Рассказы капитана 2-го ранга В.Л. Кирдяги, слышанные от него во время «Великого сиденья»

Соболев Леонид Сергеевич

— Что это было? Как называется? — спросила голова.

— Сигнал «захождение», отдание почестей, — снисходительно пояснило лицо. — Сейчас нас встретит вахтенный начальник и будет рапортовать.

Однако, так как штормтрапа не нашли вовсе, то приезжающих пришлось выгружать вручную, отчего весь ритуал встречи был нарушен. Будучи поставлено на палубе на обе ноги, лицо осмотрелось вокруг и обратилось к Гужевому:

— Я назначен к вам посредником и хотел бы видеть командира корабля.

Пийчик проглотил слюну, одернул китель и, споткнувшись о приезжий чемодан, вышел вперед.

— А… это вы? — сказал посредник и, сухо поздоровавшись, проследовал в приготовленную ему каюту.

Ветер дул прямо в корму и был сырым и плотным. Сырой и плотной была и окружавшая «Сахар» темнота, в которой он скрипел и вздрагивал, выполняя предначертания штаба. Пийчик сидел на жестком диване в походной рубке и, слушая тарахтение рулевой машинки, думал свою невеселую думу.

Он только что вернулся из каюты, где посредник битый час добивался от него, какие он предпримет действия, если у Чертовой Плеши окажется противник. Пийчик потел и моргал глазами, и кончился разговор неприятностью. Посредник сообщил, что, кроме оперативной оценки, он вынужден будет доложить по начальству и об общем состоянии посыльного судна: и что кормят черт знает чем, и что рулевые стоят на штурвале в каких-то залатанных кацавейках, и что радио не смогли передать в течение часа, и что кинорежиссер был введен в заблуждение насчет нравственности, будучи вселен в каюту, где переборки намертво заклеены голыми открытками. Выслушивая неприятное, Пийчик относил все это на счет неудачного своего поведения при встрече с катером. Наконец посредник отпустил его, попросив разбудить, когда «Сахар» придет на траверз Бабушкина маяка (где следовало ворочать на Чертову Плешь), дабы, придя на мостик, оценить его, Пийчикову, способность воевать.

Все это перебирал в памяти Пийчик, рассматривая спину рулевого: тот, и точно, был одет черт знает во что, Кинорежиссер, распространяя запах резинового макинтоша и хорошего табака, шуршал рядом записной книжкой, ибо его жажда впечатлений равнялась Пийчиковой жажде курить. Гужевой — на этот раз в роли штурмана — шагал циркулем по карте, освещенной обернутой в синюю бумагу переносной лампой (что вполне заменяло боевое освещение).

— Сволочи, — сказал он вдруг и встряхнул часы. — Ян Яныч, они все останавливаются. Я этак с прокладки собьюсь.

— Скажи, чтоб из радиорубки принесли, обойдутся и без часов, а то заплывем куда-либо, — сказал Пийчик.

— Нету там. Они без стекла были, я их в ремонт сдал.

— Ну и дурак, — отозвался Пийчик. — Что ж, что без стекла? Зато ходили… А теперь как? Всегда от тебя неприятность.

— Возьмите мои, — встрепенулся кинорежиссер и снял с руки золотой браслет. — Часы прекрасные, и я буду очень рад.

Пийчик посмотрел на него сбоку.

— Давайте. — И, подумав, добавил: — У вас, может, и папиросы есть?

Папиросы нашлись, и их теплый дым растопил ледок отношений. Кинорежиссер осмелел.

— Скажите, капитан, отчего мы все время виляем? Это маневрирование? Как это называется?

«Сахар» действительно рыскал вправо и влево. Пийчик вздохнул и, ответив, что корабль идет зигзагом по причине подлодок, подошел к рулевому.

— Пенкин, — предостерегающе шепнул он, — я тебе засну!

— Так, Ян же Янович, — тоже шепотом ответил рулевой, — руля не слушает: ходу вовсе нет…

— Скажите, капитан, а какая у нас скорость? — подняв очки от записной книжки, вновь спросил гость.

Гужевой открыл уже рот, чтобы ответить своей обычной остротой, что было шесть узлов в час — в первый, а во втором и трех не натянули, но Пийчик его предупредил:

— Сколько положено: полный ход двенадцать узлов (2) — сказал он твердо и, приложив губы к переговорной трубе, возможно тише спросил: — В машине!.. Что у вас там опять?

Скорость корабля выражается относительной мерой — узлами, означающими скорость в морских милях в час. Тросик лага, выпускаемый на ходу с кормы, разбивался узелками на расстоянии по 1/120 мили (50 футов). Сосчитав число узелков, пробежавших за полминуты — 1/120 часа, можно прямо узнать скорость в морских милях в час. Отсюда следует, что выражение «30 узлов в час» явно бессмысленно: получится, что корабль вместо приличного хода в 55 километров в час тащится по 1500 футов (470 метров) в час, что и невероятно и обидно.

2

Василий Лукич просил вставить здесь разъяснение, написанное им лично.

Гужевой хотел сказать, что в первом часу похода еще удавалось держать скорость в шесть узлов, а во втором и того не получилось. Пийчик хорошо сделал, что его остановил, ибо острота его все равно не была бы оценена гостем. Но тот, оперируя записной книжкой, мог бы потом утверждать, что сам слышал, как моряки говорят: «Столько-то узлов в час». А это выражение и так уже часто встречается в морских романах.

Загробный голос ответил:

— Пару нет. Вентиляторы стали.

— Так какого же вы черта… — начал было Пийчик, но, посмотрев на кинорежиссера, отошел от трубы.

— Фрол Саввич, я в машину пройду, тут мне разговаривать несвободно, — сказал он и взялся за ручку двери. — Правь по курсу да маяк не прозевай…

Кинорежиссер оживился:

— Можно, капитан, с вами? Что-нибудь случилось?

Папироса была уже выкурена, и Пийчик хмуро отрезал:

— Нельзя, секретно. — И вышел из рубки.

Но не успел Гужевой удивиться, отчего киночасы показывают на сорок минут вперед, как Пийчик вернулся в рубку, имея крайне встревоженный вид.

— Я пошутил, товарищ, — сказал он гостю необычайно мягким тоном. — Идите машину посмотреть: там, знаете, всякие лошадиные силы, эксцентрики разные, колесики… Очень интересно… Вот вас вахтенный проводит… Вахтенный!

Когда дверь за кинорежиссером закрылась, Пийчик подошел к карте и дернул Гужевого за рукав.

— Что же ты, окаянный человек, наделал? Где наше место, ну, где?

Гужевой деловито пошагал циркулем и ткнул пальцем за две мили до поворота на Чертову Плешь.

— Вот тут, — сказал он уверенно, но, взглянув на Пийчика, докончил менее бодрым тоном: — Минут через двадцать Бабушкин маяк откроется…

— Бабушка твоя откроется, а не маяк! А это что?

И Пийчик распахнул дверь. Далеко за кормой в темноте подмигнул красный свет — раз, другой, третий, — и снова на горизонт села сентябрьская ночь. Гужевой почесал живот и вздохнул.

— Не может того быть, Ян Яныч, чтобы маяк уже за кормой был… Нам до поворота еще верный час идти, У нас же ход не боле чем три узла…

— А ветер, штурман ты несчастный, ветер-то в корму? — вскричал Пийчик. — В такую погоду у нас от ветра больше ходу, чем от машин… Да и часы у тебя врали… Ну, что я посреднику скажу?

— Назад надо ворочать, — решительно сказал Гужевой. — Он же спит. Не все ли ему равно, с оста или с веста к повороту подойдем…

— Лево на борт, обратный курс, — сказал в отчаянье Пийчик и уронил голову на руки.