто не проронил ни слова.Поэтому Иван, чтобы хоть как-то разрядить сгущающуюся атмосферу, спросил:
— А второй? — Что? — не понял Андрей. — Ну, ты сказал, что было два просчета. Как насчет- второго?
— А, — он даже усмехнулся. — Немцы пошли на полное- уничтожение наших. Они забыли пословицу, одинаковую во всех станах: «Загнанная в угол мышь сражается отчаянно». Взять крепость они не могли почти полтора месяца, да и нужно ли было это? Чтобы не было бессмысленных жертв всегда должна оставаться дорога для отступления. И в древние века так было, все полководцы прекрасно об этом знают: нельзя отрезать врага от всех путей спасения. Обороняющиеся всегда сражаются гораздо яростней, чем нападающие. В итоге здесь у фашистов за неделю боев потери составили пять процентов от всех потерь по всем фронтам, да еще лишились дорогущей бомбы весов 1800 килограммов. Вот тебе и блицкриг.
—
— Да, — просто ответил тот. — И даже врач есть, который- поможет твоему товарищу. Знакомься — Илюха Герчин. Сосед по дому Михаила Бирюкова, наш до мозга костей, хирург от Бога.
25. Шура и Бен находят выход
Дикие твари из дикого леса огонь недолюбливали, да вообще, просто боялись. Похожие на огромных бабуинов существа не были исключением. Распускающиеся между ними бутоны пламени, мгновенно растекающиеся в целые лужи огня, вызвали сначала замешательство, а потом некое подобие паники: они начали метаться по сторонам, натыкаясь друг на друга. А когда загорелся самый невезучий мутант, получивший бутылкой по башке от Гоши, то его соплеменники не бросились к нему тушить подручными средствами, а попятились и, давя лампы ночного освещения, ускакали кто куда.
— Кажись, отбились, — облегченно выдохнул воздух- Шура.
— Я бы не был столь категоричен, — ответил Гоша. — Не- уйдут они никуда. Память у них короткая, подождут несколько часов, успокоятся — и опять полезут.
Да, звери никуда не делись, она просто немного отодвинулась от людей. Сидят сейчас впотьмах и строят коварные планы. Хорошо, что они пока не догадались в двери и окна ломиться. Казалось бы, чего проще — приложился плечом или башкой — и уже внутри. Но бабуины вели себя в этом плане очень сдержанно, будто это табу, или из камня. Не бьются же они, право слово, о различные скальные массивы и памятники Церетели!
Едва прогорели тряпки, раздался условный клекот и в поле зрения выступили твари. Они были все такими же невозмутимыми, но какими-то одухотворенными, что ли. Это от того, что цель у них, вероятно, обнаружилась. Или воображение у парней разыгралось. Никто из троицы не разговаривал, памятуя о тонком музыкальном слухе четвероногих друзей.
Бен сделал страшное лицо, взял автомат, минут десять целился, потом спустил курок. Пуля угодила в голову ближайшего примата, но его собратья даже ухом не повели. Раненный, но, отнюдь не убитый, монстр потряс головой и ушел куда-то из поля зрения, держась за голову, как некоторые человеческие индивиды с похмелья. Остальные твари тоже неторопливо и величественно сдвинулись за пределы светового круга. Звук выстрела их не напугал. Может быть, следовало дать обет молчания, выждать месяц-другой, пока обезьяны не уйдут в поисках лучшей доли, а уж потом идти на все четыре стороны.
Стиллер настолько раздосадовался своим неудачным точным выстрелом, что нахмурился и залег прямо на полу, подстелив под тело кучу пустых стиранных картофельных мешков. Через несколько минут он уже спал сном праведника. Гоша залез на чердак и там клацал затвором. Шура сидел на полу и смотрел перед собой. Должен же быть какой-то выход, просто надо до него додуматься!
Он думал и думал, но звук передергиваемого затвора мешал сосредоточиться. Суслов даже сердиться начал на Гошу, чего это он себе позволяет играться с боевым оружием! Но что-то показалось ему странным.
Может быть то, что туловище бабуина с отстреленной головой, которое в ходе боя вывалилось наружу из окна, вновь оказалось в этом самом окне, выходящем к лесу. Или то,что раздражающие его звуки раздавались вовсе не сверху, куда забрался их товарищ, а где-то поблизости.
Черт! Шура вздрогнул всем телом и с трудом подавил в себе желание закричать вслух: в оконном проеме рядом с постаментом с пулеметом действительно торчала невредимая башка лесной обезьяны. Она не просто торчала, она крутила своей головой и пыталась пролезть внутрь, издавая время от времени клацающие звуки, но не затвором, а челюстями. От усилий, наверно, пропихивая свои плечища в узкий для нее лаз. Маленькие красные глаза злобно смотрели по сторонам, с огромных клыков капала слюна, и ими же бабуин клацал.
Зрелище влезающего монстра достойно того, чтобы им любоваться и любоваться. Но тогда появлялся определенный шанс, что рано или поздно эта тварь просунет не только голову и плечи, но и свои гигантские ручища. Ими она порвет застывшего в ужасе Шуру, дотянется до валяющегося на полу Бена и, вдобавок, втащит себя внутрь.
Суслов, с трудом преодолевая ступор, взял двустволку и прицелился в середину широкого обезьяньего лба. Та, строго и свирепо, как учительница на взбунтовавшегося ученика в кабинете директора, посмотрела на человека и заклацала челюстями еще энергичнее. Ничего хорошего, типа любви и тепла, Шура в его глазах не увидел и спустил курок.