Рассказы писателей Каталонии
Шрифт:
Вода окатила его с головы до ног. В считанные секунды постель намокла, спальня превратилась в бассейн. С великим трудом удалось Полю запихать кран обратно (при этом он забрызгал и те стены, которые еще оставались сухими) и завернуть, насколько хватило сил, кран стал на место, но с него продолжало капать; батарея по-прежнему не работала. Стащил с себя липнущую к телу мокрую одежду, натянул пижаму, поддев под нее фланелевую фуфайку. Разобрал постель и развесил мокрое белье по всей квартире. Как быть дальше? Можно, конечно, общим краном перекрыть воду во всей квартире (но ему стоило такого труда наладить отопление, что он не хотел рисковать, подогреватель запросто может сыграть с ним еще раз злую шутку). И Поль махнул рукой на батарею в спальне: завтра придет мастер, которого обещал прислать хозяин бара. А переспать можно в постели, набрав побольше одеял, или на диване в гостиной, если залезть в спальный мешок.
По телевидению выступало негритянское трио, что-то пели. Поль выглянул в окно: бар закрыт, освещена только дискотека, остальные дома городка погружены в темноту. Он подумал, что, пожалуй, лучше всего сразу же пойти спать. День был слишком переполнен треволнениями. Если он сейчас пойдет спать, завтра можно будет пораньше засесть за работу. Однако жаль было отказываться от итальянской программы по телевидению (как знать, может, завтра ее и не поймаешь) и от жамбалайи на ужин. Так ничего и не решив, прилег на диван. Не прошло и четверти часа, как он уснул, и ему снились праздники не где-нибудь, а в залитых солнцем садах Нового Орлеана (на улице грохотали трамваи по рельсам, заросшим травой и обсаженным деревьями). В час ужина слышались возмущенные крики поваров, а он только что пришел и чувствовал себя виноватым за то, что так опоздал; он укрылся под железным балконом, потому что не знал, где раздобыть соус. Повара беззвучно смеялись…
Поль проснулся оттого, что стало тихо. Выключил телевизор, экран которого светился мерцающим белым светом. Он не знал, чего больше хочет: есть или спать. Приближаясь к кухне, услышал, как падают капли, но не из батареи, это разморозился холодильник. Образовавшийся за несколько часов лед медленно таял. Он выключил холодильник. Потом приготовил себе хлеб с оливковым маслом и сахаром. Съел. Уселся за машинку и начал писать. Полстраницы напечатал и вытащил лист из каретки. Скомкал и бросил в корзину для бумаг. Вынул из дорожной сумки «Candide ou l'optimisme»[94]. Сел на стул в кухне, решил почитать.
Свет горел ровно тринадцать минут, потом погас. Поль зажег свечу и пошел посмотреть пробки. Они вроде были исправны. Посмотрел в окно — то, что в городке не было видно ни огонька, ни о чем еще не говорило, было уже без четверти пять. Зажег еще две свечи и продолжал читать.
Когда проснулся, было уже совсем светло. Он уснул за кухонным столом и совершенно окоченел. Зевнул, потянулся, кости как будто превратились в сталактиты. Пощупал батареи — все они были холодные. Бросился к подогревателю — пламя горело по-прежнему, но термометр показывал ноль градусов. Поль добавил воды: 3, 4… Стрелка перешла красную черту. Из трубы, выведенной за стену здания, полилась вода — перебрал. Подогреватель заворчал, пламя, казалось, вот-вот охватит горелку, но вместо этого оно потухло.
Решил приготовить кофе. Нашел в бокале горсть зерен и вспомнил, что кофемолка сломалась, кода он молол кофе в последний раз. Нашел кастрюлю, в ней еще оставалось молоко. Тогда в голову ему пришла блестящая мысль: он поставил кастрюлю на мраморный столик. Взял латку и еще одну кастрюлю. Зажег плиту (слава богу, хоть плита работала). Помыл куриные ножки и поставил в латке тушиться. Потом растопил в кастрюле сливочное масло. Положил туда мелко нарезанной ретчины, стручкового перцу, тоже покрошив его. Дал покипеть в масле несколько минут и добавил ложку муки. Еще через минуту выложил в кастрюлю ножки, налил воды, положил разрезанные на четвертинки помидоры, лук и петрушку. Когда закипело, положил рис, соль, тимьян, красный перец, добавил соевого соуса и уксуса. Накрыл крышкой и уменьшил огонь. Через полчаса послышалось приятное бульканье.
В дверь постучали — пришел парень, которого прислал хозяин бара починить подогреватель. Сеньор Поль попросил его посмотреть не только подогреватель, но и все прочие приборы, нуждавшиеся в починке, в том числе и батареи, все подряд. Потратил кучу времени на объяснения. Вспомнил про жамбалайю, она пригорела, прилипла ко дну кастрюли и превратилась в клейкую массу, имеющую отношение к чему угодно, только не к гастрономии.
Тогда он поставил на огонь кастрюлю с молоком. Механик позвал его, чтобы показать, как легко и просто включать батареи, если с самого начала повернуть кран туда, куда надо. На кухню он вернулся слишком поздно: молоко сбежало и погасило пламя горелки. С обреченным видом напился сырого молока прямо из бутылки. Заложил два ломтика хлеба в тостер. Достал обуглившимися.
Укрылся в уборной с твердым намерением не выходить до тех пор, пока все приборы в радиусе километра не будут починены. Потянул за цепочку — она порвалась сразу в трех местах. Погляделся в зеркало — увидел изможденный, небритый призрак. Готовый совершить последнюю ошибку в своей жизни, бросил
Парень дожидался его. Попробовали подогреватель, кофейную мельницу, батареи, холодильник и тостер — все работало прекрасно. На всякий случай посмотрели и электробритву. Надо было покупать новую, а пока что заменили тросик. Поль расплатился. Парень ушел.
Побрившись, Поль сел за «оливетти». Не терпелось взяться за работу, он бредил ею всю дорогу. Понадеявшись на свою память, кстати очень слабую, он не записал ни одной мысли, а было их великое множество. И вот, вернувшись домой, не смог восстановить ни одного образа, он был пуст, писать было нечего. Работали все батареи, причем на полную мощность, в квартире становилось жарко. Поль закурил сигарету. Начал стучать по клавишам. Он сразу понял, о чем будет рассказ: надо описать все те подлости, с которыми он столкнулся за последние сутки. Слова сами ложились в строку: …Поездка оказалась утомительней, чем обычно, как будто все сговорились чинить друг другу препятствия… Наконец он остановился — слишком уж припекало солнце. По лицу его струился пот, он снял свитер, вышел на галерею и выключил подогреватель. Его не остановило то, что поступок этот может оказаться необратимым. Вернувшись к столу, перечел написанное: …пошел еще раз попробовать, не включится ли подогреватель. Утопил ручку до отказа, повернул ее по часовой стрелке, зажег запальную горелку… Теперь он знал, что, чем больше строчек он напишет, тем ему станет легче… Надо описать все: от выезда из Барселоны до прихода механика; более того, вот до этого самого момента, когда, придя в нормальное состояние, он сел за машинку и поставил каретку в исходное положение. Только когда он выплеснет из себя на бумагу всю эту муть, он сможет писать о том, для чего сюда приехал запереться в четырех стенах; тогда уж все мысли, одолевавшие его за время поездки, выстроятся в идеальном порядке и он без всякого труда заполнит стройными абзацами все листы, лежащие справа от машинки; а когда изведет всю стопку, пойдет в городок и купит все, что надо для несравненной жамбалайи, которую тут же и приготовит… Но внезапно одна из клавишей «оливетти» выскочила из клавиатуры акробатическим прыжком. И в мгновение ока машинка вышла из строя, теперь это была лишь груда винтиков, рычажков и пружинок.
Норвежская семга
Я сразу был очарован, когда увидел, как она закидывает ногу на ногу. Осторожно и бережно, будто ноги у нее хрустальные, клала одну на другую, и они соприкасались друг с другом от колена до лодыжки. В том-то и таилась моя погибель: передо мной замелькали образы теток и кузин на цветных фотографиях в такой же позе, я видел их в бабушкином альбоме, на них были круглые шляпки с загнутыми полями, и они сидели, закинув ногу на ногу, точь-в-точь как моя соседка по купе, причем вся нога, от паха до ступни, оставалась прямой. Они их разве что чуточку наклоняли в ту или другую сторону, не сгибая в коленях, — прекрасные, безупречно стройные ноги. Такие ноги могут составить счастье любого, кому довелось бы оказаться к ним причастным (то есть тому, кто мог бы беспрепятственно созерцать их, то и дело поглаживать, ощущая нежную кожу под чулком), а тех, кто лишился этой сопричастности, могут довести до гибели, до самоубийства, из-за них могли бы возникать нескончаемые войны, — словом, это была новая Елена Троянская с ногами Марлен Дитрих, она сидела и смотрела в окно на бесконечные поля с редкими домиками, окруженными правильными рядами наполовину желтых, наполовину белых деревьев.
В Хенефоссе поезд долго стоял. Пассажиров попросили сойти. Я не понял, почему надо пересаживаться, но, так как никто не протестовал, счел за благо поддержать компанию. Поезд, на котором мы ехали, очень скоро ушел, а через пять минут подали другой. Все бросились занимать места. Утратив надежду созерцать и далее ноги незнакомой мне попутчицы, я поплелся в хвост поезда. Нашел свободное место и устроился там. Вынул из саквояжа путеводитель в синем переплете и начал изучать высоту над уровнем моря, населенные пункты и рекомендуемые рестораны. Но не прошло и минуты, как мой покой был нарушен: кто-то открыл дверь купе и внутрь не бурным, но непрерывным потоком посыпались пакеты, затем вошли какие-то женщины и ребенок. Я уткнулся в окно, стараясь отвлечься размышлениями о том, как хороши копченые лососи на прибрежных островах, но скоро мне пришлось оторваться от них, я почувствовал, что на меня смотрят. Поднял голову. Напротив меня мальчишка что-то лепетал, наверное о чем-то спрашивал свою мать, которая показалась мне неинтересной женщиной. Обвел купе рассеянным, скучающим взглядом — рядом со мной сидела прекрасная незнакомка с красивыми ногами!