Ранней весной (сборник)
Шрифт:
— Вы неглупый человек, Фозен! Но почему же, понимая все это, вы не вышли из игры? Неужели вам хотелось сложить голову за дело, в которое вы не верите и считаете обреченным?
— Трудно сказать, господин капитан, — развел руками Фозен. Дисциплина, присяга, чувство товарищества… А потом — мы не знали, что нас надувают…
— Теперь вы это знаете, Фозен. У вас есть товарищи в других частях?
— Да.
— Не хотели бы вы обратиться к ним с письмом? Сказать им то, о чем говорили сейчас?
Ефрейтор задумался.
— Это —
— В конце концов я никого не подвожу, — словно для себя произнес Фозен. — Брату хуже не будет, он и так на Восточном фронте, если жив еще. Я согласен, господин капитан!
Ракитин вынул из планшета блокнот и вечное перо и протянул пленному. Тот устроился на нарах рядом с ним и погрузился в муки творчества.
Пока Фозен писал, пленные наперебой забрасывали Ракитина вопросами: когда их будут кормить, поведут ли в баню, какой режим в лагерях для военнопленных, всех ли используют на земляных работах или можно найти занятие по специальности. Пожилой длинный солдат, похожий на Дон-Кихота, спросил, может ли он сообщить жене, что находится в плену. Ракитин предложил ему обратиться с этой просьбой по радио к своим товарищам по батальону. Пленный сказал, что подумает.
— Господин капитан, а нас поведут к комиссарам? — спросил щуплый солдатик.
— К каким комиссарам? — не понял Ракитин.
— К вашим комиссарам, — округлив глаза, сказал пленный.
Ракитин снова расхохотался.
— Вы что-нибудь понимаете в советских знаках различия? Какое у меня звание?
— Господин капитан?..
— Нет.
— Старший лейтенант, — сказал очкастый пленный.
— Да, если бы я носил эмблемы строевика, то был бы старшим лейтенантом. Но у меня звезда на рукаве, значит я политработник, по-вашему — комиссар.
— Господин капитан шутит? — неловко улыбнулся щуплый солдатик.
— Вовсе нет! Мое звание — политрук. Через четыре месяца я получаю право на звание старшего политрука, а еще через четыре — батальонного комиссара. Эти звания у нас носят политработники, многие журналисты, переводчики. Так что, видите, вести нас к комиссарам нет никакой нужды, комиссар сам пришел к вам.
Теперь засмеялись пленные, дребезжащим смешком засмеялся и запуганный щуплый солдатик.
«А ведь пленные, которых мы допрашивали в Вишере, нисколько не боялись комиссаров, — подумал Ракитин. — Вот что значит иметь дело с новичками…»
Фозен доложил, что написал обращение.
— Прочтите вслух, — сказал Ракитин.
— «Дорогие друзья, Кюле Герман, Гноске Карл, Вилли Шриттмайер, Отто Реф, вот я и в плену и нисколько о том не жалею. Пожалуй, жалею лишь, что не выбрался раньше из этой проклятой мясорубки, по крайней мере сохранил бы свой
— Что это такое? — прервал его Ракитин.
— Осмелюсь доложить, — бравым голосом сказал вдруг фельдфебель. — Так солдаты прозвали потерянный нами сегодня пункт!
— Хорошо, — кивнул Ракитин. — Продолжайте, Фозен.
— …не могут заткнуть глотку брехунам. А с Плешивого пятачка нас прогнали — вот вам и стабильная линия фронта. Все ложь! Мой вам совет, друзья: бросайте оружие и присоединяйтесь к нам. Пленных никто не уничтожает, да вы и сами не верите этому. Их, правда, заставляют много работать, зато дают еду и теплую одежду. И уж мы-то наверняка увидим родину, и Шпрее, и Эльбу, и своих родных. Мы с вами не один год прослужили на старом Цейсе, вы знаете, что Ганс Фозен никогда не был ни трусом, ни брехуном, не то что эти молодчики, которые задуривают нам головы, а сами только и думают о том, как бы поскорее смыться с фронта. До свидания и, надеюсь, до скорого. Ефрейтор Ганс Фозен».
— Вы хорошо пишете, Фозен, — одобрил Ракитин.
— О да! — не понял ефрейтор. — В школе я был одним из лучших по чистописанию.
— Ганс, напиши, что мы познакомились с комиссаром и он нас не съел, — сказал «Дон-Кихот».
— Прибавь, что он даже на фельдфебеля Мароффке не польстился, — добавил интеллигентный пленный, — а уж на что лакомый кусок!
— А в самом деле! — улыбнулся Фозен и вписал: «Самое удивительное, ребята, что русские комиссары не употребляют в пищу мясо немецких солдат».
Ракитин спрятал блокнот и ручку в планшет и поднялся.
— Ну, желаю вам всего хорошего.
— А мы разве больше не увидимся, господин обер-лейтенант? — вновь испуганным голосом спросил щуплый солдатик: похоже, он видел теперь в Ракитине единственную свою защиту и опору.
— Наверное, увидимся, когда вас переведут в тыл.
— До свидания, господин обер-лейтенант!
— Всего лучшего, господин капитан!
— Спасибо, господин политический руководитель!
— Встать! — гаркнул фельдфебель, вскочив и щелкнув каблуками.
И такова инерция дисциплины, что по окрику этого, видимо нелюбимого и утратившего власть, младшего командира все пленные как один вытянулись по стойке «смирно».
Ракитин выбрался из блиндажа. Вечерело. Лиловатая тень окутывала изуродованный лес, скрадывая следы разрушения.
Вскоре из-за деревьев показался Шатерников.
— Ну, как фрицы? По-прежнему не читают Гёте?
— Об этом я не спрашивал. Но вообще — очень интересно…
— Ладно, потом расскажите. А сейчас давайте поторапливаться, уже темнеет.