Рассказы и стихи (Публикации 2011 – 2013 годов)
Шрифт:
Свое слово они сдержали. Даже Шаю, когда он прочитал "Черную книгу", именно я, а не братья рассказали твою историю. Знаешь, что Шай сказал мне?
"После этого я люблю маму еще больше. Я люблю ее не только как маму, но и как золотого человека".
Голда подошла к Саше и обняла его.
– И все-таки я не подозревала, что у тебя могут быть тайны от меня.
Она помолчала и добавила, - Ты знаешь, сейчас, когда книга все всколыхнула во мне, я не могу успокоиться от сознания, что он остался безнаказанным.
Саша улыбнулся.
– Тебе придется простить меня еще за одно прегрешение.
В понедельник, на следующий день после происшествия в парке,
Мы долго взвешивали все варианты. Я кипел и хотел немедленно обратиться в КГБ. Но Степан Анисимович остудил меня. Он сказал, что, кроме твоего рассказа, в деле не будет никаких доказательств. Он посоветовал успокоиться и ничего не предпринимать. Перед самой войной Судного дня я получил от него письмо.
– Как это, ты получил? Он переписывается не с тобой, а с нами.
– Правильно. Но это письмо он прислал мне на адрес Галили. Оказывается, его заинтересовал мой рассказ. Главврач больницы в вашем селе - институтский друг Степана Анисимовича. В беседе выяснилось, что он видеть не может председателя райисполкома, которого он назвал мерзкой скотиной.
Не объясняя причины своей заинтересованности, Степан Анисимович попросил главврача изредка сообщать ему, что происходит в семье председателя.
Через год после нашего отъезда твою маму прооперировали по поводу миомы матки. Как ты понимаешь, удаление миомы у пятидесятишестилетней женщины - операция не очень сложная. Но в ночь после операции пациентка скончалась от профузного кровоизлияния в брюшную полость. По требованию твоего отца вскрытие производили патологоанатом и судебные медики из областного центра.
К всеобщему удивлению, лигатуры были наложены хорошо. Врачей нельзя было упрекнуть ни в чем. Случай остался одной из многих медицинских загадок.
А еще через месяц у пьющего без просыпу председателя, страдавшего гипертонической болезнью, случилось кровоизлияние в мозг. Его спасли. Но остался тяжелый гемипарез, и речь не восстановилась. Его некуда было выписать из больницы. Сын не хотел его взять к себе.
Стали разыскивать дочь. И тут выяснилось, что она уехала в Израиль.
Брата твоего за сокрытие этого факта исключили из партии и из коллегии адвокатов, в которую его впихнули после окончания университета.
Спустя четыре месяца больница не без труда устроила бывшего председателя в дом престарелых. Степан Анисимович писал, что этот тип не мог обойтись без алкоголя и побирался. А еще он написал о слухах в районе о том, что Бог наказал председателя за убийства евреев.
В прошлом году в письме на адрес племянницы Галили Степан Анисимович сообщил, что семидесятилетний бандит где-то нахлебался самогона и среди бела дня на глазах у людей свалился с гребли в пруд.
Кто-то бросился вытаскивать его, но он уже был бездыханным. О судьбе твоего брата Степан Анисимович ничего сообщить не мог.
– У меня нет брата. И никогда не было. У меня есть только ты, и наши дети, и внук. Я вот о чем подумала. Даже самый черствый человек не может никак не отреагировать, узнав о смерти родителей. Пусть даже нелюбимых. А во мне абсолютно ничто не отозвалось. Может быть, я действительно не Оля, а та смуглая девочка?
Саша привлек жену к себе и ничего не ответил. Что он мог сказать? В мире ведь так много необъяснимого.
Обвинители
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
А.С. Пушкин
Редко, очень редко в поисковых системах Интернета открываю своё имя. Зачем? Что нового, чего я не знаю о себе, могу найти там? Критику на моё, так называемое, творчество? Увы, она уже мне не поможет. Слишком поздно. Хвалу? Возможно, лет сорок назад она была бы приятна, стимулировала бы желание стать достойным её. Порой ловлю себя на том, что такое отношение к хвале качество отрицательное – своеобразная атрофия чувствительности, если можно так выразиться, некая патология высшей нервной деятельности. А может быть не патология, а всего лишь естественное возрастное изменение, такое же, как ослабление мышечной силы. В любом случае, обидно. Как ни странно, но в поисковые системы заглядываю по необходимости, когда должен проверить свою память. И здесь сошлюсь на возраст. Всё-таки поисковая система совсем нелишняя.
Но иногда натыкаюсь на такую, до невероятной плотности концентрированную злобу, на такую клевету, что во мне просыпается несостоявшийся психолог. Интересно! Жаль только, что почти нет разнообразия, что у всех у них, у озлоблённых и клевещущих, одна и та же первооснова, один и тот же исток змеиного яда. Психологу-коллекционеру было бы скучно. Скажем, моё ироническое «евреи не воевали» немедленно опротестовывается и превращается в утверждение ликвидацией кавычек. Да, действительно не воевали. А всю статистику, опровергающую эту «истину» сочинили сами евреи, и ввели её в оборот, пользуясь своим жидо-масонским влиянием. Своими неограниченными финансовыми возможностями.
Ну, допустим, воевали некоторые очень немногие, например, тот самый Деген, хотя и это вызывает сомнение. Где есть тому доказательства? Не сам ли он это сочинил? Но посмотрите, как воевали! Ведь он же, этот Деген, законченный садист! Дважды на войне по собственному признанию явно радовался убийству противника! Ну, просто наслаждался убийством! Ведь такое наслаждение убийством свойственно их… ну, это, как известно, свойственно их нации.
Сказывается во мне привычка врача спокойно объяснить кипящему от возмущения пациенту его ошибку.
Обвинивший меня в садизме родился, вероятно, лет через двадцать после окончания войны. Естественно, он не представляет себе боя. Не может представить себе ощущений, состояния солдата в горячке боя. Советские средства массовой информации, отличные агитаторы, внушили ему, что мы шли в атаку, заглушая канонаду, заглушая грохот разрывов снарядов и мин победным кличем «За родину! За Сталина!». Откуда ему знать, что за всю войну я ни разу в бою не слышал этих лозунгов? Откуда ему знать, что, если во время атаки кто-то открывал рот, то только чтобы исторгнуть из себя мат во много раз более грязный и образный, чем тот, который внезапно вырывается у этого обвинителя, когда он ушибёт палец? И это несмотря на то, что мат значительная часть его не слишком богатого словарного запаса. Откуда ему знать, что без звериной злости и отсутствия выбора в бою вообще очень тяжело убить человека? Ведь если ты его не убьёшь, он убьёт тебя. Объяснить? Зачем? Он всё равно не поймёт. Ему не нужно понимать того, что противоречит его ущербному мировоззрению. Вот она причина обвинения в садизме!