Радуга (Мой далекий берег)
Шрифт:
Чаще всего повторяло знаменье незабудки, рябину, васильки. Цветы и ягоды были живые, они пахли, их можно было сорвать со стены, как с луга и дерева. Окон в подземелье не было, но коридор накрывали решетом солнечные лучи.
Переход упирался в высокий зал. Своды зала рождали эхо. Колыхались занавеси. Хрустальные подвески на лампе звенели от сквозняка. Блестел свежим лаком наборный пол. В зале не было мебели, исключая огромный стол у торцовой стены и длинную, крытую ковром и забросанную подушками скамью подле него. На скамье сидела Берегиня. Рядом с ней караульщицей застыла курносая ведьма. С первого взгляда ведьма казалась девчонкой,
Мужчина коротко кланялся ей, а перед государыней склонял колено. Прижимал ладонь ко лбу, губам и сердцу. А после клал на колени лохматый букет из травы и полевых цветов. Сашка запомнил маки, васильки и колосья.
Мужчина улыбался, но внутри него все колотилось и сжималось. А на столе раскидывался неровным, светлым пятном, а потом медленно гас и сжимался Берег — стиснутый обгорелой кромкой возле Черты.
— Не видим. Сплетения гаснут, — бормотала ведьма. Сашка знал, что ее зовут Соланж, что она одна из самых сильных ведьм ковена Кромы, подруга государыни.
— За Черту — можно… помню… — голос государыни был бесцветным, как седина. Но мужчина… поворачивался к ней мгновенно, как подсолнечник к лучу. А Берегиня на него не смотрела. Уронила лицо в ладони. Словно мир, упав, придавил ей плечи.
— Подойди.
Мужчина шагнул вперед.
— Сними рубаху.
Он повиновался.
Все так же, не глядя, не замечая, чувствует ли он что-либо, и не спрашивая согласия, ногтем провела государыня по его груди. Яркие синие линии очертили контур ястреба.
— Птицы хранят ключи. Вы станете побратимами птиц. Вы будете хранить Берег от того, что приходит из-за Черты. Синей… как это знаменье. Вы поможете уйти от нее тем, у кого не хватает отваги… Или сил сделать это, как люди, а не в слепом страхе бегущего от пожара зверья. Вы будете Щитом между Чертой и Берегом. Моей рукой и оружием. Вы начали сами. Я благословляю вас.
Если мужчине и было больно, он сдержал стон. Линии горели на коже.
— Клянись, пограничник. Повторяй за мной: "Я обещаю оберегать мою землю от всего, что приходит из-за Черты. Я никогда…"
— Я никогда… не забуду Берег.
Она наклонилась и коротко, не глядя, поцеловала его в пересохшие губы.
— Иди. Найди тех, кто сумеет говорить с птицами, как ты. Кто сможет выжить возле границы. Соланж!.. Проводи его. Впрочем… он, как птица; теперь он всегда отыщет дорогу.
Сашка думал, Берегиня хоть взглядом напоследок одарит того, кого связала клятвой.
Даже если пограничнику было больно от ее молчания, он все равно не сознался.
Сны не спрашивают, как и когда присниться.
Но второй сон сперва радует Сашку. Государыня в нем молодая и веселая, она шутит и смеется, и нет синих кругов под глазами и горькой складки у губ. В спальне перед зеркалом она расчесывает на ночь длинные русые волосы, и синие искры диковинными птицами летят из-под гребня. У терема слюдяное радужное окошко, крученые столбы над кроватью, штукатурка поверх бревен ознамененна заморскими цветами и птицами. Линии так переплетены, что где птицы, а где цветы, не разберешь. А в стеклянных, похожих на вьюнки лампадах ярко горит масло. Потрескивает. Сонно скребется мышь.
И Берегиня вдруг ни с того ни с сего сползает на лавку.
Беспамятство покидает ее в перинах пышной постели. Рядом суетятся прислужницы с отварами; пробуют добиться толку ведьмы. Берегиня молчит, пятна темнеют под глазами, губа закушена. А потом велит, лишь явится китобой-стекольнец, пропустить к ней. Но минует еще месяц, пока кряжистый пропахший ветром и солью фряг, нагнувшись у притолоки, комкая в лапищах кожаную шапку, вразвалку заходит в покой и стыдливо тупится на свои сапоги с отворотами. А на государыню глядит разве искоса, не в силах сдержать любопытство. Лицо у фряга загорелое и обветренное, слова неловкие. Он рассказывает про дивную полосу раскаленного синего песка, взявшуюся откуда-то в море. И о судьбе своей невестки-ведьмы: он привел ее с собой, да постеснялся ввести. Невестка кряжистая, как свекор, плосколицая, с пустым взглядом и струйкой слюны, стекающей из угла рта по подбородку и дальше на шею — как у собаки. Только у собак глаза не пустые. Девка валится на колени, приникает к постели Берегини и кричит в голос: "Беда пришла на нашу землю!!" Больше ничего. Ведьму отрывают силой и уводят, и взгляд ее снова гаснет. А у тех, кто пробует копаться в ее искореженном разуме, лопаются жилы и кровь бежит из ноздрей и рта… О Черте долго еще никаких вестей… она ползет по северному морю, и не всем так везет, как китобою: корабли просто исчезают безвестно, а ведьмы, что пробуют их отыскать, умирают либо теряют разум… Крупицы знаний все же собираются воедино. Чтобы через семь с чем-то десятков лет сгореть в разожженных рабами Пыльных кострах.
И Сашка просыпается, крича. Чтобы заснуть опять. И видеть Берегиню хотя бы во сне.
Окончательно разбудил его крик — скрипучий, монотонный. Кто-то долго тянул «и-и-и», потом осекался, словно набирал воздуха, и орал опять. Примерно так кричит болотная выпь.
Во рту у Сашки было сухо и противно, но кувшинчик, пока он спал, опрокинулся, и вино грязной лужицей впиталось в землю. Сашка сердито швырнул кувшин в лопухи и взглянул на донку. Похоже, ее долго дергала щука: удилище упало и до половины съехало в воду. Леска запуталась в прибрежной зелени. Поплавок, грузило и крючок пропали вместе с рыбиной.
Сашка покрутил мизинцами в свербящих ушах, кое-как свернул снасти, подхватил ведро. Захромал к калитке в стене. И тогда только понял, что голосят в городе. От стены было совсем недалеко до ратушной площади: впрочем, любой город на Берегу, даже Крому, можно обойти за неполные два часа.
На площади теснилась толпа. Толпа волновалась, раскачиваясь, точно вода, в которую время от времени швыряют камни. Толпа пыхтела, потела, бранилась и взрыкивала, как многоголовый, не в пору разбуженный, зверь. Женские голоса взмывали над мужскими.
Над толпою на возвышении сидели отцы-радетели, отгороженные одетой в клепаную броню охраной.
Сашка хотел, было, свернуть, но смутно знакомый голос впился в уши.
За шесть лет жердяй слегка сгорбился и дочиста поседел, но приобрел властность. Неизменный зонтик колыхался в руке.
Жердяй не лез вперед, надзирать за казнью предоставил круглому, как барсук, магистрату.
Но Сашка чувствовал исходящую от человека с зонтиком угрозу.
А потом взгляд наткнулся на командира охраны, и ведро со снастями выпало из руки. Брякнуло о булыжник. И никто этого не заметил.