Распутный век

Бретон Ги

Все закопали в ладоши. Подали консоме — сразу же на ковер посыпались колье, жабо, шелковые шарфы.

К великой радости приглашенных, за столом сменилось не менее десятка блюд. При появлении каждого нового-блюда госгп избавлялись от какой-нибудь детали туалета. Когда подали первое жаркое, все были уже наполовину раздеты. «Затем можно было наблюдать, — пишет де Кравон, — любопытную закономерность: каждый мужчина раздевался с учетом того, насколько была раздета желанная ему женщина, а каждая женщина поступала таким же образом, не сводя глаз с предмета своего желания. Выбор, однако, не всегда совпадал, в результате чего возникло много ошибок, сомнений и огорчений».

Во время десерта стало очевидно, что десять мужчин освобождались от одежды с единственной целью: закончить эту процедуру одновременно с хозяйкой дома — красота ее так манила к себе, она казалась самой привлекательной женщиной за этим ужином… Когда подали крем с карамелью, она сняла корсаж, обнажив безупречно упругую грудь изумительной формы. Разумеется, это только подлило масла в огонь — все были в восторге! Когда дело дошло до фруктов, образовалось несколько пар. Им весело поаплодировали, и они улеглись на софы, где и преспокойно занялись друг другом…

Выпив черешневый компот, м-м де Валентинуа оказалась совершенно раздетой одновременно с семью приглашенными, бесстыдно обнажившими свое крайнее возбуждение. Графиня была несколько озадачена. Устраивая этот «ужин с сюрпризами», она не предвидела, что ей выпадет такой избыток удовольствий. Честный игрок, она, однако, пообещала своим поклонникам отблагодарить их за подобную пылкость. В то время, когда по-прежнему невозмутимые слуги разносили шампанское, дабы позволить оставшимся пока не у дел гостям освободиться от последней одежды, м-м де Валентинуа с обезоруживающей непосредственностью вытянулась на канапе, предоставив себя в распоряжение семи господ. Усердие, с которым они отблагодарили герцогиню, глубоко ее растрогало…

На следующий день весь Версаль, естественно, узнал подробности этой истории. Благовоспитанные люди нашли поведение м-м де Валентинуа, «пожалуй, забавным, но чересчур уж… вольным».

Юная Мари-Антуанетта, с ее чистой душой, отреагировала иначе: она была шокирована, а отвращение ее к м-м дю Барри (ведь графиня де Валентинуа — самая близкая ее подруга!) лишь возросло. Она доверилась дочерям короля. Три старые девы (м-м Аделаиде было тридцать восемь лет, м-м Виктории — тридцать семь, а м-м Софи — тридцать шесть) ненавидели фаворитку и были счастливы разделить свою ненависть с дофиной. Выросшая при добродетельном дворе, Мари-Антуанетта слепо последовала за ними. Через несколько дней она написала матери: «Король бесконечно добр ко мне, и я нежно его люблю, но стоит только пожалеть его за слабость, которую он питает к м-м дю Барри, самому наглому и глупому существу, какое можно себе представить. Мы вместе играли в Марли, и дважды она оказывалась рядом, но не заговорила со мной, и я не пыталась завязать с ней беседу».

У герцога де Шуазеля появился желанный союзник.

Уверившись в своих силах, он развернул сильнейшую атаку против фаворитки, и его союзники решили, что отныне им все позволено. Это стало очевидно однажды вечером в Шуази, во время спектакля с участием королевских актеров. Зал был крохотный, и придворные дамы поспешили занять первые места. Когда явилась м-м дю Барри в сопровождении своих близких подруг — жены маршала де Мирпуа и герцогини де Валентинуа, — все места были заняты.

— Мне нужно кресло, — сказала фаворитка. Графиня де Грамон, фрейлина дофины и невестка Шуазеля, повернула голову.

— Мы здесь намного раньше вас, мадам. Будет справедливо, если у нас будут лучшие места.

— Я задержалась, — сказала м-м дю Барри.

М-м де Грамон усмехнулась.

— Я хочу сказать — мы появились при дворе гораздо раньше вас.

В первый раз за все время фаворитка вспылила:

— Вы настоящая ведьма!

— А я, мадам, — спокойно ответила невестка де Шуазеля, — я не осмеливаюсь произнести вслух слово, которым вас можно было бы назвать.

Разгневанная м-м дю Барри побежала жаловаться королю, и на следующий день м-м де Грамон было письменно приказано отправиться за пятнадцать лье от Версаля. Эта ссылка разделила двор на два клана. Мари-Антуанетта, естественно, встала на защиту своей фрейлины. Но напрасно она ластилась к Людовику XV и называла его «мой папа», король не смягчился. В это время м-м дю Барри со всей страстью своих двадцати шести лет дарила ему слишком райские ночи, чтобы он посмел ей не угодить. Фаворитка наслаждалась победой и снова заулыбалась. Однажды вечером в Версале она даже до того раздобрилась, что поболтала с де Шуазелем. Ничего хорошего для нее из того не вышло. Послушаем Башомона:

«Много говорят об остром словце герцога де Шуазеля, адресованном м-м дю Барри. Ходят слухи, что, несмотря на то, что эта дама родилась в законном браке, ее настоящим отцом был аббат Гомар. Эти слухи подтверждаются той особой заботой, которой м-м дю Барри окружает этого аббата. Разговор шел о монахах, об их нынешних бедствиях во Франции. М-м дю Барри была против них, а герцог де Шуазель их защищал. Этот остроумный и образованный министр упоминал о многообразной пользе, приносимой ими, но постепенно терял свои позиции. Наконец, прижатый к стенке, он заявил:

— Но вы, мадам, согласитесь, по крайней мере, что они умеют делать прекрасных детей.

М-м дю Барри запылала от этого второго публичного оскорбления и поклялась сместить наглого министра. Она использовала все средства, чтобы достичь этого, о чем свидетельствуют строки, заимствованные из «Мемуаров» самого де Шуазеля: «Аббат Террэ2 в своих ухаживаниях за м-м дю Барри не останавался перед низостью и ложью.

<«Мемуары» написаны де Шуазелем собственноручно и напечатаны на его глазах в его кабинете в Шантелу в 1778 году. 2 Аббат Террэ контролировал тогда финансы.>

Воровством, несправедливостью и хамством добивался он денег от короля. Эта дама и ее приспешники ненавидели меня, считая, что короля устраивает моя служба — в чем они, бесспорно, ошибались', и мечтали занять мое место. Я отвечал им глубочайшим презрением, которое не считал нужным скрывать, и выказывал при каждом удобном случае. М-м дю Барри вздумала приказать аббату Террэ, своему верному рабу, всевозможными способами мешать мне работать, будь то в совете или в области финансов. Полагаю даже, что канцлер Moпey дал аббату Террэ клятву всегда находиться ко мне в оппозиции по всем вопросам управления, что и стало причиной его повышения — он занял должность главного контролера». Далее герцог добавляет:

«Близкие мне люди справедливо отмечают, что в глазах общественности лучше быть сосланным или даже наказанным, благороднее быть выгнанным м-м дю Барри, чем иметь слабость сдаться после такого сражения. Так я, может быть, смогу помешать или уменьшить зло, которое могут принести проекты канцлера и аббата Террэ».

Фаворитка и вправду не прекращала настраивать короля. И ей, как и де Шуазелю, любой повод годился, чтобы лишний раз проявить свою ненависть. Вот еще раз строки Башомона:

«Недруги м-м дю Барри утверждают, что, обнаружив сходство своего повара с министром, она увидела в этом подвох и приказала никогда больше не попадаться ей на глаза. Вскоре во время ужина с королем она пошутила: