Рассказы о Сашке

Гуницкий Анатолий Августович

Никого больше видеть ему не хотелось!

ВТОРАЯ КОДА 1

– Нет, ты не прав, – услышал Сашка голос леди Сильвии, – надо смотреть. Пока можешь.

– Пока могу? Ежели захочу, то, значит, и могу! – недовольно, раздражённо, немного даже злобно-грубовато ответил Сашка.

– Но так не всегда будет, – сказала леди Сильвия.

– Не всегда?

– Совсем не всегда, – повторила леди Сильвия.

– Отчего же не всегда?

– Ну, я не знаю отчего, – улыбаясь, ответила Сашке леди Сильвия. – Просто потом ты уйдёшь дальше. Наверное, уйдёшь. Наверх. Или вниз. Или ещё куда-то.

Все уходят куда-то. А оттуда уже ничего ты не увидишь. Даже если захочешь.

– А ты? Ты тоже уйдёшь?

– Да, и я уйду. Скоро уйду.

– А я? Когда я уйду?

– А ты потом, позже. Все уходят.

– Куда же все уходят? Зачем?

– В Страну Грёз. В город Бейстегуи.

Леди Сильвия находилась рядом с Сашкой. Она не то, чтобы стояла рядом, но и не висела, и не сидела, и не лежала рядом с ним. Она просто была. Сашка немного удивился. Он не понимал: каким образом и где именно, и где конкретно, и как именно конкретно она находится рядом. Рядом с ним. Леди Сильвия была сейчас какой-то другой, по прежнему и изящной, и полуодетой, но всё равно другой, безусловно – точно – самоочевидно – реально другой. Только Сашка едва ли смог бы объяснить, – если бы, разумеется, его кто-нибудь спросил, в чём же, собственно, проявляется эта её «другость». Но Сашку никто про «другость» ледисильвиевскую не спрашивал, и, скорее всего, не собирался спрашивать. Похоже, что никого нисколько не интересовала её «другость», а, быть может, эту «другость» никто, кроме него, кроме Сашки, и не видел – и не замечал – и не фиксировал – и не просекал – и не обращал на неё никакого и ни малейшего внимания.

Мимо Сашки и мимо леди Сильвии, скорее уж изящной, чем полуодетой; а, быть может, впрочем, в большей степени полуодетой, нежели изящной, проходили, пролетали, проползали, перекатывались, пролезали, пропихивались, – и не только мимо, но сверху, снизу, сбоку, и сквозь них, какие-то люди, их много было, очень много, бездонно много, бесконечно много, и они все куда-то шли, ползли, стремились, направлялись. Куда-то им нужно было. Какая-то вроде бы цель у них была.

– Куда-то это все они идут? – спросил Сашка у леди Сильвии. – Зачем? Для чего? В Страну Грёз? В Бейстегуи?

ВТОРАЯ КОДА 2

Леди Сильвия молчала. Леди Сильвия долго молчала. Потом сказала, что все эти люди идут либо заниматься любовью, либо умирать. Ну а кое-кто идёт на концерт, слушать музыкальную группу N. Вроде бы Сашка слышал где-то и когда-то название этой команды. Но что из того? Ведь он музыку не любил, и поэтому не знал и не помнил никаких названий. Где-то там, немного поодаль от Сашки и леди Сильвии, находились музыканты, в самом деле что-то играли они, и это, похоже, кому-то было интересно, и многие из тех, кто шёл сверху, снизу, сбоку, над ними, сквозь них, смотрели туда, где что-то играл некий ансамбль N. Смотрели и слушали. Сашка даже удивился. Он не понимал, он никак не мог понять, что же так сильно привлекло внимание этих людей. Он ещё не знал, как можно отличить тех, кто идёт заниматься любовью, от тех, кто идёт умирать. Или от тех, кто идёт на концерт. Ничем, с точки зрения Сашки, друг от друга они не отличались. Леди Сильвия продолжала ещё что-то говорить и улыбалась. Можно было подумать, будто бы она говорила какие-нибудь ужасно весёлые или смешные вещи.

Тем не менее, Сашка вновь захотел ещё о чём-то спросить леди Сильвию. Да, точно. Да, что-то ещё Сашка собирался выяснить. Да, Сашка намеревался, и даже как бы планировал что-то там ещё уточнить. Но ничего так и не спросил. Не уточнил. Может быть, не хотел? Нет, хотел вроде бы, вроде бы точно хотел. Да, конечно, сначала Сашка хотел; конечно, хотел, бесспорно – безусловно – само собой – непреложно – само собой – разумеется – о чём-то, – о многом спросить он леди Сильвию

хотел. О том, как отличить тех, кто идёт заниматься любовью, от тех, кто идёт умирать, и про ансамбль, руководитель которого считал, что его группа похожа на большое красивое животное, и про Страну Грёз, и про город Бейстегуи; захотелось ему выяснить, где же находятся этот город и эта страна, и какого черта он там забыл, в этой стране, и в городе этом, и ещё, и ещё, и ещё о чём-то хотел он спросить, но потом ему стало эдак привычно всё равно, так же точно как и прежде, как и до того, как умер он весной, в конце мая совсем молодым.

Нет, не стал Сашка у леди Сильвии ни о чём спрашивать. Ни про Страну Грёз, ни про город Бейстегуи, ни о тех, кто шёл в разные стороны с разными намерениями, и даже не про музыкантов, считавших, что будто бы вместе они в самом деле напоминают большое и красивое животное, и которые продолжали что-то там играть для кого-то. Многие смотрели на животное и слушали его, и считали, что здорово оно, это животное, играет. Может быть, но Сашка плохо разбирался в музыке, он не очень уж любил музыку. Только было немного непонятно ему, для кого же играют те, которые считают себя похожими на красивое и большое животное? Для тех, кто, прихрамывая, шагал заниматься любовью или для тех, кто бодро шёл умирать?

Ничего, совсем ничего Сашка у леди Сильвии не спросил. Даже уже и не собирался.

Не нужно ему это было. Забить. Всё равно Сашке стало. Наплевать. Насрать.

Кто хочет, тот пусть умирать идёт. А другие, ежели им охота, пусть тащатся любовью заниматься. Ну а животных, пусть даже и больших, и красивых, он, Сашка, который умер совсем молодым, никогда особенно не любил.

Всё равно. Забить. Всё равно. Насрать. Наплевать.

– Она, наверное, и сама-то толком ничего не знает, – подумал мёртвый Сашка, – эта улыбающаяся, молчаливо говорящая, изящная и полуодетая леди Сильвия.

На которую он почти что лёг, когда она сама уже лежала на шаткой дореволюционной скамейке фиолетово-утробного цвета возле входа в его вечно загаженный подъезд,

ЛИЦА 1

У большинства людей лица непроснувшиеся. Дремлющие, зевающие, тонущие, утонувшие в собственной зевоте.

Или просыпающиеся. Но ещё непроснувшиеся.

Или засыпающие. Но не суждено им проснуться.

Или не нужно им этого. Потому что и так им хорошо.

Потому что, не хотят, не хотят они просыпаться. Не хотят, не могут и не умеют.

Кривые, сбитые, отёчные, помятые лица.

Таких большинство. Может быть, это только кажется?

Всё равно ведь, всё равно, миллиард миллионов раз всё равно, большинство лиц какие-то не такие, – они заторможенные, они заглушённые, они загруженные, перекошенные, погашенные, искривившиеся, сшибленные, искривлённые, задавленные они тяжестью обычных, обыденных, рядовых, каждодневных, никому не нужных, важных, важнейших, идиотических, отвратительных, унылых, вялых, тоскливых, первостепенных, мнимых, несуществующих дел, дел – нелепостей. Спят они, эти лица, спят.

ЛИЦА 2

Один музыкант роковый даже песню про такие лица написал, в которой – в песне той, в песне в этой, в песне старой, в песне старинной, в песне дореволюционной, – такие строчки были: «Наши лица умерли, важное событие». Справедливости для следует – нужно – нельзя не отметить – логично заметить, что сама по себе эта песня была совсем – вовсе – ничуть – не то, чтобы ах или супер; так себе, песня как песня, не песеннее других песен – прочих песен – остальных песен – иных песен, но эти слова, эти строчки, эти бесхитростные конгломераты гласных и согласных, запятых, и прочих знаков препинаков, стоили многого.