Радуга

Стоун Кэтрин

— Нет.

— Черт тебя возьми! — Зеленые глаза Алексы наполнились слезами, и она прошептала:

— Пожалуйста, Джеймс, не поступай так со мной.

— Я хочу, чтобы ты осталась здесь на ночь и снова увидела свою дочь.

— Нет. Слишком рискованно здесь оставаться. Меня могут узнать.

— Хорошо. Я привезу ее в Инвернесс завтра, как только будет можно. Ты должна снова увидеть ее. Алекса, ты должна еще раз обо всем подумать.

— Я не должна больше видеть ее. — Воспоминание о мгновениях, когда она прикасалась, целовала и улыбалась очаровательной

крохотной девочке, зачатой в такой большой любви, будет жить в сердце Алексы… вечно. — И я уже обо все подумала.

— Ты продумала все аргументы в пользу того, чтобы отдать ребенка Бринн. Но, Алекса, полагаю, ты не задумалась об аргументах в пользу того, чтобы этого не делать.

— Очень эгоистичные аргументы, Джеймс, и очень эмоциональные.

— Может быть, если бы мы поженились… — Прежде он об этом не говорил, будучи убежден, что его предложение не заставит Алексу изменить свое решение, а он не хотел прожить свою жизнь в роли шурина Кэтрин. — Ты выйдешь за меня замуж, Алекса?

— Ах, ты такой хороший! — прошептала Алекса, глядя сквозь слезы на любимого друга.

Джеймс так страдал, сражаясь с собственными демонами, но все же нашел в себе силы помогать ей. На мгновение сладкая мечта завладела Алексой. «Я смогу жить, любя свою дочь». Но Алекса прогнала эти мысли. Это была очень эгоистичная мечта и такая нечестная. Разве можно просить Джеймса прожить с ней жизнь, притворяясь отцом ребенка своего лучшего друга? Имеет ли она право лишать Джеймса шанса испытать любовь, которую испытала сама Алекса с Робертом? Нечестно просить Джеймса об этом, несмотря на то что он сам предлагал женитьбу, но более всего это нечестно по отношению к ребенку.

Лучшей жизнью для ее дочери, самой счастливой, будет жизнь с родителями, любящими друг друга так же глубоко, как Алекса любила Роберта. А этого она никак не могла предложить своему ребенку, не важно — со Стерлингом или без него.

— Джеймс, прошу тебя, позвони Бринн и Стивену. Я не собираюсь менять своего решения.

Тридцать шесть часов спустя вернувшегося из Ричмонда Джеймса Алекса попросила:

— Пожалуйста, расскажи мне!

— Зачем тебе это?

— Я хочу знать, что Бринн и Стивен были счастливы.

— Они были очень счастливы, — честно ответил Джеймс.

Взгляд Бринн был поразительно похож на взгляд, который он видел у Алексы, когда та держала свою маленькую дочь, — словно последние несколько месяцев Бринн тоже вынашивала ребенка. Да так оно и было. Ведь Бринн известны чувства, которые испытывает женщина, растящая в своем теле новую жизнь.

— Они подобрали имя?

— Черт возьми, Алекса! — Но Джеймс тут же почувствовал себя виноватым.

Она была бледна как смерть. Она уже дважды промыла голову, и черные блестящие волосы стали грязно-серого цвета. А ярко-изумрудные глаза, слава Богу, уже не сапфировые, выражали такую муку… Джеймс подумал о том, что ему следовало проявить настойчивость в больнице, когда требовал, чтобы Алекса еще раз увидела своего ребенка, и надо было все же настоять на их браке.

— Только

скажи мне, Джеймс, и я больше никогда не задам ни одного вопроса о ней. Я знаю это потому, что в силу твоей дружбы с Бринн и Стивеном ты будешь видеть, как она растет. Обещаю, что не стану всю жизнь упрашивать тебя быть моим шпионом. — Это было твердое обещание, данное всем — Джеймсу, Бринн, ребенку, самой себе. — Только скажи, как ее назвали. Пожалуйста!

— Они назвали ее Кэтрин, — тихо вздохнув, ответил Джеймс, — в честь матери Стивена.

— И будут звать ее Кэт?

— Нет. Они собираются звать ее Кэти.

Долгое время Алекса молчала. Она просто смотрела в окно на свои розы и дальше, куда-то в бесконечность, где от ее взора, полного любви, уплывала в дальние страны мечта о счастье любить и быть любимой. Джеймс стал безмолвным свидетелем того, как Алекса пыталась подавить стон, крик, вопль своей измученной души. Когда она наконец подняла голову, взгляд ее дивных глаз был печален, но кристально чист.

— Ты не прокатишь меня на яхте, Джеймс?

— Да, конечно.

— В этот вторник, Элиот?

— Да. Мы должны быть в Дамаске в четверг, так что вылетаем во вторник. Ты не обязан этого делать, — добавил Элиот, почувствовав в голосе друга неуверенность. — Я хотел спросить, а не пришло ли время вернуться тебе к частной жизни?

Джеймс задумался. Нет. Воспоминания были еще слишком болезненны. Он чувствовал эту боль гораздо меньше, когда находился в местах, охваченных ненавистью, чем в местах, напоминавших ему о любви. Джеймсу нужно дело, ему необходимо смотреть в глаза людей, которые, быть может, отдали приказ убить его родителей; и с этими дьяволами в человеческом облике он должен вести дипломатические переговоры, ведущие к миру.

Джеймс все еще был очень беспокоен и жаждал убежать от своих воспоминаний, но после родов Алексы прошла всего неделя, и, хотя она мужественно боролась со своей тоской, она все еще была очень слаба морально.

— Можно, я перезвоню тебе, Элиот?

— Конечно.

Джеймс положил трубку и отправился искать Алексу. Она лежала на жарком июньском солнышке, стараясь вернуть своей коже блестящий золотистый оттенок. Через полтора месяца возобновлялись съемки «Пенсильвания-авеню», и Алексе нужно было похудеть — простая задача, поскольку у нее отсутствовал аппетит; более сложная задача — стать снова раскованной, уверенной в себе, красивой, холеной женщиной, которая последние полгода отдыхала в кругосветном путешествии.

Алекса прилежно лежала на солнце, но, услышав телефонный звонок, побежала в дом, надеясь, что звонит наконец давно молчавшая Кэтрин.

Но это звонил Элиот Арчер.

— Элиот? — переспросила Алекса, выговаривая себе за глупую надежду, что они с сестрой когда-нибудь помирятся. — Что-то новое о твоих родителях?

— Нет. Все еще ничего.

— Джеймс, ты нужен ему?

— Да, но…

— Но ты беспокоишься за меня. — Алекса мужественно улыбнулась. — Думаю, пришло время мне возвращаться в Роуз-Клифф.