Рассказы и повести
Шрифт:
И вроде бы ничего такого особенного в этих показах не было, но ревнивая до умопомрачения Евдокия, предпочитала быть свидетелем всех этих невинных флуктуаций супруга, дабы упредить и не допустить.
Курилков же относился к строгостям жены с юмором, ибо земную жизнь давным-давно прошёл до середины и много дальше, так что угроза приближающейся стремительным темпом эректильной дисфункции уже приучила его к сугубо платоническим отношениям с юными дарованиями.
Вот так они и существовали в полной гармонии, режиссёр Курилков и его жена, художник Евдокия. Она рисовала эскизы, клеила макеты, а он ставил спектакли. Она ревновала,
Однако, дело вовсе не в этом, ибо рассказ сей не про похотливого стареющего Дона Жуана, а про то, что страдал этот самый Дон Жуан экземой на нервной почве.
Проявлялась эта гадостная гадость в том, что, раздражаясь от бестолковости артистов или технических работников, начинал Курилков сперва чуть заметно почёсываться, но затем расходился и буквально раздирал себя ногтями до кровавых ручейков. Озабоченная сохранением режиссёрского статус кво Евдокия никак не могла допустить эдаких казусов, а потому давно, ещё во времена первых совместных постановок, выработала систему условных сигналов. Как только зоркая матрона замечала первые признаки приближающейся угрозы, она спешно направлялась к помощнику режиссёра и требовала немедленно принести Анатолию (мужа она звала на «вы» и Анатолий) чаю и объявить перерыв. Измученные требовательным режиссёром работники всех цехов с радостью выполняли требования жены оного, и устремлялись на перекур.
В театре трудно что-либо сохранить в тайне от коллектива, а потому очень скоро об экземе и о системе тайных сигналов узнавали все без исключения, вплоть до служителей гардероба и очень сочувствовали «бедненькому Толику», а иначе промеж собой нашего Дона Жуна никто не называл.
Репетиции «Волков и овец» выкатились на финальную прямую столь стремительно, что многочисленные технические проблемы за этой стремительностью никак не поспевали. Занавес был не расписан, костюмы не пошиты, реквизит лишь из подбора и т. д. и т. п., не говоря уже о том, что многие исполнители даже главных ролей по сцене циркулировали, пряча листочки с текстом от глаз режиссёра. Ну, не успели. Ну, не укладывался текст пока ещё в головах.
Курилков крепился. Всеми силами крепился и не выказывал до поры до времени волнения, хотя как ему это давалось, знала лишь Евдокия и администрация гостиницы, где они размещались, слышимость в гостинице была отменная.
Исцарапанный притихший режиссёр с утра появлялся в театре, сопровождаемый верной благоверной, и всё повторялось, и, казалось, конца этому не будет. Однако, конец, как и положено, всё-таки случился. Свершился, так сказать, произошёл, состоялся, осуществился, обрёл плоть и кровь и т. д.
За два дня до премьеры возник на сцене у правого портала завпост Александров и заикаясь от волнения признался, что ковра к премьере не будет, не успевают, слишком сжатые сроки, понимаешь ли.
И тут Курилкова прорвало. Ниагара эпитетов и затейливых словесных оборотов, более известных, как обсцентная лексика, хлынула из него всесокрушающим потоком. Пальцы его впились в тело его и раздирая оное заёрзали, заходили, заелозили.
Забегал режиссёр по залу, обрушивая
Зверски сверкнул Анатолий очами, перекошенное лицо своё режиссёрское повернул к супруге и львиным рыком своим огласил пространство, сразив наповал всё и всех: «Не хо-чу чаю! Хо-чу чеса-а-а-аться!!»
О несомненной полезности изучения иностранных языков, или Ду ю спик инглиш?
Галина Павловна Короткова блистала. Блистала всегда и везде. Невеликого, правда, росточка, но грациозная и неимоверно обаятельная, она умела любую роль выстроить так, что зрители приходили в неистовство от столь очевидного мастерства и глубины актёрской игры Галюни, как любовно называли Галину Павловну поклонники и обожатели. Впрочем, и друзья-товарищи-артисты тоже любили и уважали Галочку-Галчонка-Галюсю.
Короче, была Галина Павловна поистине душой творческого коллектива.
Так вот.
Первые гастроли театра в Лондоне были организованы очень хорошо. Артистов поселили в роскошных номерах гостиницы прямо напротив театра, в котором, собственно, и должны были состояться спектакли.
Зайдя в номер, Галина Павловна чуть не взвизгнула от неожиданной радости: из окна номера открывался удивительный вид – со здания прямо напротив через дорогу на Галину Павловну смотрела с огромного плаката Галина Павловна в одной из своих знаменитых ролей, что-то под портретом было ещё написано, но что, рассмотреть было сложновато, да и с английским языком тоже сложновато.
– Ух ты! – пронеслось в немножко даже закружившейся от всемирной славы голове. – Вот это да! И в Англии меня знают! Это не просто здорово, это супер как здорово.
И Галина Павловна решила, что не будет закрывать окна шторами, чтобы иметь возможность любоваться своим триумфом в любой момент и демонстрировать его дорогим гостям, буде такие объявятся. Ведь не могут же не объявиться, раз такая популярность вырисовывается. А интересно, много ли у меня здесь поклонников? Хорошо бы, чтобы много было. Веселые получатся гастроли.
– Саша! – выглянув в коридор, негромко позвала она. – Саша!
– Да? – донеслось из-за соседней приоткрытой двери.
– Сашенька! Напомните мне, пожалуйста, во сколько нас собирают?
– Через час, в четырнадцать тридцать, в театре, Галюнечка, потом, в шестнадцать, обед там же…
– Как в театре? А где театр? Нас повезут или как?
– Галюнечка, мы живём прямо напротив театра. Видите в окно вашу афишу? Это он и есть – театр. Из гостиницы выходите направо, потом переходите улицу и справой стороны здания театра служебный вход. Там внизу, в фойе общий сбор.
– А-а! – немного разочарованно отозвалась Галина Павловна. – А я думала…
Не договорим, о чём же она думала, Галина Павловна скрылась в своём номере, немного о чём-то только ей ведомом поразмышляла, хмыкнула, пожала плечами и принялась раскладывать вещи. Разложив их, она немного полюбовалась видом из окна и своим портретом. Собиралась было ещё немного полюбоваться, но вспомнила, что забыла заняться лицом, извлекла из чемодана косметичку и устремилась в ванную комнату, где немедленно занялась губами, бровями, кожей и всем остальным, чем считала нужным заняться.