Расцвет и закат Сицилийского королевства

Норвич Джон Джулиус

Описание Мессины, данное Гуго Фалькандом, уже цитировалось выше. Второй по значению город Сицилии, крупнейший порт, не менее, если не более, оживленный, чем Палермо, Мессина, как и все портовые города, имела репутацию «бойкого места». Для Стефана, однако, она обладала одним неоценимым достоинством: это был чисто христианский город. Ибн Джубаир, посетивший его двадцатью годами позже, писал, что в Мессине «полным-полно почитателей креста и только благодаря горстке мусульманских слуг и служащих путешественника из арабских стран не воспринимают здесь как дикого зверя». Население города было в основном греческим, с щедрой примесью итальянцев и лангобардов; никто из них никогда не выказывал недовольства центральным правительством. Кроме того, Мессина располагалась ближе всего к материку; и Стефан тайно написал своему родичу Жильберу, с которым он находился в прекрасных отношениях еще со времени визита в Гравину годом раньше, с просьбой поспешить в Мессину, взяв с собой столько воинов, сколько возможно увести без риска вызвать подозрения или поднять тревогу.

Среди придворных весть о предстоящем переезде вызвала смятение. Все, кто планировал свержение

канцлера — за исключением, как можно догадаться, Анри из Монтескальозо, который не слишком понимал, что происходит, и, вероятно, мечтал о встрече со своими хитроумными мессински-ми приятелями, — сразу осознали, что в чужом городе, где они не смогут рассчитывать на поддержку населения, их позиции станут намного слабее. Высшее духовенство в особенности пришло в ужас. Они знали, что должны поехать — любой, кто этого не сделает, пострадает от интриг других за его спиною, — но их вовсе не радовала мысль о том, что придется покинуть великолепные палермские дворцы и провести зиму в наемных жилищах, которые могут оказаться холодными и неудобными, а кроме того, переносить все опасности и тяготы путешествия по горным дорогам, которые в это время года могут оказаться размытыми. [114] В этом, надо признать, они не ошиблись; та осень была самой дождливой на памяти живущих. Но Стефан стоял на своем. Все местные властители, чьи владения лежали на пути из Палермо в Мессину, получили письма с королевской печатью, приказывавшие им позаботиться о состоянии дорог в своих землях, расширив и выровняв их, где это необходимо, и подготовив их для проезда короля. За пару дней до назначенного отъезда небеса прояснились, и 15 декабря Вильгельм со своей семьей торжественно отправился в Мессину в сопровождении мрачных придворных и священников. [115]

114

Вплоть до середины XIX в. дорога из Палермо в Мессину была столь плоха, что путешественники обычно предпочитали плыть по морю.

115

Фальканд называет дату 15 ноября, но это, вероятно, ошибка переписчика. См. Шаландон. Т. II. С. 333. Ромуальд из Салерно утверждает с определенностью, что король отправился в путь незадолго до Рождества.

Мессина радостно приветствовала своего короля, и Вильгельм разместился со своей матерью в королевском дворце, который Ибн Джубаир описывает как «белое, словно оперенье голубя, здание, возвышающееся над кромкой воды, в котором прислуживают множество пажей и молодых девушек». Стефан дю Перш, великодушный, как всегда, — но также сознававший, что поддержка горожан может потребоваться ему в критической ситуации, — попытался расположить к себе местных жителей несколькими широкими жестами и даже восстановил привилегии, которые были предоставлены им Ро-жером II, но затем отняты. Но как он ни старался, он не мог сохранить расположение горожан надолго. В течение месяца из-за высокомерия и бесцеремонности его соратников французов возненавидели даже те, кто сначала относился к ним благосклонно.

В таких обстоятельствах долго обсуждавшийся заговор против канцлера, который — в значительной степени из-за недальновидности графа Монтескальозо — до этих пор оставался в зачаточном состоянии, неожиданно начал обретать очертания. Хотя у заговорщиков и так не было недостатка в сторонниках, их ряды теперь пополнились за счет некоторых калабрийских вассалов, которых вести о прибытии короля заставили переправиться через пролив. Помимо аристократов в заговоре участвовали придворные, в их числе Маттео из Аджелло и каид Ришар, а также высшее духовенство в лице старого развратника Джентиле из Агридженто, который всего несколькими неделями ранее принес клятву верности Стефану — необыкновенно длинную и велеречивую. Главная слабость заговорщиков в действительности заключалась в том, что их было слишком много. Согласно выработанному ими плану, предполагалось просто убить Стефана как-нибудь утром, когда он будет выходить из дворца, и для осуществления своих намерений им не требовалось много людей. Что на самом деле требовалось, так это секретность, и именно неспособность участников заговора сохранить дело в тайне привела к краху всего предприятия. Ответственность лежит, как едва ли следует объяснять, на Анри из Монтескальозо. По одному ему понятным причинам он выболтал все подробности заговора местному судье, который сразу передал их канцлеру. Стефан действовал быстро. Известив короля и его мать о том, что он намерен сделать, Стефан от имени регентши созвал на совет всех придворных, в том числе всех епископов, аристократов и юстициариев, находившихся в то время в Мессине. Как только совет соберется, Жильбер Гравинский должен был окружить дворец; тем придворным, чья верность не вызывала сомнений, намекнули, чтобы они взяли с собой кинжалы или короткие мечи. Сам канцлер, собираясь на совет, надел под парадные одеяния кольчугу.

Как только собрание началось, граф Монтескальозо встал и разразился страстной, но бессвязной речью, в которой странным образом сочетались гордыня и самоуничижение. Он, признался граф, по уши в долгах — факт, в который все с легкостью поверили, — доходы от его фьефа не позволяют ему жить так, как он привык и как положено ему по статусу. Будучи дядей короля, он объявляет о своих официальных притязаниях на княжество Тартано — которым Рожер II наделил своего незаконного сына Симона и которое отобрал у него Вильгельм I, или, если это невозможно, на все земли и владения Симона на Сицилии.

Это заявление, очевидно несвоевременное и неуместное, похоже, имело своей целью вызвать скандал. Канцлер бы определенно отказал; сам Анри или один из его сторонников стал бы яростно возмущаться, и в последующей общей неразберихе убийца с легкостью исполнил бы свое дело. Но дело приняло другой оборот. Едва Анри кончил говорить, как Жильбер Гравинский вскочил и высказал не столько возражения, сколько ядовитые обвинения в адрес графа Монтескальозо, описав всем собравшимся его характер и его неправедные деяния. Сохранись в душе Анри хоть малая толика благородства или хотя бы порядочности, он давно бы получил свободно то, что теперь просит, вместо этого он растратил большие суммы на стезях порока; он угнетает своих вассалов и оскорбляет их; сделал все возможное, чтобы испортить отношения между королем и его матерью, убеждая Маргариту, что ее сын вступил в заговор, чтобы ее свергнуть, И одновременно черня ее перед Вильгельмом; и при этом настаивает, что именно ему надо доверить правление королевством. Пусть Анри отрицает все это, если посмеет; король и королева его слушают. Наконец, прогрохотал граф Гравины, пусть признается перед ними и перед всем собранием в зле, которое они замыслили совершить против канцлера в этот самый день, ясно показав, что он является «возмутителем спокойствия в королевстве, ослушником и мятежником, выступающим против его королевского величества; и заслуживает — если не спасет его королевская милость, — чтобы у него отняли не только все земли, которыми он владеет, но его жалкую жизнь».

Захваченный врасплох и насмерть перепуганный, Анри мог только бушевать. Его быстро усмирили. Призвали свидетеля — того самого судью, которому он доверил свои планы пару дней назад и чьи показания сейчас стали решающей уликой. Граф замолчал и, даже услышав, как канцлер приказывает его арестовать и заключить в замок Реджо, не пытался сопротивляться.

Новость быстро облетела город, породив, как всегда, лавину слухов. В доме, из которого совсем недавно граф Монтескальозо отправился на совет, его испанские приспешники готовились держать оборону. Но Стефан предвидел подобную ситуацию. Люди Жильбера все еще располагались вокруг дворца и в других стратегически важных пунктах города; тем временем герольды, пройдя по всем улицам и площадям, объявили, что у любого испанца есть двадцать четыре часа, чтобы покинуть Сицилию. Люди Анри, не ожидавшие, что спасение так близко, воспользовались предоставленной им возможностью без колебаний; многие калабрийцы, причастные к заговору, также предпочли уплыть, пока путь свободен. К несчастью, все оказалось не так хорошо, как они надеялись. Шайки греческих разбойников из Мессины напали на беглецов, прежде чем они сумели пересечь пролив, и отобрали все, что у них было, — включая, как уверяет Фальканд, одежду; так что большинство неудачливых заговорщиков, оставшись беззащитными перед зимними холодами, погибли в горах.

Хотя некоторые из советников рекомендовали канцлеру повесить или изувечить всех, кто имел отношение к заговору, он не стал их слушать. Стефан от природы не любил насилия; кроме того, его удерживал от подобных жестоких мер тот факт, что заговорщиков было очень много. Только несколько главных зачинщиков последовали за Анри из Монтескальозо в тюрьму; остальных, в частности епископа из Агридженто — который очень удачно заболел в самый день совета, — не тронули. Только один человек пострадал серьезно и незаслуженно — Ришар, граф Молизе. Хотя он имел причины не любить Стефана дю Перша, получившего власть, прежде принадлежавшую ему самому, он почти наверняка не принимал участия в заговоре. Но его ненавидел Жильбер Гравинский, который не забыл обстоятельств своего собственного отъезда из Палермо всего восемнадцать месяцев назад и хотел отомстить. Он обвинил несчастного графа в незаконном владении землями; обвинение было официально рассмотрено, и спорные владения конфискованы. Ришар протестовал громко и с яростью; и его враги этим воспользовались. Приговор, объявили они, вынесен от имени короля. Оспаривать его — по сицилийским законам значит совершать святотатство. Бедный граф предстал перед церковным судом, в состав которого входили епископы и архиепископы, оказавшиеся в тот момент поблизости, они признали его виновным и отправили в темницу в Таормину.

Прямодушный, не слишком умный, неспособный на злобу и коварство, Ришар Молизский кажется симпатичным персонажем и вносит дуновение свежего воздуха в ту затхлую атмосферу лжи и хитрости, в которой он жил и которая ощущается с такой отвратительной живостью при чтении сочинения Фальканда. Дважды он участвовал в заговоре; но в первый раз, увидев, что жизнь короля в опасности, он бросился вперед и защитил его собственным телом; а во второй, как мы увидим, он действовал единственным возможным для него способом. Он не стремился к власти или личной выгоде, занял высокий пост, когда он ему достался, и сложил с себя полномочия, когда от него этого потребовали, без жалоб и возмущения. Единственное, что удивляет, — каким образом он, будучи ягненком среди волков, прожил так долго.

Когда в конце марта 1168 г. Стефан дю Перш вернулся с королем и регентшей в Палермо, обнаружилось, что он действительно был излишне снисходителен к своим противникам. В частности, он сознательно закрыл глаза на соучастие в заговоре графа Анри двух самых могущественных придворных, главного протонотария Маттео из Аджелло и главного камергера каида Ришара — решив, надо полагать, что они поздравят себя со счастливым спасением и станут в дальнейшем держаться в стороне от такого рода предприятий. Он просчитался. Маттео и Ришар понимали, что канцлер не мог не знать о той роли, которую они играли в заговоре; раньше или позже он нанесет удар, и его кара не будет менее тяжелой, оттого что обрушится не сразу. После ареста Анри они вместе с епископом из Агридженто поспешили назад в столицу, чтобы обдумать новую интригу. При том что население Палермо относилось к Стефану враждебно, а Жильбера Гравинского поблизости не будет, их задача становилась легче. К тому времени, когда канцлер с остальными придворными вернется, они будут готовы. Если действовать быстро, Стефан не успеет даже узнать, что произошло в его отсутствие. Через день или два по приезде — точнее, в Вербное воскресенье — он умрет.