Расшифровано временем(Повести и рассказы)
Шрифт:
Я вертел головой: было интересно, как откуда-то издалека в небо вдруг беззвучно взлетали прерывистыми стежками желтые трассеры; я следил за их полетом, боясь пропустить момент, когда они появляются и когда исчезают. Мне хотелось спросить у Филимонова, куда меня могут назначить, и про майора Суджакова, но я постеснялся. Мне все было любопытно. С какой-то дрожавшей внутри радостью шел я рядом с Филимоновым, еще не веря, что наконец-то на фронте, что завтра пойду на передовую, измажу в глине свою новенькую шинель.
Филимонов привел меня к избе. Едва мы отворили дверь, как из черной глубины
— Осторожно, не придавите кого, тут внавал спят, — тихо произнес Филимонов. Ловко пробравшись к лавке, он стал кого-то трясти. — Вставай, Лядов, слышь. Лейтенанту место отступи.
— Тебе чего? — трезво спросил этот Лядов и тут же, повернувшись к стене, снова уснул.
— Вставай, говорю, — расталкивал его Филимонов. — Во колода! Очнись!
— Чего теребишь? Я те что — вымя? — огрызнулся тот, просыпаясь. — Куда идти? Кто приказал?
— Спать, спать иди. В малу кучу. Место лейтенанту отступи.
— Так бы и сказал. — Лядов встал, сволок шинель и вещмешок на пол и непостижимо проворно втиснулся меж спящими.
— Всяк норовит в середку. Никто с краю не хочет, чтоб в бок не задувало, — усмехнулся Филимонов. — Ложитесь.
— Спасибо, Филимонов. — Я поблагодарил его за заботу, сожалея, однако, о зряшных его хлопотах, так как думал, что в духотище этой мне не уснуть. Однако сон сморил меня, едва я улегся.
Утром все началось не так, как предполагалось с вечера: прибежал Филимонов и сказал, что меня вызывает майор.
Суджаков сидел на хромоногом стуле, подобрав толстые ноги, сильно упершись в них ладонями. На столе лежала фляжка в суконном чехле, перекисше смердела капуста в глиняной миске с воткнутой в нее ложкой, а на самом углу стола стояла мятая алюминиевая кружка.
— Отоспался? Спирту хочешь? — спросил комбат, пошевеливая черными кустами бровей.
— Можно, — лихо ответил я, и сам с ужасом подумал, что никогда не пил спирт, тем более натощак.
Суджаков плеснул из фляги в кружку.
— Пей и слушай. Думал придержать тебя пару дней покуда в обороне, чтоб привык, но не получится. Нужен прорыв. Мы и начнем. Примешь второй взвод в роте Котельникова… Ну давай, не мучайся, — сказал он, заметив, как я, поднеся кружку ко рту, сглотнул тошнотную слюну. — Капусты возьми… Так вот, пойдешь в роту Котельникова. Учти, там народ трудный: большинство узбеки. Воюют хорошо, только мерзнут. Особенно ногами мучаются. Следи, чтоб ноги у людей сухие были. Усвоил? А сейчас вот что: в Карловке завалилась в кювет машина. В ней патроны и гранаты. Шофер-растяпа поплавил подшипники. Сходи в село, организуй тягло и сани. К полудню чтоб все было перевезено сюда. Ясно? Пойдешь с Филимоновым…
Мне все было ясно. От спирта я пребывал в состоянии легкости и умиления, мне нравилось все, что со мной происходило, я был благодарен кому-то или чему-то за то, что любой мой шаг мог осуществиться только по воле майора Суджакова, все, как мне казалось, знавшего наперед.
Затем я вспомнил, что нужно выяснить, где стать на комсомольский учет, и написать письмо домой, сообщить свой новый адрес. Больше меня ничто не заботило:
10
Боевой устав пехоты.
Я вышел из блиндажа, окликнул ждавшего Филимонова, и мы отправились.
Филимонов шел молча, будто чем-то озабоченный Теперь он был определен мне в подчиненные и, значит, отстранен от меня разницей в звании. Может, поэтому и не затевал он разговоров. Мне не хотелось, чтобы и мое молчание он расценивал именно так, и я заговорил первым.
— Смотрите, как лес искалечили, — кивнул я на опушку. — Тут и снарядами, и танками, и топорами шуровали.
— Уж порезвились, — согласился Филимонов. — А до войны, бывало, за одну лесину — штраф. Не укради! Эдак дальше — и на гробы людям ничего не останется. — Он усмехнулся, умолк, к разговорам не расположенный.
Так без попутных слов мы и дошагали до машины.
Шофер полуторки оказался моим вчерашним знакомым. Он сидел на подножке и тер тряпочкой свечу.
— Что, угробил инвентарь? — спросил Ого Филимонов.
— Не бреши, и без тебя тошно, — огрызнулся шофер. — Ее давно списать пора. А кто на ней ездит — орден за каждый километр, будь она проклята!
Я сказал шоферу, к чему мы здесь. Он устало махнул рукой.
Карловка была небольшой деревенькой, издали едва приметной у опушки. Уцелела она, видимо, оттого, что жалась к лесу, стояла в стороне от главных нынче дорог, а может, по какой другой удивительной и случайной для войны причине.
Я шел впереди, Филимонов и шофер, чуть поотстав, разговаривали о каких-то событиях и людях, мне не знакомых. А потом, как я понял, речь повели обо мне. Я слышал, что Филимонов сказал:
— Взводным, в роту Котельникова. Усову-то руку оторвало. На его место, значит.
— А ты все в адъютантах, при Суджакове спишь? — ехидно поддел шофер.
— Зато не просплю ничего, как иные, — с намеком отозвался Филимонов…
В первых четырех дворах, какими начинала себя Карловка, не оказалось ни коня, ни саней.
А еще через двор нас встретила высокая старуха, вся в черном. Лицо сухое, коричневое, в рубцах морщин. Темными, не разгибавшимися пальцами прижимала она к подолу за плечи пугливо моргавшую белявенькую девочку.
— Розвальни? Где же им стоять? Вон поветь, там и берите, — ответила старуха на мой вопрос. — А коня нет. Какой конь? Козу ишшо на покров день прирезали, сами-то пухли от голода. Где уж тут коня держать при немце. Почитай, вся деревня безлошадная…
Я видел, как нетерпеливо топтался на месте Филимонов, вроде понимая что-то больше, нежели я, в рассказе старухи. По напряженным челюстям покатывались у него злые желваки.