Радуга 2
Шрифт:
Время снова начало течь по непонятным правилам, то замирая, то убыстряясь.
Костры вполне предсказуемо рассыпались и обещали в ближайшем будущем превратиться в горки пепла и углей. Снова бабахнуло ружье Гоши. Показалось, даже, что в самом сарае. Но проверять было некогда. Бабуины боялись языков пламени, но на все остальное плевали и настроений своих менять не собирались. По подсчетам Бена их оставалось порядка десяти особей, но и одной вполне хватило бы, чтобы потушить очаг человеческой цивилизации на этом хуторе.
Вдруг, раздался еще один ружейный выстрел, будто бы даже издалека, и на поляну, в самую гущу тварей рухнул ни много, ни мало, воздушный шар. Упал он достаточно жестко,но не настолько, чтобы переломать в щепки подвесную корзину и тех, кто был внутри.
А внутри были не обезьяны. Два человека вывалились от удара и покатились по траве. Шура примерно знал, что должно было сейчас случиться и, подхватив пулемет, бросился на помощь. За ним, неся в двух руках зажженные бутылки с зажигательной смесью, помчался Бен. Они перепрыгнули через тело монстра, которое почему-то лежало в открытых дверях сарая, выбежали на оперативный простор и вступили в ближний бой, насколько им это удалось.
Шура, трясясь от отдачи, короткой очередью в голову завалил наземь ближайшую обезьяну, а Бен, будто шампанское в борт нового парохода, разбил одну из своих бутылок в бабуина, разворачивающегося в сторону поступившей новой пищи, как тот считал.
Люди их заметили. Один из них, высокий парень с пистолетом в руке, выпустил всю обойму в приближающуюся тварь. Вторым человеком оказалась девушка, которая вместо того, чтобы подниматься на ноги и бежать, искала руками что-то в траве.
В принципе, они были обречены. Да и Шура с Беном — тоже. Только Гоша крутил педалями по проселку, на всей доступной ему скорости удаляясь от места битвы и надеясь, что жертв обезьянам хватит, чтобы отвлечься от еще одного человека. Не должны уметь считать примитивные тупые бабуины!
26. Тяготы военной жизни
Илья, представленный Андреем, скромно покашлял в кулак. Это был светловолосый мужчина средних лет, не худой, не толстый, под метр восемьдесят пять со спокойным взглядом серых глаз. Пожалуй, выражение его глаз было слишком даже спокойное, почти ленивое. Если бы Иван теперь не знал, что он — врач, то, пожалуй, расценил бы это, как признак равнодушия. Практикующие врачи — очень циничный народ, их нельзя удивить, а также испугать. Слово «смерть» для них — просто издержка профессии.
— А как же вы обойдетесь без лекаря? — тихо, чтобы, по- возможности, слышало как можно меньше людей, спросил Иван. — С вашей-то насыщенной жизнью?
— Денек перекантуемся как-нибудь, — пожал плечами Андрей. — Все равно за медикаментами ему надо идти. Да обещал помощь привлечь. Илья — человек ответственный, прошел так называемое «поздравительное» новогоднее наступление на неуловимого Джо. Так что ничего, выстоим.
Уже давным-давно при министре обороны Грачеве устроили в канун Нового года взятие враждебного вражеского Грозного. Хотели ко Дню рождения министра подарок устроить. 1995. Веха, когда были расстреляны и сожжены люди в погонах российской армии, вынужденные выполнять приказ, явственно отдающий кретинизмом. Это — если по умению воевать. И очень изящный, если рассматривать с точки зрения предпринимателей: а как иначе можно списать в утиль куда-то подевавшуюся со времен вывода войск из бывших соцстран высококлассную военную технику?
Выбираться с этого «укрепрайона» оказалось действительно несложно. Залезли со двора по пожарной лестнице на крышу и пошли себе в нужном направлении. Маршрут, конечно, выбирал доктор. Он, в отличие от диггера, на громыхающих железом скатах чувствовал себя вполне комфортно.
— И что, враги не пытаются таким же образом к вам- пробраться? — спросил Иван у врача, когда они только вылезли наверх.
— Но ведь они не имеют штанишек с пропеллером, чтоб с- крыши слетать, — ответил Илья. Голос у него был такой же спокойный, глуховатый. — По лестнице полезут, мы их одного за другим вниз спустим без всяких лифтов. Да и эту крышу наши парни постоянно пасут. Иначе как бы мы двинулись в путь без проверки? Организация у ментов есть, сила — тоже. Вот дисциплины — уже нету. Они вроде все вместе, но каждый старается урвать для себя. Как в стае. Да так всегда и было: прокуратура недолюбливала простых ментов, те — гибэдэдэшников, они, в свою очередь — каких-нибудь омоновцев, последние зуб точили на транспортные подразделения. И так по кругу. А все вместе нас ненавидели. Между собой они договориться могли, но вот с народом — достоинство не позволяло.
На некоторых особенно нацеленных на землю участках крыши явственно проступали следы когтей. Иван сразу же вспомнил, как здоровая кошка уволокла с собою тело одного негодяя на самый верх здания.
— Илья, а звери вас еще не атаковали? — поинтересовался- он.
— Да знаешь — нет, если ты не имеешь ввиду одну- этническую общность людей. Или нас много, или шумим, но пока обходилось. Только парни пару раз ночью видели горящие безумным красным цветом глаза, да смутные силуэты, — поделился врач. — Понимаю, скоро придет время, когда начнут нападать не только «мешки». Что же — дело житейское, будем и с ними бороться.
Панорама, доступная взору, нисколько не изменилась. Запустение и зловещая пустота, свойственная покинутым домам, как-то не ощущалась. Хоть не лежали на крышах голые красавицы, условно уединяющиеся для получения загара всем своим красивым телом, не шевелились занавески в окнах, не торчали в проемах мужики в майках с папиросамив зубах, но дома не пустовали. Где-то в них была жизнь. Скромная и испуганная, но все-таки человеческая.
Когда-то через несколько лет после развала Союза довелось быть Ивану в городе Палдиски. Уже прибалтийские ксенофобы тешили свою убогую душу, устраивая марши реабилитированных эсэсовцев, уже самовольно вывел свой парусник из порта Таллинн капитан «Крузенштерна» и добрался невредимый до Калининграда, уже пропали из продажи «Вана Таллинн» и «Рижский бальзам», уже выдавили весь военный флот с их баз. Уехали офицеры и их семьи, а дома остались. Приличные дома в три и четыре этажа, с вполне целыми оконными стеклами и полуприкрытыми дверьми подъездов тоже не выглядели разоренными, либо убогими. Они выглядели по-настоящему мертвыми, потому что в них не было людей. Может быть, правительство страны запретило занимать былые жилища «оккупантов», по крайней мере, на каждом из них чья-то рука неряшливо вывела именно это слово, причем в двуязычном варианте. Может быть, иная причина. Но рядом хотелось плакать. Такие чувства, такую тоску излучали эти умирающие строения.
Также и в Африке, где захваченные ангольскими, либо юаровскими, или нигерийскими неграми комфортабельные дома приходят в негодность, хотя продолжают стоять, и во многих квартирах жгут костры некогда самые «угнетаемые» народы, а в подъездах предпочитают давить из себя навоз, и бросать мусор через разбитое окно на балкон, или лоджию. И здесь, если довелось проехать поблизости в машине с решетками на окнах и вооруженными «охранниками», тоже слезы наворачиваются.
А в Питере — нет. Жив город, построенный на костях ливов, живы дома, а значит — жива Надежда. А это уже позволяет жить людям.
— Слушай, Илья, — снова обратился к своему спутнику Иван. — Это может показаться нескромно. Но вот такое дело: как вы с вашими погибшими товарищами обходитесь?
— Не подумай о нас превратно, Ваня. «Мешкам» они не- достаются. Хороним во дворе под брусчаткой. Как в свое время в Кентерберийском соборе, если мне не изменяет память, в вертикальном положении. Может быть, и не в соборе, и не в Кентерберийском, но где-то в Великобритании. Стоят наши павшие герои под землей и над головой у каждого могильный камень с надписью. Конечно, это не совсем по-христиански, но зато со всей нашей признательностью и душой. Пусть им земля будет пухом.