Рассказы о Великой войне
Шрифт:
Калечат — забывая, отдавая дань своим собственным порывам и, что страшнее — убеждениям.
Но все же… так важно видеть иногда отдельные стволы деревьев среди густого леса… И так важно не забывать, что могилы — это все же могилы, и любое осквернение — кощунство над памятью. Перефразируя известную мудрость — человек, который не имеет памяти, не имеет будущего. Потому что в этом конкретном случае у него мертва душа…
Звезда
Это случилось снова. Аушра опустила тяжелую сумку на скамеечку у ограды и стала осматриваться вокруг,
— Совсем нет ничего святого, — вздохнула Аушра, с трудом склоняясь из-за больной спины и поднимая из зелени травы возле соседней могилы небольшую красную звезду.
— Ох, Линас, Линас, — обратилась она к тому, кто лежал под этим холмом уже несколько десятков лет. — Как же трудно теперь сохранить то, что ты хотел! Лайма говорит, что не будет постоянно чинить памятник, снимет звезду. И Казимерас не будет. Такие вот дети у нас не послушные… Вот в могилу сойду, рядом лягу, и никто не будет думать о том, что ты хотел… Ох, Линас…
Она замолчала, почувствовав, как к горлу снова подступил комок слез. Как всякий раз, когда она думала о муже, умершем еще в начале шестидесятых годов прошлого века. Совсем молодой был. Едва ли к сорока. Он часто болел, организм работал с трудом — отменно поработали палачи в подвале на улице Реймерса[1]. Светловолосый, широкоплечий, удивительно красивый той самой холодной красотой потомков балтов, Линас стоял сейчас перед ее глазами таким, каким она его полюбила в далеком 1940 году еще одиннадцатилетней девочкой.
Она недолго сидела на могиле. Вскоре собрала свой нехитрый скарб (бутылочку с настойкой, которую делала сама, и которую он так любил, складной стаканчик, салфетки), поправила цветы на могиле, прикрепила звезду. Упрямо, с силой, которую уже давно не чувствовала в своих руках вдавила стержень звезды в памятник.
Уходя, кивнула сторожу кладбища, и тот приподнял шляпу с лысеющего затылка. «Помню, помню, — говорили его глаза. — Постараюсь узнать». И он действительно узнал. Позвонил ей через несколько дней, чтобы сообщить, что снова сняли звезды со старых памятников, посбивали их с гранита. Их осталось мало, таких упрямцев, как она. С каждым таким сообщением их становилось все меньше. Люди предпочитали не раздражать «той самой» символикой. А Аушра будет упрямо поправлять каждый раз. Потому что для Линаса эта звезда имела иной смысл. Как и награды, которые он получил, завершив войну в Австрии.
— Мики, милый, не мог бы ты помочь бабушке? — позвонила она самому младшему внуку, с трудом попадая в кнопки телефона сослепу. — Я на кладбище, на могиле дяди твоего, Антониуса. Подожду, конечно. Через полчаса? О, у такой старухи, как я, мой Мики, времени много… не торопись, милый. Аккуратнее на дорогах.
Спустя сорок минут поднялась с низкой скамейки у ограды на могиле старшего сына Антониуса, умершего от рака легких три года назад. Удивительно и невыносимо больно пережить своих детей. А еще неимоверно больно, когда внуки забывают о своих предках, о своих корнях.
— Мики, — поцеловала в щеку высокого блондина в черной кожаной куртке лет двадцати трех-двадцати пяти на вид. С каждым годом он становился все больше и больше похож на Линаса, отчего ее сердце вдруг сжалось болезненно. Ах, мой Линас… Будь проклята эта война, сумевшая даже
— Как твоя работа? — спросила внука, когда тот поправлял по ее просьбе цветы, смахивал сухие листья с памятника, стараясь не смотреть на гранит, на имя на нем. Словно ему было стыдно. О, как же Аушре хотелось, чтобы ему действительно было стыдно! — Лайма говорила, ты скоро будешь держать защиту перед своими академиками.
— Пока еще не назначили дату, бабушка, — коротко ответил Миколас, поднимаясь на ноги и отряхивая ладони о черные брючины джинс. — Но я тебе обязательно скажу, чтобы ты подержала за меня свой кулачок, да?
Он хотел взять Аушру за руку, но она не подала ладони. Указала на памятник.
— Ты еще не закончил.
— Вроде бы все, — угрюмо буркнул внук, но старушка не сдавалась.
— Нет, не все! Не все, Миколас! Где она?
И Миколас резко выпрямился, взглянул на бабушку, сидящую на скамеечке, сверху вниз, побледнев от злости.
— Это сторож, да? Этот старый козел сказал тебе?
И бабушка вдруг ударила его тростью по ноге. Ударила больно, заставив его аж дернуться от этого удара.
— Я ничего не говорила тебе, когда ты принялся за написание той ерунды, что зовешь своей исторической работой. Я никогда не перечила тебе, когда ты за семейным столом десятки раз поднимал свои темы. Не я твоя мать. А раз твоя мать не сумела вложить должного в голову, то разве ж сумею я? Бог судья тем, кто не помнит своего прошлого, кто отрицает его! Но я никогда не позволю тебе делать это с Линасом! Посмотри на него! — она достала из своей сумки небольшую тетрадь с потрепанной обложкой, вынула из страниц фотографию прежних лет, где ее Линас стоял у роскошного зеленого растения в фотоателье, гордо подняв голову и смело глядя в объектив.
Спустя всего год в Латвию ступит армия Гитлера. Спустя год и восемь месяцев Линас вступит в антифашистскую организацию, помогающую подделанными паспортами и другими документами тем, кто бежал из немецкого плена или скрывался от их преследования по иным причинам. Помогал раздобыть медикаменты раненым и укрывать беглецов, распространял листовки на латышском и русском языках. Нет, те листовки носили совсем другой характер, пусть Миколас не усмехается так. Они рассказывали правду о том, какую «свободу» принесли в Латвию гитлеровцы, о том, что происходит в стране на самом деле. Призывали бороться не во имя, а только против…
А в 1944-м году Линас был арестован по доносу одного из предателей и помещен на улицу Реймерса. Оттуда была только одна дорога — к Бикерниекскому лесу[2], Миколас ведь знает об этом месте, верно, он же историк по образованию. Аушра носила передачи Линасу тогда пару раз, пока не узнала мать, и отец не выпорол широким кожаным ремнем. Ее тогда отослали от греха подальше на хутор одной из теток, подальше от столицы и тяжелых мыслей о Линасе.
Она молилась о нем каждый день. И продолжала делать это каждый день, не веря, что его могли расстрелять или повесить, убить пытками в подвалах гестапо. И однажды в начале 1946-го года вдруг получила ответ на свои молитвы, когда неожиданно в рижскую квартиру ее родителей постучал Линас, вернувшийся вместе с остальными из освобожденных земель Европы. Больше они никогда не расставались, пока однажды сердце ее Линаса не остановилось в одну из ночей.