Рассказы писателей Каталонии

Коллектив авторов

— А я откуда знаю? Сам иди и выясняй, может, это и треп, слухов всегда много ходит, научись наконец узнавать то, что тебя касается, ты ведь больше моего в армии отслужил…

Жаль человека? ну понятно, ты же в сущности хороший парень, но тебя раздражает, что он усаживается рядом, его-то, конечно, жаль, но тебе и своих проблем некуда девать, да и противно слышать, как он бубнит — словно каша во рту, — сколько отслужил, сколько на занятиях отсидел, а так и не научился говорить по-человечески, не дай бог, чтобы кто-нибудь из друзей семьи увидел тебя в одной компании с таким вот олухом, конечно, не один ты из Барселоны, он тоже там пожил, но ведь уровни-то разные, как земля и небо, ты же привык вращаться в многонациональном окружении, ты хотел сказать «среди иностранцев», но тебе нравится слово «многонациональный», волнует до слез; когда его произносишь, то словно перекатываешь звуки во рту и смакуешь… а он где вращался? на городских задворках, сегодня на одной стройке, завтра — на другой или вообще неизвестно где, и каждый хозяин еще помыкал им как хотел, а всей культуры — кино по воскресеньям, на той же улице… эй, хватит демагогии! это уже не модно, но при чем тут демагогия? ведь в жизни все так и было, так оно и было, он же сам рассказывал столько раз, и теперь вот снова заводит ту же пластинку; приехал в Барселону… неустроенность… растерялся… никому не нужен… чего скрывать, ощущения, похожие на твои, то же одиночество, та же неприязнь со стороны людей, с которыми живешь бок о бок, и неумение совладать со всем новым и непонятным, и та же ненависть к чужому для тебя городу — он, он отнял все, что было приятного в прежней жизни, а взамен заставил преодолевать препятствия, которые тебе и во сне не снились, и что хуже всего — каждую минуту чувствовать себя неотесанным деревенским увальнем, отчего ходишь по улице так, будто не идешь, а увязаешь в грязи… но ты и сам себе не хотел в этом сознаться, гнал прочь подобные мысли, и когда наконец привык, приспособился, то напустил на себя лениво-небрежный вид, словно надел защитную броню (но ты и в этом не хотел сознаться. А сейчас явился здоровый парень с лицом малого ребенка, которого кусают блохи, явился, привязался и навел на размышления… кто бы мог подумать! такова

жизнь, старик, такова жизнь), а ведь, по сути дела, ты — такой же, как и он, блохастый мальчишка, такими вы оба пришли в город, но с одним различием, которое все и решило: тебе родители подбрасывали деньжат, а ему нет. Как, впрочем, и сейчас. Теперь оказывается, у вас с ним аналогичный опыт, слышишь? это он сказал, нет, ты только вдумайся в смысл этого слова — «аналогичный»… Он пришел из деревни, откуда-то с засушливых земель, оставив дома невесту (ты в деревне оставил многих, то есть это ты сам так думаешь), но он оставил ее беременной, да, так оно всегда и бывает у этих людей, а прошло девять месяцев — и ему пришлось вернуться из города в деревню и жениться; ты-то приезжал только на каникулы и всем видом давал понять, что приехал студент — не подступись, потом снова уезжал в город, а он сидел безвылазно в деревне, и тут кончается аналогия, смотри-ка ты — «аналогия», а вся аналогия — в том, что была деревня, только другая, и женщины — другие, и «пространственно-временные координаты», как ты бы сказал, тоже не те, зато аналогия снова начинается здесь, в армии, чего только не бывает, верно? даже параллельные прямые, бывает, сходятся очень близко, но потом, слава богу, снова расходятся, потому что он очень скоро вернется к себе в деревню, а ты вернешься кончать университет, тоже очень скоро. А теперь хватит философских размышлений, не надо принимать слишком всерьез темы классных занятий, лучше делай как твои ученики, которым в одно ухо влетает, а из другого вылетает…

— Извини, я задумался. Так что ты говоришь?

Внимание — дождь уже прошел, скоро встречаться с Кармен, не принимай близко к сердцу его проблемы. А если сейчас выяснится, что он не любит жену и знать ничего не желает о ребенке? обычная история, у подобных людей иначе и не бывает, да, тебе это уже приходило в голову несколько минут назад, но нелишне снова об этом подумать, не давай заморочить себе голову, не теряй зря времени, пора кончать, кончай с этим, парень, тебе это неинтересно, тебя совершенно не волнует то, что он увидел совсем другой мир здесь, в Пальме, других женщин, чистеньких, блондинок, не рви на себе волосы, у него вовсе не было стольких знакомств, треплется, ни у кого не может быть столько знакомых женщин, здесь одна солдатня, если у него и были знакомства, то гораздо меньше — ты думаешь, хоть одна иностранка будет вешаться на такого дурня? согласен, они кидаются на первого встречного, но, будь они трижды шлюхи, нельзя же поверить, чтобы этот идиот имел стольких, не впадай в отчаяние, не может быть, чтобы у него было больше женщин, чем у тебя, и в любом случае тебя это не колышет, такой интеллектуал, как ты, не должен волноваться из-за всякой ерунды, и самое главное — у тебя есть Кармен, и, кстати, время уходит, внимание, не упускай этой возможности найти девушку честную и очень женственную, такие сейчас попадаются редко, иных-прочих ты всегда найдешь, в Пальме, в Барселоне, где угодно, но эта — просто сокровище, такая нежная, такая скромная, одно слово — женщина…

— Верно говоришь, иностранки — нечто особенное, это надо испытать! Я, пока служил, и счет им потерял. И что опрятные — тоже верно, и, конечно, они тебе будут нравиться больше, чем твоя жена, но об этом мы поговорим как-нибудь потом, а сейчас я спешу, меня ждут. Да, немка, да, блондинка, и чистенькая, как все они.

А это вранье еще зачем? Кармен — такая же немка, как ты — китаец, и слава богу, но этот парень помешался на иностранках и блондинках и тебе голову заморочил, и неправда, неправда, что ты стал меньше ценить Кармен, скорей рассердился потому, что вдруг подумалось: не одна она в мире, и вот… А он точно решил — в деревню ни ногой, гляди-ка: не так уж вы с ним расходитесь, как тебе казалось; да если честно, то и не приходится удивляться, что он не намерен возвращаться домой, ты ведь и сам не хотел бы посадить себе на шею деревенскую бабу, я думаю, она у него некрасивая и неряха, иначе с чего бы он стал бубнить, что, мол, иностранки такие опрятные, несчастный парень, и жаль его, но не задерживайся, пусть он сам решает свои проблемы, твои проблемы никто за тебя не решал, нельзя же помогать всем на свете, тем более что ты и не в состоянии ему помочь, а мучиться от сознания собственного бессилия тоже не нужно, его дела — это его дела, тебя ждет Кармен, а все остальные пусть катятся куда подальше, да, конечно, психологически это интересный случай, но времени мало, надо идти, такие интересные случаи — дело психиатров, а ты юрист, тебе это тоже может быть интересно, но не сейчас, время уходит, ты опоздаешь на свидание, а кроме того, если разобраться, никакой это не интересный случай, зачем тебе думать о человеке, которого ты больше никогда не увидишь, нет, ничего интересного, вспомни, что ты думал там, в лагере: жизнь — это дорога, военная служба — объезд, и, когда объезд кончится, ты возвращаешься на дорогу, почти в том же месте, где с нее съехал, и не о чем тут думать, не будь кретином, и этого парня ждет все то же: кончит службу — вернется в деревню, и дорога окажется прежняя, и вообще — хватит выстраивать образные сравнения — дороги, объезды… этим развлекаются в средней школе, а ты уже студент, и тебя ждет Кармен, Кармен, женщина, достойная быть матерью твоих детей, нужно ее сохранить, не терять же такую девушку из-за одного несчастного придурка, с которым жизнь тебя свела в армии, вы с ним оба вернетесь туда, откуда свернули, на свою главную дорогу, и оба — с приобретением: у тебя — Кармен, у него — воспоминания обо всех белокурых иностранках, какие только ни побывали в Пальме, но, в конце-то концов, жизнь пойдет по-прежнему, словно ничего не произошло…

Микел Анжел Риера

Стеклянная клетка

Посвящается Франсеску Казасновас и Пере Росельд

Идя на работу и возвращаясь домой, я каждый раз проходил по тротуару мимо дома, в первом этаже которого происходило настоящее вавилонское столпотворение, лихорадочно суетились плотники, маляры, электрики, декораторы и прочий народ — они там сооружали что-то, не имеющее ко мне никакого отношения, скорей всего ресторан среднего класса, и видно было, что его открытие уже не за горами. Должен пояснить, что это строительство не имело ко мне никакого отношения лишь в том смысле, что посещение подобного заведения было мне не по карману и я не собирался стать его завсегдатаем, но, с другой стороны, я проходил мимо будущего ресторана по три-четыре раза в день, и он все больше вторгался в мой мир, именно вторгался, потому что я не находил, да, собственно, и не пытался найти, в своей душе какого бы то ни было интереса к нему, однако столько раз бросал на него мимоходом рассеянный взгляд (это было самое оживленное и людное место на моем пути от автобусной остановки до нашего учреждения), что мне стали казаться знакомыми лица тех людей, которые с каждым днем суетились там все больше, думая, вероятно, о назначенном сроке открытия; для меня это был день как любой другой, а этих людей он подгонял, и они в своих заботах, пожалуй, ни разу на меня и внимания не обратили. Но я-то их замечал, как я уже говорил, и даже, можно сказать, невольно раскладывал по полочкам: сегодня одну черточку подметил, завтра другую — и так понемногу получил о каждом из них какое-то представление, построил психологическую модель, основанную, разумеется, на случайных эпизодах, сценах, брошенных вскользь фразах. При этом я отмечал про себя, как один за другим завершались разные этапы строительства — плотницкие работы, малярные, проводка электричества и прочее, — по тому, как исчезали те или иные лица. Особой проницательности тут не требовалось: в один прекрасный день исчезли плотники, значит, наступил черед маляров и отделочников, когда исчезли маляры, надо было ожидать прихода мебельщиков, и так поочередно одна бригада сменяла другую, причем с каждым разом число рабочих уменьшалось; и вот наконец, когда интерьер был закончен и, на мой взгляд, получился слишком серьезным и строгим для того, чтобы обеспечить коммерческий успех, если принимать во внимание заранее приподнятое настроение людей, идущих в ресторан, — и вот тогда на смену рабочим появились новые, незнакомые мне люди и занялись разными мелочами, оформлением витрин и полок, я понял, что это — будущие официанты. С их появлением словно кто-то захотел лишить меня удовольствия изучить также и лица официантов, я стал часто находить дверь ресторана закрытой или чуть приоткрытой, и это был как бы последний штрих, заключительный аккорд симфонии, исполненной большим оркестром, верный знак того, что день торжественного открытия вот-вот наступит.

Так и случилось. Не прошло и недели, как неоновым огнем вспыхнула вывеска. «Стеклянная клетка» — весьма подходящее название. Этими двумя словами владельцы честно заявляли, что не обещают ничего особенного, ведь стекло — материал, которого везде сколько угодно, и меня в свое время удивило именно его обилие во внутренней отделке.

Хотя ресторан по своему классу оставался за пределами того мира, который я мог считать своим, пусть даже не в повседневной жизни, а по праздникам, но все же, как только его открыли, меня не покидала уверенность, что пройдет совсем немного дней — и я позволю себе роскошь зайти туда, уступив неуемному желанию, брошусь в этот чужой мир очертя голову. И это было не такой уж пустой затеей: ну как одинокому человеку вроде меня не взглянуть на людей, которые хоть немного ему знакомы, когда ему грозит бездонная пропасть полного одиночества. А в этом заведении у меня были «знакомые», хотя наблюдать за официантами мне довелось гораздо меньше, чем за сменявшими друг друга рабочими, которые ко дню открытия ресторана исчезли все до одного. Кроме того, что я мог увидеть там немножко знакомые мне лица, меня привлекал и сам этот зал, как будто это был дом дальних родственников, которых любишь, но с которыми не встречаешься, он стал для меня чем-то вроде одного из заветных мест, хранимых в памяти с детства, куда, став взрослыми, мы обязательно наведываемся, как только попадаем в родные края.

Я чувствовал себя настолько «своим» в этом ресторане, что, переступая его порог в первый (и, как потом оказалось, в последний) раз, держался завсегдатаем, и проявилось это прежде всего в том, что я не оглядывал зал, как это делает каждый, кто входит в подобное заведение впервые, потому что прекрасно знал, что где находится, от гардероба до туалета, и вошел так непринужденно и уверенно, что официанты наверняка удивились моему поведению. Я-то узнавал их всех без труда, с первого взгляда, будто нас связывало старое, пусть

и недолгое знакомство, но и я в свою очередь удивился, когда метрдотель, приняв у меня пальто и передав его кому-то из своих подчиненных, спросил, один я или с компанией. Как мог я прийти туда не один, если живу один-одинешенек и вырос один-одинешенек и компанию составляет мне лишь мое бренное тело, с которым я неразлучен, как тень (или оно со мной неразлучно)? Если же подумать хорошенько, это был вполне резонный вопрос, и преследовал он одну лишь цель: получив ответ, проводить меня к столику, который по своим размерам или по своему расположению подходил бы мне наилучшим образом. Но получилось так, что, когда метрдотель задал мне этот вопрос, я уже шел к одному из столиков, а ему оставалось только следовать за мной. Усевшись, я еще раз прочувствовал, насколько удачное название придумали для этого ресторана. Можно было предположить, что его выбор, сделанный, безусловно, в коммерческих целях, был подсказан самим техническим решением интерьера, которое предпочли всем остальным, когда обсуждали проект. Мне кажется, нет на свете ничего более похожего на стеклянную клетку. Вернее, на эффектную витрину из многих клеток, словно предназначенную для показа всех видов рода людского — в широком кругу так называемых порядочных людей, — и все потому, что столики были отделены друг от друга стеклянными перегородками, из-за чего помещение напоминало просторный зверинец, рассчитанный на то, чтобы в нем рядом, но не соприкасаясь друг с другом, сосуществовали особи различных видов. Когда я уселся или, если хотите, спрятался в один из таких примыкающих друг к другу стеклянных ящиков, открытых с одной стороны и немного сверху, у меня возникло двойственное впечатление: с одной стороны, меня будто опустили в камеру, где царит изумительная искусственная тишина, с другой — казалось, что я смотрю на окружающий мир сквозь очки с растрескавшимися стеклами — настолько сильно искажало очертания окружающих предметов преломление света в рядах прозрачных переборок. Именно так все и было, я нисколько не преувеличиваю: непривычная, обволакивающая и глухая тишина превращала мою стеклянную клетку в роскошный аквариум, и мне это показалось забавным. Вот какого удивительного эффекта добились те люди, за работой которых я наблюдал не одну неделю, не догадываясь, что причудливое нагромождение прозрачных стенок понадобилось для того, чтобы создать игру преломленных лучей, благодаря которой все линии смещаются, образуя причудливые фигуры. Надо сказать, что оптический эффект и был главным новшеством, именно он придавал ресторану особую прелесть и выделял его среди других, тогда как тишина в стеклянной клетке была просто-напросто доведенной до абсолюта чертой, свойственной многим подобным заведениям, завсегдатаи которых хотят, чтобы никто им не мешал и чтобы сами они никому не мешали.

Я обратил внимание на это женское лицо, когда доедал первое блюдо. Мне показалось, что я ощутил какое-то прикосновение, как бывает, когда кто-нибудь долго и пристально на тебя смотрит, и ощущение это было настолько сильным, что я поднял голову от тарелки и повернулся в ту сторону, откуда взгляд исходил. Я сидел за столиком спиной к выходу из кабины, и женское лицо возникло на стекле слева от меня, четко выделяясь среди других лиц, расплывчатых и казавшихся из-за преломления света в вогнутом стекле более далекими, чем на самом деле. Когда я поднял голову, словно получив неизвестно как дошедший до меня сигнал — я отчетливо сознавал, что меня побуждают взглянуть именно в ту сторону, это впечатление живо в моей памяти по сей день, — глаза мои смело, почти дерзко встретили устремленный на меня взгляд женских глаз. Незнакомка оказалась проворней меня и тактично воспользовалась своим преимуществом — ведь она смотрела на меня еще до того, как я ее увидел, — и, хотя моя природная робость заставила меня отвести взгляд почти моментально, я все же успел заметить, что женщина первой опустила глаза. Даже сейчас не могу сказать, была ли она так красива, чтобы мгновенно поразить мое воображение, но одно знаю наверняка: в тот миг время для меня остановилось, я почувствовал, что ее лицо внушает мне безграничное доверие и в жизни моей наступила решающая минута. Я понимаю, всякому покажется сомнительным подобное утверждение, но я действительно с первого взгляда полюбил эту женщину, увидеть ее и воспылать любовью к ней — эти два события произошли одновременно, в одно и то же мгновение, я говорю о том, что почувствовал тогда и чувствую сейчас, так как это ощущение живо во мне и поныне. Никогда не мог я понять, какая неведомая сила пробуждает в нас любовь при взгляде на лицо одной-единственной женщины, в то время как другие женские лица, обладающие, возможно, не меньшей красотой, оставляют нас равнодушными. Но я совершенно уверен, что с того времени, как я себя помню, ни одна женщина (не говоря, разумеется, о моей матери) не пробуждала во мне такой нежности. Именно это чувство заставило меня, невзирая на условности, тотчас снова поднять голову и посмотреть еще раз на незнакомку, которая одним взглядом, как по волшебству, вдребезги разбила многотонную глыбу моего одиночества. Отражение оставалось на стекле, на том же месте, по-прежнему живое, и, хотя теперь женщина на меня не смотрела, в лице ее я почему-то чувствовал внимание к себе. Я попробовал оглядеться, чтобы установить действительное местонахождение этой женщины по искаженному вогнутым стеклом отражению, перевел взгляд вправо, в глубину зала, — незнакомка исчезла, затем стал проверять все возможные направления, надеясь угадать зигзаги лучей света в нагромождении стеклянных коробок. В ту минуту я понял одно: женщина, чей образ я вижу, может находиться в любом месте ресторанного зала. Мне оставалось или положиться на судьбу, или бесцеремонно разглядывать всех сидящих за столиками, иначе мне не найти эту женщину, которая так неожиданно и властно вторглась в мою жизнь. В ту минуту я острей, чем когда бы то ни было, почувствовал себя беспомощным ребенком. Я говорю это теперь, вспоминая, с каким пылом я поначалу украдкой, потом, махнув рукой на всякие приличия, нахально начал оглядывать зал, силясь отыскать истинное место, откуда сквозь непостижимое хитросплетение преломленных и отраженных лучей пришел ко мне этот чарующий образ, который заставил меня впервые в жизни стать смелым, даже дерзким в присутствии женщины. Так вот, этот наглый мальчишка, которого я заставил пройти по всем рядам клеток, заглядывая в каждую, вернулся на свое место, потерпев полное фиаско. Но отражение не исчезло, глаза незнакомки теперь смотрели на меня как будто бы робко, а возможно, мне так казалось только потому, что взгляды были быстрыми, на лице же никакой робости не отражалось. Совершенно убитый провалом своих поисков в зале, я стал глядеть на женщину в упор, так что она могла принять меня за наглеца, хотя на самом-то деле я изо всех сил старался, несмотря на жгучий интерес к незнакомке, не выходить за рамки приличий. Какой бы трудной ни казалась мне задача, я понимал, что нужно только правильно сориентироваться в пространстве, но как раз это мне и не удавалось, а меж тем лицо женщины, которую я так лихорадочно разыскивал, оставалось на прежнем месте, проступая на фоне многих других лиц, зал был полон, но меня влекло к себе только ее лицо, других я просто не видел.

Готовый на все, лишь бы не упустить такой исключительный случай, я даже привстал со стула, чтобы изменить угол зрения, увеличить обзор. Но это ничего не дало. Я с изумлением увидел, что, несмотря на позу, которой я явно выдавал свои намерения, выражение лица незнакомки нисколько не изменилось, как будто она не заметила этой отчаянной, но безуспешной попытки. И я выбрал то, что с самого начала предпочел бы терпеливый и расчетливый человек: положиться на время и ждать удобного случая. Рано или поздно незнакомка, где бы она ни находилась, поднимется с места, чтобы уйти, и я сразу же узнаю об этом, потому что ее отражение исчезнет со стекла. А уж тогда нетрудно будет заметить, из-за какого столика встали посетители.

Значит, требовалось насколько возможно продлить пребывание в ресторане. И я принялся через силу поглощать блюдо за блюдом, заказывая новое, как только очередная тарелка пустела, несмотря на всю мою медлительность. Мне подали четыре или пять разных блюд, а может, и больше. Время от времени я замечал, как освобождался тот или иной столик, но отражение не исчезало, и уход каждой компании интересовал меня лишь постольку, поскольку все сужался и сужался круг, в котором находилась реальная женщина, которая сидела, может быть, совсем недалеко, только до меня ее образ доходил по неведомому стеклянному лабиринту. Итак, я ждал, ждал терпеливо, волнуясь всякий раз, как из-за какого-нибудь столика вставали посетители; люди приходили и уходили, а мой обеденный перерыв подходил к концу: скоро четыре часа, пора возвращаться на работу. Ресторан наполовину опустел, последние дневные посетители сидели за столиками тут и там, и, что самое главное, среди них все еще находилась та самая женщина, милый образ которой таинственными зигзагами доносили до меня преломленные лучи света, мне казалось, что и незнакомка так же тянется ко мне, как я к ней. На работу я плюнул: пойду попозже, к концу дня, а то и вовсе не пойду, если понадобится.

Понемногу, один за другим, стали гаснуть огни, и это вывело меня из задумчивости. Я снова оглядел зал. И почти с полной уверенностью отметил, что, кроме моего столика, оставались занятыми только два. Один из официантов пошел к входной двери и перевернул лицевой стороной к улице табличку с надписью, гласившей, что ресторан закрыт. Посетители, сидевшие за одним из столиков, встали. Отражение не исчезло. Теперь люди оставались только за одним столиком. Значит, женщина, чье лицо я видел на стекле, находилась там, иначе быть не могло. Мне вдруг пришла в голову мысль, что, может быть, и она проявляла тихое упорство и не уходила единственно потому, что хотела встретиться со мной не меньше, чем я с ней. Когда я подумал об этом, было уже около пяти и официанты один за другим одевались и уходили, только двое из них сновали меж столиками, собирая посуду и приборы, готовили зал к вечернему наплыву посетителей. Решив ускорить встречу с незнакомкой, я встал. И с восторгом увидел, что тотчас поднялись со своих мест и люди, сидевшие за последним занятым столиком. Стук сердца отдавался во всем теле. Я знал наверняка, что на этот раз меня не одолеет робость и слова не застрянут в горле. Пусть этих слов будет немного, но они обязательно сломают прозрачную стену и сократят расстояние между нами, искусственно увеличенное стеклянными переборками. Я впился глазами в этих последних посетителей. Из полутьмы они вышли на освещенное место, где я их дожидался. И я беспрепятственно разглядел каждого из них, пока они шли к двери. Но все четверо оказались мужчинами! Похолодев, я обернулся к столику, который они занимали. Там не было никого. Никого не было и ни за каким другим столиком: с того места, где я стоял, весь зал был передо мной как на ладони. Остались только двое официантов да я, последний посетитель, который никак не мог уйти. Мне необходимо было помедлить еще несколько секунд, чтобы разобраться в этой совершенно непостижимой ситуации, и я опустился на ближайший стул, будто мне вдруг стало дурно — как иначе оправдать перед официантами свое затянувшееся пребывание здесь? Голова моя шла кругом, но мне показалось, что я все еще вижу в стекле женское лицо. Поднявшись со стула, я неуверенно шагнул к своему столику. Должно быть, вид у меня был плачевный, потому что официанты спросили, не плохо ли мне. Пришлось ответить утвердительно, и тогда они, вежливо промолчав, погасили последние огни, предупредительно подали мне пальто и сказали, что ресторан пора закрывать. Последний взгляд в зал я бросил уже из-за двери.