Раскол русской Церкви в середине XVII в.

Крамер А. В.

Как мог епископ, беззаконно и неканонично сосланный, «пропасть безвестно», кроме как с ведома и разрешения царя? Епископ — не крепостной мужик патриарха! И епископов в России не сотни, как в греко-язычном Mipe (в том числе десятки безместных, бездомных и безденежных, «безвестная пропажа» которых была бы многим столь неинтересна и безразлична, что ее могли бы и не заметить), а всего (в 1655 г.) 12! (их список см. [42, с. 406]). Замечу к тому же, что если бы еп. Павел не скончался вскоре после своей ссылки, то ему удалось бы (как Аввакуму, Федору, Авраамию — см. ниже) списаться со своими повсюду многочисленными сторонниками и почитателями, и значительная часть этой переписки (конечно, бережно хранимой) дошла бы до нас; чего-либо подобного нет; его гипотетическая переписка отсутствует и никогда никем не цитировалась

и не упоминалась. Можно, таким образом, почти с уверенностью утверждать, что он был сожжен не позднее февраля 1655 г., и об этом было «известно» собору и Павлу Алеппскому в марте.

«В том же году после торжественной службы в Успенском соборе икон на глазах всего молившагося народа снял с себя русский клобук надел греческий, что впрочем вызвало не улыбку, а сильный ропот» 1, с. 302].

Какое странное замечание! Уж на что русские до XVIII века были абсолютно неспособны, так это на улыбки в храме. Их отношение к храму и всему, до мелочей, совершающемуся в храме, было серьезно «до смерти, смерти же крестныя». В противном случае вся «Никонова» реформа могла бы мягко пройти «на улыбках», то есть «посмеялись и махнули рукой — пустяки, как-нибудь утрясется; оденем греческий клобук и покрестимся тремя перстами, авось начальству эта глупость надоест, и оно образумится; не в костер же идти из-за дураков!». Но многие русские люди предпочли идти в костер, чтобы русский храм не стал местом смеха.

А вот ропот в середине XVII в. был уже привычным делом. Ключевский отметил, что ропот вызвал греческий клобук; через 50 лет отвратительные кощунственные издевательства Петра над православным богослужением, его беззаконные и безобразные развод и второй брак, убийство родного сына от первого, «правильного» брака и лишение, тем самым, России правильного престолонаследия должны бы были, если бы народ оставался тот же и если бы не святость царского имени, вызвать уже не ропот, а восстание.

Но на весах русской истории чаша повиновения властям оказалась более весомой и опустилась под тяжестью обаяния и авторитета царского имени; чаша народного негодования оказалась легче. Да и народ был уже другой; немногие способные к смелому открытому протесту были за эти 50 лет сожжены или сожглись сами или разогнаны по медвежьим углам и окраинам России или за ее границы; большинство недовольно ворчало и молилось двумя перстами дома, и уже были люди, склонные к улыбкам в храме. В начале XX в. их стало гораздо больше; последствия не замедлили: от насмешки над богослужением — служением Богу — один маленький шажок до соседней насмешки — над служением Божьему помазаннику.

Я написал: «большинство недовольно ворчало и молилось двумя перстами дома»; не преувеличение ли это? Нет; «Церковный собор 1666/67 гг. предал анафеме всех, кто придерживался старого обряда, т. е. большую часть населения страны» [112, с. 112].

В мае того же 1655 г. в Москву приехал Мануил Константинов с посланием патр. Паисия и ответами, подписанными им и 28 архиереями его патриархата, на вопросы патр. Никона. Послание Паисия — опытного, как и все греческие патриархи, дипломата — было составлено так, чтобы не оскорбить победителя в русском споре, кто бы им ни оказался — патриарх Никон, или оппозиционное духовенство. Уже из этого видно, что: 1) патр. Паисий был, вероятно, осторожнее, умнее и образованнее, чем патриархи Макарий и Гавриил; 2) они, жившие в Москве на государевом и патриаршем иждивении и участвовавшие в русском споре на стороне своих кормильцев, были и жизненно заинтересованы в их победе, и обязаны ей способствовать, а патр. Паисий — нет, или, вернее, был заинтересован в гораздо меньшей степени.

С одной стороны, патр. Паисий одобрил все обрядовые реформы, начатые в России, советовал патр. Никону настоятельно увещевать их противников, и особо отметил желательность уничтожения разночтений в символе веры. С другой стороны, патр. Паисий, описав имянословное благословляющее перстосложение, добавил, что можно слагать персты и иначе, «лишь бы только благословляющий и благословляемый имели в мысли, что это благословение исходит от Иисуса Христа». Это «можно и иначе», резко противоположное общему убеждению реформаторов и их противников, что можно только так, как считают правильным они, а иначе — нельзя, и сразу поднимающее патр. Паисия над уровнем спора,

одно могло бы заставить патр. Никона и царя Алексея Михайловича еще раз обдумать свои действия. Но далее патр. Паисий писал еще яснее: «Если случится, что какая-нибудь Церковь будет отличаться от другой порядками, неважными и несущественными для веры, или такими, которые не касаются главных членов веры, а только незначительных подробностей, например, времени совершения литургии, или какими перстами должен благословлять священник, и т. п., это не должно производить какого-либо разделения, если только сохраняется неизменно одна и та же вера. Это потому, что наша Церковь не с самого начала получила тот у став чинопоследований, который она содержит сейчас, а только мало по малу»; цит. по [2, с. 157].

Эти прекрасные слова, увы, не пошли впрок русским реформаторам и их греческим наставникам-союзникам-сотрудникам. Русские государи и патриархи как будто их не прочитали или, прочитав, немедленно забыли навсегда. Более того, в предисловии к Служебнику, изданному в 1656 г., ложно утверждается, что:

1) Ответы патр. Паисия на вопросы патр. Никона были получены до собора 1655 г.

2) В них патр. Паисий полностью и без оговорок одобрил всю деятельность патр. Никона и настойчиво советовал ему довести начатые реформы до конца.

3) Получив послание патр. Паисия, патр. Никон стал собирать старые славянские и греческие книги, собрал их, предъявил собору и сравнил с греческими, представленными патр. Макарием.

4) Отцы собора «тако вся старописанныя греческия и славянския книги разсмотревше, обретоша древния греческия с ветхими славянскими книгами во всем согласующася. В новых же московских печатных книгах, с греческими же и славянскими древними многая несогласия и погрешения».

5) Собор постановил действовать так, как рекомендовал патр. Паисий.

6) Собор одобрил подготовленный к изданию новый служебник, сличив его с древними греческими и славянскими служебниками.

Замечательно, что патр. Паисий, желая привести в своем письме убедительные примеры допустимости некоторых местных церковных обычаев, которые «не должны производить какого-либо разделения», упомянул именно священническое перстосложение, хотя мог упомянуть очень-очень многое; все это многое он обозначил словами «и т. п.». Совершенно очевидно, что он знал из-за чего в России «сыр-бор разгорелся».

Кончая рассказ о соборе 1655 г., отмечу, что одобренный им служебник был фактически правлен, как доказано уже в XX в., со служебников венецианского униатского издания 1602 и 1604 гг. и киевского издания 1620 и 1629 годов. Рассмотреть же «вся старописанныя греческия и славянския книги» собор 1655 г., длившийся не более недели, никак не мог. Патр. Никон, таким образом, мог прочесть в послании патр. Паисия как поощрение начатым реформам русского богослужения, так и, наоборот, возможность оставить русские обряды (сочтя их отличающимися от греческих «только незначительными подробностями») такими, как они были; он предпочел первое; его союзником и сотрудником был патр. Макарий.

В день памяти свтт. Алексия Московского и Мелетия Антиохийского (участника 2-го вселенского собора, предместника патр. Макария) 12.2.1656 после литургии в Чудовом монастыре в присутствии именинника — царя, его семьи и множества народа патр. Никон сам прочел статью из Пролога о св. Мелетии, и стал толковать тот ее эпизод, где говорится о чуде от сложения перстов, совершенном св. Мелетием на соборе против ариан. Эпизод этот был известен всем слушателям патр. Никона, и вообще многим русским, так как был частью статьи о крестном знамении в некоторых изданиях Псалтыри (распространеннейшей в России книги) до 1653 г. (например, в [17]) и был описан в Стоглаве [12, с. 105], а после начала реформы перстосложения не сходил с языка всех ее противников и упоминался во многих произведениях их пера всех жанров. Он всегда и всеми в России понимался как описание чуда именно от двуперстия, как его и понимают до сих пор старообрядцы, и продолжают печатать эту статью приложением к своим Псалтырям доныне; только так его и можно, я думаю, понимать. Вот он: св. Мелетий «показа три персты, и не бысть знамения, потом же два совокупль, и един пригнув, и благослови люди, и изыде от него огнь яко молния» [17, л. 11].