Рассказы о чеченской войне

Шурыгин Владислав

После боя, когда вернулись на базу, ребята как один говорили: «Господь сохранил». Через 2 дня была проведена ранее намечавшаяся артподготовка. В лагерь боевиков вошли, не сделав ни единого выстрела из автомата или подствольника. Груды навороченных тел вперемешку с бытовым мусором и ни одного живого бандита. Вот такой случай конкретной помощи небесных покровителей русскому воинству.

И в связи с этой историей вспомнилось другое. Есть в Центральной России мотострелковая часть, где духовной жизни священник вел миссионерскую работу. Ребята — и офицеры и солдаты стали молиться, исповедоваться, причащаться, вошли в навык утренние, вечерние молитвы, чтение акафистов. Подразделение полка переводят в Чечню. В одном из тяжелых боев взяли в плен трех полевых командиров.

Держали взаперти. Когда офицеры и солдаты вставали на молитву, из-за решетки неслась грязная ругань. Но постепенно, видя дух наших воинов, ругани стало меньше. И однажды чечены просят их крестить, дабы и им сделаться воинами Христовыми. Крещенные, они были выпущены на свободу, двое потом вернулись в часть. Мне неизвестна их дальнейшая судьба. Но какой яркий пример! Если большинство воинов будут Христова духа, то Россию не одолеть.

Антон Маньшин

Выступление на Глинских чтениях

Родные мои, дорогие любимые братья и сестры, очень радостно мне быть здесь, в сердце земли Русской, под дивным покровом батюшки преподобного Сергия Радонежского и вместе с вами

участвовать в маленькой нашей лепте становления, возрождения России-матушки, святой Руси. Благодарю вас, что вы выслушаете меня, поздравляю вас с праздником святого равноапостольного князя Владимира, спаси вас Господь.

23 января 1995 года моя штурмовая группа, которой я командовал в 166-й бригаде специального назначения в городе Грозном, проводила операции по зачистке и блокированию Чеченского государственного университета. Группа вышла в район, а район был в принципе обезврежен от боевиков, потому что перед нами там проходили морские пехотинцы, наша задача была сменить их, задача последующего направления была блокирование и зачистка 15-го микрорайона, площади «Минутка», на которой действовал известный полевой командир Хаттаб. Группа встала, десант спешился, остался в моей головной машине походной, боевой машине пехоты Вадим — солдат, механик-водитель. Бригада наступала слишком быстро, тылы запаздывали, и поэтому ребятки, бойцы не ели вторые сутки. Скоротечность боев и плотность боевых соприкосновений очень измотали парней. И вот остался он один, механик-водитель Вадим, он замешкался в машине, потом перелез в люк наводчика-оператора (в боевой машине пехоты люк наводчика-оператора находится на башне, в которой установлена автоматическая пушка 2-42 — 40-миллиметровая). И вот ребятки сели, костерчик начали разжигать, а он залез и случайно достал полбуханки белого хлеба. Он по броне еще постучал. Звучность и сухость этой трапезы. Полбуханки белого хлеба. Он постучал, обрадовался, сказал: «Ребята, вот у нас есть, что поесть». Тут подошел мальчик тринадцати лет, чеченский паренек, протянул руку левую. Вадим посмотрел на хлеб, посмотрел на мальчика, ну и отдал мальчику еду. В ответ полетела граната Ф-1, граната упала в люк наводчика-оператора, боекомплект сдетонировал, башню оторвало на 50 метров, она отлетела от машины, от Вадима не осталось ничего. Рядом стоял мой снайпер Саша Волоченок, он поймал в прицел убегающего мальчика, чеченского паренька. Пауза была длинная, парни были просто в шоке, они не понимали, что произошло взрыв, и все. Вот он поймал его в прицел, я только молился как мог, вернее читал молитвы, молиться очень тяжело, читал молитвы и не знал, что сказать ему. Александр не выстрелил. Он только опустил винтовку и сказал: «Я поймал его в прицел, а у меня в России остался брат, братишка такого же возраста, и я подумал, что я стреляю в него». На этом маленьком эпизоде виден характер и сила души русского православного воина, который отдает последнее ребенку-иноверцу, и жертвует собой. Ровно через неделю, 27 января, у моей группы была задача разгребать технику, оставленную на железнодорожном вокзале, где погибла знаменитая майкопская бригада. Весь ужас происходящего, и того, что я увидел, когда прибыл со своим штурмовым взводом, передать невозможно. Обугленные ребята — тела в боевых машинах, пожженная техника, передать очень тяжело. Хочу немножко остановиться на одном эпизоде. Рядом, на железнодорожном вокзале, со стороны платформы, было три столба линии электропередачи, они были в виде креста. На них висели наши солдаты. Они провисели, наверное, дней пять, а может, и больше. Ребята сказали мне, я машины подвел, БМП, и носом, ребристым листом начал потихонечку сбивать столбы, потому что достать их было невозможно. Сначала первый столб в виде креста накренили. Солдатик, имени его я не знаю, был уже мертв, потому что похолоделое тело было. Чеченцы их вешали уже убитыми, я так понял, двоих, на крайних столбах. Третий столб также накренили, тоже безжизненное тело было. А на центральном кресте… а на центральном кресте солдат еще оказался жив. Ребята его снимали как самое что ни на есть дорогое и ценное, нежно, с любовью пытались его снять, они плакали как дети. Руки были прикручены к колючей проволоке, и они были почерневшие, просто почерневшие. Солдат был ранен, истекал кровью, но еще дышал. Когда ему начали перерезать руки, сдавливающие его к кресту, к перекладине линии электропередачи, тяжело это выходило, солдат сказал только несколько слов, они до сих пор у меня в сердце, он сказал: «Не надо, мне здесь так хорошо». Через… я начал понимать, что хорошо ему было на кресте. Дай нам Господь многим принять такую кончину.

12 марта 2000 года, уже в эту войну, в районе Туркале, Аргонское ущелье, попадают в плен два моих боевых товарища — старший лейтенант Сережа Никифоров, командир пятой роты и два солдата — младший сержант, фамилий их я не помню — Анатолий и Петр, Петя, механик-водитель. Попали в засаду они ночью, поехали на водопад за водой и, видимо, были взяты в плен. Мы искали их все утро и только под вечер нашли в районе населенного пункта Ахим-Чубарзой, блокировали населенный пункт. Бой недолго длился, они не ждали нас. Вот что нам рассказал полевой командир, которого мы взяли в плен. Солдатики погибли в первые минуты их захвата, а старший лейтенант Сергей Никифоров остался жив, был тяжело ранен, контужен. Их бросили в подвал и наутро достали тела погибших солдат, подвели еле держащегося на ногах Сергея, старшего сержанта Никифорова, и, снимая на видеокамеру, сказали ему… Подвели к обрыву, яме, которая кишела арычными крысами. Если кто не знает, кавказские арычные крысы величиной с персидского кота. Визг, стоявший, когда мы блокировали населенный пункт, был неимоверно жуток. Видимо, голодные эти крысы, они, визжа, подскакивая, пытались выбраться оттуда. Яма была метров четыре-пять глубиной. И вот они положили на край обрыва двух солдатиков погибших, а Сергею, офицеру, предложили: «Ты сбрось их туда, и мы тебя отпустим, поедешь в отпуск, жив-здоров будешь». Сережа стоять не мог, потому что у него был перебит позвоночник, он встал на колени, как говорил полевой командир, поцеловал тела погибших солдат, которых он, командир, не уберег, из последних сил встал, подозвал полевого командира к краю обрыва, сделав вид, что он что-то хочет сказать ему, и с криком «Матерь Божия, спаси!» упал вместе с полевым командиром в яму. Мы опоздали на четыре часа. Ребята доставали тело нетронутого русского православного воина Сергия и плакали как дети. От полевого командира не осталось даже камуфляжа, а тело русского новомученика крысы даже не тронули.

Эти маленькие случаи я хочу закончить эпизодом гибели недавно, 23 октября 2002 года, в театральном центре на Дубровке в Москве моего друга, которого я очень люблю, дружбой с ним очень дорожу. Мы учились с ним вместе при поступлении в Академию, он на судебном отделении учился, я на… естественном, и связывали нас узы неимоверной, духовной, братской любви, потому что это был, не постесняюсь сказать, очень обильно одаренный Божией милостью русский православный офицер Константин Васильев, даром любви, веры и надежды. Вера в нем была настолько крепка, что я всегда хотел быть рядом с ним и очень многого от него набирался. Костя Васильев возвращался с работы 23 октября, в 22.30, в момент захвата заложников в Норд-Осте. Дорога с его работы проходила мимо Норд-Оста, и первая женщина, которая выбежала, стала кричать, что в зале стреляют. Я всегда задумывался над этим, смог бы я так поступить, имея определенный опыт, видя смерть перед собой. Максимум, на что бы сподобился человек православного сознания — это позвонить, вызвать милицию. Костя был в форме, подполковник юстиции, работал

в Департаменте управления военных судов, он пошел туда просто. Что в нем говорило, я всегда догадывался и понимал, в нем говорила любовь, любовь к тем, кто там. Он подошел, его пропустили в фойе, видимо, там система обеспечения боевиков была на те минуты, на тот час еще не совершенной, они как-то пропустили его, дали возможность зайти. И в фойе, видимо, начался такой диалог, закончившийся его дивной кончиной. Он зашел, предъявил свое удостоверение, сказал, что я представитель власти, отпустите детей, я оставляю себя в заложники. Народ этот, дабы не впасть в осуждение об этом народе, менталитет характера такого, что когда они вместе и с оружием в руках, они немножко меняются, мягко говоря. Они начали издеваться над ним. Человек в форме перед ними стоит, они начали приставлять ему стволы автоматов в лицо, срывать погоны. Помимо православного сознания, именно православного сознания, в силу своей дивной веры и любви, он был еще рукопашником, то есть он занимался по системе Алексея Кадочникова, это школа выживания, стержень которой — православный дух, учение наших отцов. И он начал бороться с ними. Его в борьбе оглушили прикладом и произвели две очереди, 6 пулевых ранений, все смертельные. Тело его бросили в подвал по винтовой лестнице, Костя там пролежал с 23 октября по 26-е, нашли его только 27 октября. Тут повторяется такая же история с крысами, когда нашли его через четыре дня, крысы его тоже не тронули. Мне просто известно, из моего личного опыта, что крысы — такие животные, которые имеют возможность питаться трупами, а в данном случае что-то непонятное случилось. Непонятное для кого-то, может, для вас это понятно, для меня, например, тоже.

И последний случай хочу вам рассказать. Это было в конце декабря 1994 года при штурме президентского дворца. Взвод мой понес большие потери. В штурмующей колонне моего взвода, при штурме президентского дворца на моих глазах в штурмовой тройке, которую возглавлял я, тяжело ранят моего солдата, ему миной отрывают обе ноги, и осколок в кулак ему втыкается в грудь. Не знаю, сколько времени прошло, он у меня на руках умер, может, час, может, больше, он в агонии сжимал мою руку и каялся, каялся так, что я плакал вместе с ним. Слава Богу, что я православный христианин, и слава Богу, что я впоследствии узнал, что его исповедь мне можно будет передать во время Таинства исповеди любому священнику. И когда он закончил свои слова покаяния, он смотрел на небо, я не мог ничего сделать, что самое страшное. Ремнем от двух наших автоматов я пережал ему раны на двух ногах, обрубки которых были у меня на руках, сам тоже был весь в крови, я не знал, что делать, я тоже просто кричал, вместе с ним плакал. Последние его слова были: «Как жалко, что я никогда не исповедовался. Прими меня, Господи», и умер. Таких историй, родные мои, много очень. Видимо, так получается, что говорить об этом, может, нужно, а может, не нужно, я не знаю, вам судить. Но я просто хочу сказать одно, что три института, три дивных института нашего общества, один из которых является небесным институтом — это матушка наша Русская Православная Церковь, второй институт — это семья и третий — это армия, они должны подготавливать каждого члена этого института для жизни вечной. В армии это происходит удивительным образом, явью, четкостью своих поступков и мыслей. Человек либо становится святым, я глубоко в этом уверен, либо он становится предателем. Поэтому задача семьи, наверно, подготовить таких же детей наших, которые могли бы защищать, может быть, вскоре, может быть, завтра, а может быть, через год, одному Богу известно, когда у нас будет брань, в которую мы с вами скажем, либо мы православные, либо мы не православные. Поэтому я, заканчивая, хочу пожелать вам, родные мои, того, чего желаю всем своим родным, близким и друзьям. Я желаю вам веры, надежды и любви. Веры, как учил Господь наш, имеющий ее, как зерно горчичное, скажет горе: «Встань и вверзись в море», она встанет и ввергнется в море. Надежды я вам желаю, как говорят святые отцы, что имеющим ее смерть не страшна. И желаю вам любви, как сказал апостол Павел, совокупности всех совершенств. И напоследок хочу сказать, что эти парни, которые сейчас находятся на Северном Кавказе, это наши дети, они нуждаются в вас. Эти слова я отношу к Матери Церкви и к ее священству. Спаси вас, Господи. Если можно, я скоро уезжаю, у меня… погибло 33 моих солдата, и эпизоды, которые я смог вам рассказать, некоторые из них, если все рассказывать, может быть, и недели бы не хватило. Я оставлю записочки. Если милость Божия будет на ваших сердцах, то помолитесь о них. Спаси вас, Господи.

Виталий Носков

«Любите нас, пока мы живы»

Взрыв на Тереке

Захарка Руднев называл этих чеченцев обыкновенными скотокрадами. Они же считали себя воинами ислама. А в российских газетах их именовали членами незаконных вооруженных формирований. Вооруженные, как спецназовцы, они регулярно ходили за Терек, а, возвращаясь, бахвалились, что занимались не только кражами.

Захарка знал все это в подробностях, потому что его мама, Наталья, и в тридцать пять слыла красавицей. Когда их дом после ухода русских войск сожгли (за просто так), чеченец Лом купил ей другой, поскромнее, став ее «властелином».

Лом, по-чеченски Лев, рассказывал Захару, что получил имя царя зверей в память о предках, пришедших из Аравии осваивать ичкерийскую землю. Но мать, стыдясь тринадцатилетнего сына, что стала наложницей бандита, шепотом рассказала Захарке, как эти земли приводили в божеский вид терские казаки, а коренные чеченцы тогда были жителями гор. Мальчишка знал это и сам. Станицы Старо-Щедринская, Гребенская были родиной его предков, где в свое время казаков извели как класс. Что такое «класс», Захарка помнил со школы. В последнюю русско-чеченскую войну в Старо-Щедринской жил-поживал только один русак-алкоголик, сын которого принял мусульманство и снайперил у Дудаева. Захарка узнал об этом из рассказов Лома, в обычае которого было соврать, приукрасить. Чеченцы, как малые дети, часто самообманывались, выдавая желаемое за действительность.

Когда российские войска по приказу Москвы ушли из Чечни, наступило время невообразимого пиратского пиршества. Лежа в комнатке дома, купленного врагом, слушая доносящиеся из-за стены песни и пьяные разговоры (когда по-чеченски, чаще по-русски), Захарка думал, что тем русским воинам, кого он лично знал, не дали победить. Гости Лома кричали, что настанет час, когда «рыжих псов» окончательно, как из Чечни, погонят с Кавказа. Воцарится великое исламское государство. Больших сражений не будет. Партизаны, словно дикие пчелы, измотают полудохлого русского медведя, и он, косолапя, умчится к себе на Север околевать.

Захарке не надо было в эти минуты быть среди гуляющих от души боевиков: он и так знал, что мать, как и полагается в чеченском доме, стоит где-то за их спиной с полотенцем в руке, следя за лицом Лома, чтобы мгновенно исполнить любое его желание. «Рабыня! — беззвучно кричал в темноте Захарка. — Кого рожает рабыня? Неужели только раба?!»

Все, что писалось в умных книгах, которые он любил читать до войны, оказалось беспредельным враньем. Ничего не было — ни любви, ни жалости к людям! Особенно врали про жизнь кинофильмы: чтобы спасти горстку обыкновенных людей, высаживались десанты, куда-то обеспокоенно звонил президент. Ничего подобного не наблюдалось в действительности. Как только скрылся в пыли последний российский бэтээр с людьми на броне, в Чечне началось уничтожение русских. Кому в мире было дело до этого? Классную руководительницу Захарки разрубили топором, а ее ребеночка, «пожалев», задушили телефонным проводом. На русских отыгрались сполна. Теперь в бывших казачьих станицах была новая мода: отбирать пенсии у тех, кто получал их на Ставрополье. Если русские сопротивлялись, их убивали, включали газ — все следы преступления уничтожал пожар.