Рассказы и повести
Шрифт:
Начался спектакль и двигался к своему финалу без сучка, без задоринки. Добрый Молодец Юра Горошкин выходил, когда надо, говорил всё, как надо, вострым мечом махал, где нужно, в общем, был молодцом. Ближе к финалу последние опасения покинули солидных мужчин, им стало совершенно очевидно, что Юра справился с труднейшей задачей с блеском.
Но переменчивая Фортуна не была согласна с этим очевидным утверждением и подготовила на финал такой фортель, память о котором навсегда вошла в анналы Н-ского театра.
А и победил Добрый Молодец Юра Горошкин в жестокой схватке тёмную силу.
И отрубил Змею Горынычу все три его головы.
И вонзил свой
А и вытер рукавом капли пота со лба своего Добрый Молодец.
И посмотрел светлыми очами своими вдаль, и приготовился сказать свои слова главные, последние «Да! Не перевелись ещё богатыри…»
Только коварная Фортуна-проказница в самый этот момент показала ему язык и отвела на секунду взор свой.
И замолчал тут Добрый Молодец Юра, и задумался тяжкою думою, вспоминая лихорадочно текст.
Но сверкнул тут фонарь театральный, пробежал по зрителям, осветил сукно красное, покрывающее стол.
И увидел Добрый Молодец Юра Горошкин и стол среди детей стоящий, и три лысины мужчин солидных.
И радостью наполнилось сердце его.
И сказал он главную речь свою: «Да! Не перевелись ещё богатыри на земле русской! Марк Иосифович, Николай Матвеевич, Борис Моисеевич!»
Звёздный час трубача
Жил да был в приморском южном городе Туапсе трубач Ваня…
Нет, не так! По-другому начинать надо! Не родился же он сразу трубачом? Правильно, не трубачом, но родился Ваня всё-таки в Туапсе.
Вот! С этого и начнём!
В Туапсе Ваня родился и в детский сад начал ходить, а может не начал, а сразу стал учиться на трубе играть…
Снова не то!
Не учился же младенец-Ваня в Туапсе на трубе играть, а просто лежал себе в коляске, и сопел в две дырочки, а мама, маленькая, худенькая, стройная мама с красными от вечного недосыпа глазами, пыталась вязать крючком синенькую кружевную шапочку для малютки-сына. Мама сидела на пеньке в призрачной тени акации, прячась от назойливых лучей беспощадного солнца, левой ногой слегка покачивала коляску с сопящим карапузом, при этом в руках умудрялась держать вязание. Вязание двигалось медленно: то ли от хронического недосыпа, а может от нестерпимого зноя или от мерного покачивания коляски, голова мамы всё время норовила упасть на грудь, мама вздрагивала, недоумённо моргала и сбивалась со счёта петель…
Славная мама была у малютки-Ванечки.
А ещё мама всё время напевала – то детские колыбельные, что напевала ей когда-то её мама, то популярные в те годы мелодии…
Вот! Вот отчего в маленькие ушки мирно сопящего мальчугана проникла и навеки поселилась в сердце любовь к музыке! Вот отчего из тёплого приморского Туапсе потянуло выросшего Ваню поступать в музыкальное училище, да не в близкие к родному городу Краснодар или Ростов, что на Дону. Поехал он учиться в далёкий от моря уральский город Курган, где проживал родной брат маленькой мамы, такой же маленький дядя Константин.
Впрочем, не будем отвлекаться на всякие там подробности учёбы, взросления Вани, первой влюблённости, походов с тяжеленными рюкзаками, орания песен у догорающего костра, подглядывания за купающимися девчонками, написания корявых стихов, стройотрядовских мозолей и поездок к тёплому морю на летних каникулах. Много про что можно написать, но, давайте, к главному вернёмся.
Как и все, окончившие училища или даже институты, кто не имел плоскостопия, близкого родственника в среде военкомовских сотрудников
Вот отсюда и начинается по-настоящему наш рассказ про Ваню-трубача.
Подходил уже к концу первый год армейской службы, и Ваня пообвыкся в ансамбле, со всеми давно перезнакомился и прочно занял место второй трубы. Хотелось, конечно, иногда и первую партию сыграть, но Пашка – первая труба ансамбля – только дружески похлопывал по плечу, да приговаривал: «Не лезь поперед батьки в пекло, сынку!» Служить оставалось Пашке совсем чуть-чуть, так что Ваня не особо беспокоился: придёт день, и его соло будет звучать ярко, убедительно, пронзительно и задорно.
Перед самыми октябрьскими праздниками Пашка уехал домой, навсегда распрощавшись с армейскими друзьями, и оставив Ивану толстенную папку нот.
Добросовестный Ваня, пожелав другу счастливой гражданской жизни, просмотрел все нотные листки и с удовлетворением обнаружил, что почти всё он уже знает наизусть, а то, что не знает, особой сложности для разучивания не представляет.
Надвигался с несокрушимой силой великий всенародный праздник, и к празднику этому ансамбль начал готовить новую программу. Наконец-то сбылись мечты Ивана – обнаружил он в одном из музыкальных номеров замечательное по красоте соло для трубы. Дух захватывало от такого великолепия!
Представлял уже себе в воображении своём Иван, как встаёт он, прижимает мундштук к губам, и взлетает над слушателями и над всем миром звонкая песня трубы его!
Так было сладко Ивану грезить об этом, что стал он усиленно репетировать, урывая минуты даже от еды и сна. Уходил в укромный уголок, поднимал трубу, закрывал глаза и отделялся, словно, от земли – репетировал, репетировал, репетировал, пока не отрывали его какими-то армейскими надобностями друзья его.
Последние три дня перед концертом никто Ивана и не видел почти, где он прятался, где готовился, где мечты лелеял – про то нам не известно, а сам Ваня не рассказывал.
И начался долгожданный концерт.
Первое отделение закончилось под нескончаемые громовые овации. Два раза раздвигали занавес, чтобы артисты могли покланяться перед восторженной публикой. А публика была непростая: всё больше генералы с жёнами, ветераны в блеске орденов, руководители предприятий, да партийные величины. Лишь балкон заполняли зрители попроще. Оно и понятно – праздник был не простой, а юбилейный, тут без приглашения высоких чинов и первых лиц не обойтись.
Оставив в антракте инструмент на лежать на стуле, вышел Иван вместе со всеми, но был необыкновенно сосредоточен, анекдотами трещать да шутками шутить и сигаретками дымить не стал, а удалился в ближайшую репетиционную комнату, заперся изнутри, воображаемую трубу приложил к губам, закрыл глаза и стал беззвучно повторять своё соло, готовить свой звёздный час. Что-то показалось ему не так, повторил ещё разок, потом ещё и так увлёкся процессом, что когда вышел в коридор, то обомлел – там никого не было.