Раквереский роман. Уход профессора Мартенса(Романы)
Шрифт:
Мааде так низко склонила голову, что ее горностаевая шапочка полностью скрыла от меня ее глаза и нос. Я видел только уголок ее, закушенных губ. Я молчал и ждал. Розенмарк продолжал:
— Только постепенно я начал понимать. Знаете, множество мелочей, которые честный муж, такой муж, который ни свою, ни чужих жен не обманывает, просто не умеет заметить или связать воедино, понимаете — взгляды, намеки, умолчания, краску смущения… И вдруг все это сошлось, и возникла ясность. Когда я вспомнил про одинаковые родимые пятна у Беренда Фалька и у этого ублюдка…
По правде говоря, не было у меня
— Господин Розенмарк, вы сказали, что ваша жена обманывала вас с первых дней вашего брака. Это само по себе уже неверно…
— Что? — воскликнул трактирщик. — Вы смеете это отрицать?!
— Беренд, к чему… Я давно призналась, — едва слышно произнесла Мааде.
Я сказал:
— И все-таки это неверно. Господин Розенмарк, мы не скрываем. Мы нарушили ваш брак. Да. Однако еще до того, как он был заключен. И хотя это обстоятельство не столь уж важно…
Борге торопливо произнес:
— Господин Фальк, вы и сами понимаете. До или после, сейчас это уже и впрямь значения не имеет…
Мааде произнесла глухо, ни на кого не глядя:
— И после тоже, и после. В тот вечер, когда ночью умер мой отец. Я и в этом призналась…
Розенмарк воскликнул, глядя в мою сторону:
— Вы что же, хотите теперь это скрыть?!
Я сказал:
— Нет, господин Розенмарк. Совсем нет. Но вы упомянули родимое пятно, которое привело вас к окончательной уверенности…
От обиды Розенмарк взвинтился. Он воскликнул:
— Разумеется! У мальчишки оно есть, а у меня нет. Я пастору показывал. И у вас оно есть! Покажите пастору!
Я сказал:
— Возможно, что пятно на теле у меня есть. Но какое значение это имеет для вас? Теперь, когда мы оба признались?!
— Так чего ради вы вообще об этом говорите?! — воскликнул Розенмарк.
— Не для того, чтобы спорить, — сказал я, — я хочу вам напомнить: господин Розенмарк, вы действительно несколько раз имели возможность увидеть родимое пятно у меня на теле. Когда вместе ходили в баню в вашем доме — мы вдвоем с вами и втроем вместе с маленьким Карлом…
— Конечно! — воскликнул Розенмарк и объяснил Борге: — Я с моим легковерием ничего не понимал. Я считал этого негодяя своим другом. Я принимал его у себя дома. Кормил и поил. И позволял им обоим — ох, черт! — позволял им обоим блудить глазами за столом — простите мне мое грубое слово, господин Борге, но вы должны понять, что испытывает моя душа.
Он сжал рот в полоску кончиками вниз и уставился выпученными глазами сперва перед собой, потом взглянул на Борге. Выходит, он был намного более искусным лицедеем, чем я мог ожидать. И лицедейство доставляло ему удовольствие. Ибо сейчас оно было совсем ни к чему. Я сказал:
— Вы могли впервые увидеть у меня это пятно в шестьдесят пятом году, а в последний раз — в семьдесят первом. Так ведь?
— Так. Ну и что из этого? — Розенмарк смотрел на меня, надув щеки.
— Для чего вы сейчас так уж уточняете? — досадливо спросил Борге. — Вы же признались, и для развода господина Розенмарка это пятно уже не имеет значения…
Я
— Следовательно, господин Розенмарк признает, что он знал о пятне у меня на теле, может быть, уже девять или Десять лет, во всяком случае — не меньше четырех, по крайней мере с того дня, когда мы с маленьким Карлом ходили в баню. Значит, тому пять лет. А развода на основании этого пятна он стал требовать пять недель назад. — Я повернулся к Розенмарку: — Объясните нам — почему именно теперь?
— Потому, что только теперь я понял смысл всего этого! — воскликнул Розенмарк.
Я продолжал, обращаясь к Борге:
— Мы же все знаем, что господин Розенмарк самый богатый и влиятельный человек в Раквере. Трактир. Пять домов. Восемь земельных участков. Сады. Мельница. Амбары. Зерновая торговля от Таллина до Нарвы. И еще всякого рода промыслы, бог знает в каких краях. И всегда — сколько угодно наличных денег. Мы уже давно в Раквере догадывались, откуда все это шло. Но точно не знали. Теперь это известно. Я три года провел в Петербурге, в доме графа Сиверса и пользовался его доверием. Я имею точные сведения. Розенмарк пятнадцать лет был в Раквере агентом графа Сиверса. В борьбе графа против Тизенхаузенов. От графа шли протекция, деньги и власть. Господин Борге, будучи пастором, конечно, знает, что Магдалена — племянница графа. Непризнанная, но все же. Магдалена служила семейной связью между Розенмарком и графом. Розенмарк давно подозревал свою жену. Пять лет он допускал, что маленький Карл на самом деле мой сын. Однако ради денег и протекции он терпел свое сомнение. Деньги и протекция были ему важнее, чем семья. Шесть недель назад умер граф Сиверс. И через неделю Розенмарк пришел к вам сюда и поднял крик. Потому что Магдалена больше ему не нужна. Дядюшку больше уже нельзя доить…
Розенмарк встал. Его мясистое, обычно белое лицо покраснело. Весь лоб до вьющихся рыжеватых волос был мокрый от пота, нижняя губа маленького рта презрительно выпячена.
— Думаете, вы плюнули Розенмарку правду в лицо и Розенмарк — оплеванный человек. Хэ! Да! Именно так все и было! С самого начала я видел вас насквозь. А все-таки взял вашу потаскуху. Ибо при известных условиях это было терпимо. Все-таки приятно отбить потаскушку у фанфарона. Да и сама девчонка — что надо. Этого не станешь отрицать. А если ты при этом еще и графу свояк. И денежки плывут. А коли они плыть перестали, так я не намерен всю жизнь тащить за собой чужое отродье и не подумаю оставить все богатство вашему ублюдку! Так что, Борге, делайте, что вам положено, и закончим это представление.
Борге заикаясь протрещал:
— Господин Розенмарк, здесь все-таки, знаете, все-таки, знаете, церковная канцелярия… И я не какой-то Борге, а ваш духовный пастырь, господин Розенмарк, и я прошу вас — кхммм… — Из его трескотни было ясно: он, Борге, хорошо понимает, что значит конец деньгам Сиверса и протекции Сиверса, и хорошо понимает, что значит все-таки имеющееся богатство и положение Розенмарка, и поэтому совсем не понимает, как ему реагировать на грубости Розенмарка. И тут я увидел: Мааде, сидевшая до тех нор согнувшись, выпрямилась. У нее было бледное лицо, но она смотрела на всех нас почти с улыбкой и тихо, но отчетливо сказала: