Расшифрованная «Белая Гвардия». Тайны Булгакова
Шрифт:
Это очень просто. Была бы кутерьма, а люди найдутся».
Возможно, он был знаком с цитатой из «Правды», приведенной в книге историка-эмигранта СП. Мельгунова «Красный террор в России» (1923):
«Чрезвычайка запирала крестьян массами в холодный амбар, раздевала догола и избивала шомполами».
Показательно, что в варианте заключительной части «Белой гвардии», так и не напечатанном в журнале «Россия», Алексей Турбин, сбежавший от петлюровцев, ожидает прихода красных и видит сон, в котором его преследуют чекисты: «И ужаснее всего то, что среди чекистов один в сером, в папахе. И это тот самый, которого Турбин ранил в декабре на Мало-Провальной улице. Турбин в диком ужасе. Турбин ничего не понимает. Да ведь тот был петлюровец, а эти чекисты-большевики?! Ведь
– Берите его, товарищи! – рычит кто-то. Бросаются на Турбина.
– Хватай его! Хватай! – орет недостреленный окровавленный оборотень. – Тримай його! Тримай!
Все мешается. В кольце событий, сменяющих друг друга, одно ясно – Турбин всегда при пиковом интересе, Турбин всегда и всем враг. Турбин холодеет.
Просыпается. Пот. Нету! Какое счастье. Нет ни этого недостреленного, ни чекистов, никого нет».
Здесь, возможно, отразились, среди прочего, слухи о том, что один из петлюровских полковников, Козырь-Зирка, прославившийся мощными еврейскими погромами, впоследствии служил в ЧК. И далее следует совсем уж нецензурный для второй половины 20-х годов вывод, который Булгаков вложил в уста несимпатичного Василисы, но не рискнул повторить в парижском издании: «Нет, знаете ли, с такими свиньями никаких революций производить нельзя».
В то же время сам Алексей Турбин одного петлюровца все-таки убивает. Но происходит это 14 декабря 1918 года, когда петлюровцы берут Город. И происходит это убийство во многом случайно – Алексей Васильевич просто отстреливается от преследователей, а потом уже узнает от спасшей его Юлии Рейсс, что одного из преследователей он, скорее всего, убил, или, по крайней мере, тяжело ранил.
В «Белой гвардии» выявлены причины неудачи Белого движения. Крестьянство ему враждебно, а городская «кофейная публика», заклейменная еще в фельетоне «В кафэ», защищать идеалы белых не желает. В романе Алексей Турбин возмущенно восклицает: «Все валютчики знали о мобилизации за три дня до приказа. Здорово? И у каждого грыжа, у всех верхушка правого легкого, а у кого нет верхушки – просто пропал, словно сквозь землю провалился. Ну, а это, братцы, признак грозный. Если уж в кофейнях шепчутся перед мобилизацией и ни один не идет – дело швах!» Почти теми же словами, заметим, Алексей Турбин в романе характеризует мобилизацию в Городе, объявленную гетманом.
Алексей Турбин в романе – монархист, хотя монархизм его испаряется от сознания бессилия предотвратить гибель невинных людей. Т.Н. Лаппа свидетельствовала, что эпизод исполнения братьями Турбиными и их друзьями запрещенного царского гимна – не выдумка. Булгаков с товарищами действительно пели «Боже, царя храни», только не при гетмане, а при петлюровцах. Это вызвало недовольство домовладельца, Василия Павловича Листовничего – прототипа инженера Василия Ивановича Лисовича, или Василисы. Однако в период создания романа Булгаков уже не был монархистом.
При описании похода Мышлаевского под Красный Трактир и гибели офицеров Булгаков воспользовался воспоминаниями Романа Гуля «Киевская эпопея (ноябрь – декабрь 1918 года)», опубликованными во втором томе берлинского «Архива русской революции» в 1922 году. Оттуда же образ «звенящего шпорами, картавящего гвардейца адъютанта», материализовавшийся в Шервинском, плакат «Героем можешь ты не быть, но добровольцем быть обязан!», бестолковщина штабов, с которой сам Булгаков не успел столкнуться, и некоторые другие детали. Гуль вспоминал: офицеры, второй раз занимавшие Красный Трактир, рассказывают, как они захватили петлюровский обоз. Крестьяне везли петлюровцам яйца, сало, хлеб, мясо, масло, водку… «Вот смотрите, – комментирует рассказчик, – все сами везут, а тут ни до чего не докупиться: нема да нема». Вероятно, этот рассказ подсказал Булгакову диалог с крестьянином, радостно сообщающим ему, что хлопцы «уси побиглы до Петлюры». Гуль также говорит: «Наутро наш отряд уходит в резерв на Пост Волынский. Заняли пустые вагоны III и IV классов. Расположились отдыхать… Здесь, на Посту Волынском, штаб командующего участком, командующий отрядом, штабы полков, дружин, отделов, подотделов. На путях стоят вагон-салоны с кухнями и поварами, вагоны I, II и III классов. Около них толпятся, суетятся штабные, хорошо одетые офицеры… Изредка долетают и рвутся у путей тяжелые снаряды противника.
В вагонах строевых – полное отдохновенье. Выдана четвертями водка, больше бутылки на человека, продукты, деньги. Усталые офицеры только что прочли приказ командующего войсками генерала Келлера: «Если не можешь пить рюмки – не пей; если можешь ведро – дуй ведро», и, конечно, «дуют ведро», закусывают и неистово ругают матерными словами переполненные штабы и своих начальников. Пьяны почти все. Повалились. Заснули. Ночь. Тревога! Крики. Пожар! Всех вызывают. Загорелись аэропланные гаражи. Но из 27 человек нашего подотдела только шесть в состоянии выйти. Остальные пьяны». Становится понятно, откуда у Мышлаевского, пришедшего к Турбиным, оказалась бутылка водки.
Гуль описывает и наступление у соседнего с Красным Трактиром селением Жуляны. Оно очень похоже на то наступление, о котором рассказывает Мышлаевский: «Сегодня с нашей стороны предполагается наступление. Вышли перед рассветом. Мороз крепкий. Темное небо синеет, розовеет с краю. Под ногами хрустят замерзшие лужи. Дошли до окраины Жулян. Здесь нам – десятерым человекам – дан участок версты в три, на котором приказано держаться «во что бы то ни стало».
Десять человек рассыпались в цепь. Под утро мороз крепчает. На снегу холодно. Руки замерзли – не действуют, а со стороны противника, из лесу, слышится какой-то гул, как будто происходит наступление… Опять отходим на Пост Волынский. Здесь тот же беспорядок, путаница. Рядовых офицеров помещают в нетопленые бараки. Все же составы заняты не особенно трезвыми штабами».
Гуль рассказывает и о резне офицеров петлюровцами (их похороны наблюдает в романе Алексей Турбин): «Наутро всех облетела весть: из Софиевской Борщаговки привезли вагон с 33 трупами офицеров. На путях собралась толпа, обступили открытый вагон: в нем навалены друг на друга голые, полураздетые трупы с отрубленными руками, ногами, безголовые, с распоротыми животами, выколотыми глазами… Некоторые же просто превращены в бесформенную массу мяса.
Это жертвы крестьян Софиевской Борщаговки. Получив сведения из штаба, что деревня свободна, и приказ занять ее, отряд офицеров вошел в Софиевскую Борщаговку. На расспросы крестьяне отвечали, что никого нет. На самом же деле деревня была занята петлюровцами. Отряд разместился по хатам. Их захватили. И расстреляли. А крестьяне вылили свою ненависть к «гетьманцам» в зверском изуродовании тел…
Окружавшие вагон офицеры возбуждены, негодуют. Слышны крики: «Сжечь деревню к черту!», «Перестрелять десятого!» И кроме этого сыплется ругань по адресу штабов, посылающих людей наобум.
Уже больше двух недель, как мы выехали из Киева. Нас бросают с участка на участок. Каждая ночь проходит в дозорах, караулах. Из 25 человек выехавших осталось 10.
Мы просим отпуска или смены, но ни того ни другого не дают. Ответ один: нет людей.
И, переночевав на Посту Волынском, мы отправляемся на новый фронт – в Михайловскую Борщаговку. Здесь мы должны сменить сердюкский «полк». В «полку» этом 80 сердюков, и те с каждым днем разбегаются.
Совместно с другим отрядом сменили и заняли участок версты в четыре. Далеко друг от друга стали караулы с пулеметом – и это «фронт». Таким «фронтом» опоясан весь Киев.
Опять караулы, дозоры – каждую ночь. Служба становится невыносимой. Каждый понимает, что противостоять малейшему наступлению мы не в состоянии, а тут, кроме ненужной и непосильной службы, надо еще зорко следить за недовольными, неприязненно настроенными крестьянами. 33 трупа у всех живы в памяти…
Ночи идут в тревожной, бессонной службе. Усталость дошла до предела. Люди засыпают на ходу. Больше нет сил. И мы уже не просим, а требуем отдыха. Начальник участка полковник Зметнов согласен с нами, в свою очередь, требует для нас отдыха. И наконец нам на смену приходит такая же горсть офицеров».