Рапорт из Штутгофа
Шрифт:
Несколько товарищей и среди них элегантный Ове, очевидно, выполнили команду недостаточно проворно. Во всяком случае, каждый из них получил прикладом по спине и поток ругательств в придачу.
Как только мы вышли на открытое место между двумя лагерями, к нам подъехал броневик с тяжёлым пулемётом. Стрелок держал палец на спусковом крючке. Ствол пулемёта был направлен прямо на нас. Человек— обезьяна, которого мы уже научились отличать от остальных немцев, приказал пулемётчику:
— Пусть только попробуют выйти из строя — убивай их, как собак.
Не замедляя хода, броневик проехал вдоль нашей походной колонны, не очень соблюдающей равнение,
Возле здания лагерной администрации в старом лагере стояли датские полицейские из лагерной охраны, а также матери, сёстры и жёны заключённых с детьми. Рано утром они выехали из Копенгагена и окрестных городов, чтобы попытаться узнать, что произошло этой ночью с их родными и близкими, брошенными в Хорсерэд. Они видели и слышали всё, что происходило на площадке между двумя лагерями. Мне сразу бросилось в глаза, какая здесь царит сумятица, но я никак не мог понять, зачем нас, собственно говоря, вывели из лагеря. Вдруг у меня промелькнула мысль: «Сейчас они нас всех убьют».
В то августовское утро я ещё почти ничего не знал об излюбленных методах представителей расы господ. С этими методами мне пришлось довольно близко познакомиться в последующие двадцать месяцев моей жизни. Нет, они вовсе не собирались убивать пас сразу.
Всю нашу группу отвели в старый лагерь, где заключённых уже построили в две шеренги. Мы встали па левом фланге и едва успели оглядеться, как нам стало ясно, что многие наши товарищи отсутствуют.
Теперь мы были уверены в том, что они бежали.
Как только нас построили, появился человек-обезьяна с каким-то ещё более высокопоставленным представителем расы господ и датским начальником лагери. Датчанин был бледен, но в общем спокоен. Немецкий унтер-офицер начал ощупывать его карманы и вытащил револьвер. Ни один мускул не дрогнул па лице начальника лагеря.
Высокопоставленный офицер разразился площадной бранью. Правда, понял я но слишком много, ибо он тоже не говорил, а невнятно рычал. Я лишь уловил, что начальник лагеря снюхался с беглецами, что все мы сборище бандитов, которых нужно расстрелять на месте, и вообще датчане ещё хуже поляков.
Пока он изрыгал проклятья и угрозы, наши родные и близкие, а также датские полицейские из лагерной охраны стояли возле здания администрации и слушали. Когда же запас его ругательств в конце концов иссяк, началась перекличка заключённых. Перекличку проводил начальник лагеря, но поскольку иностранных языков он, очевидно, не знал, в качестве переводчика он использовал одного лагерного полицейского. Кстати, этот полицейский проявил необыкновенное умение приноравливаться к обстоятельствам.
Медленно и монотонно читал начальник лагеря наши имена. Услышав своё имя, заключённый отвечал «Та» и делал несколько шагов вперёд. Когда ответа не было, немецкие офицеры начинали неистово ругаться. Это повторилось раз сто, и всякий раз, когда отсутствующим оказывался кто-либо из наших самых известных товарищей, строгое лицо датского чиновника чуть светлело.
Во время переклички он пару раз пропустил ярко выраженные семитские имена, которые принадлежали нашим еврейским товарищам. Это уловка была разоблачена, и комендант лагеря, злорадно потирая руки, рявкнул:
— Ага! Jude! [12]
После переклички комендант прокричал:
— Предупреждаю: за каждого, кто попытается бежать, будет расстреляно трое заключённых.
Переводя
12
Еврей! (нем.)
По меньшей мере девяноста заключённым удалось совершить побег. После переклички мы разбрелись по лагерю и, прежде чем нас отвели обратно в бараки, все уже знали о том, что здесь произошло. Примерно в половине третьего ночи немцы заняли новый лагерь. Немецкий комендант решил, что весь Хорсерэд теперь в его руках. А когда они спохватились и бросились занимать наконец старый лагерь, около сотни наших товарищей успели бежать. Это произошло за несколько часов до рассвета. У коменданта были все основания прийти в бешенство.
Последним из бежавших удалось перебраться через ограждение лишь в половине шестого утра, что было очень рискованно.
Когда через некоторое время нас отвели обратно в новый лагерь, мы впервые познакомились с изобретённым нацистами понятием «организовать», что на всех других языках означает просто «украсть». Авторучки, часы и другие вещи, которые мы оставили в новом лагере, бесследно исчезли. Их «организовали» солдаты расы господ.
Шли часы; мы убивали время за разговорами, собираясь небольшими группами по три-четыре человека в одной комнате. Кое-кто получил посылки. Одному из товарищей разрешили подойти к ограждению и поговорить с женой. В столовую мы ходили сомкнутым строем, а справа и слева на нас смотрели стволы пулемётов. Между столами прохаживались два унтер-офицера, вооружённые автоматами.
Прошло ещё несколько часов. Наши усталые, напряжённые нервы требовали покоя. Наконец мы улеглись. И, наверное, в эту ночь спали почти все заключённые… в эту первую ночь, проведённую под непосредственной «защитой» расы господ.
2. ТРЕВОЖНЫЙ АНТРАКТ
С 29 августа по 2 октября 1943 года все дни были заполнены тревожным ожиданием: как же решится наша судьба? Несмотря на непроницаемый заслон, который был немедленно создан вокруг лагеря, мы узнали, что в ночь с 28 на 29 августа с необычайной силой проявилась воля датчан к сопротивлению. Остатки датского флота были либо затоплены собственными командами, либо ушли в Швецию. К нам в лагерь проникали более пли менее достоверные слухи, из которых можно было сделать только один вывод: чем чаще немцы чинят произвол и насилия, тем твёрже становится решимость датского народа бороться за свою свободу и независимость. Доходили до нас также слухи о новом, успешном наступлении Красной Армии.
Принимая во внимание все эти факторы и зная о бегстве наших товарищей из Хорсерэда, мы нисколько не сомневались в том, что рано или поздно нас отправят в Германию.
Но когда и как?
На второй или третий день после того, как немцы заняли Хорсерэд, сам генерал Ханнекен приехал инспектировать лагерь. Когда он появился, мы сидели в столовой И завтракали. Здесь мы впервые увидели воочию весь этот бездушный и закостенелый прусский церемониал, всю систему механического подчинения, с которой впоследствии так хорошо познакомились.