Рассказы писателей Каталонии
Шрифт:
Я удивился. (В купе больше никого не было, а ей зачем-то понадобилось сесть поближе ко мне!) Глянул на нее краешком глаза: она смотрела прямо перед собой, очевидно на ребенка, задававшего своей матери обыкновенные детские вопросы. И я снова уткнулся в синюю книжицу. Длинные и скучные пояснения…
На станции с названием Сокна женщина с ребенком сошла, и в купе зашел старик. Как только поезд тронулся, я почувствовал, что моей ноги касается что-то теплое. Это она (незнакомка с красивыми ногами, обтянутыми нейлоном и по цвету напоминающими норвежскую семгу) прижала свою ногу к моей! Я не заставил себя ждать: не только принял игру, но и ответил на нее, теснее прижав свою ногу к ее ноге. Когда глянул на попутчицу краешком глаза, мне показалось, что она улыбается. А что дальше? Я воспылал надеждой, что на ближайшей большой станции старик сойдет и мы с ней останемся наедине. Но мы проезжали станцию за станцией, а старик и не шелохнулся. Сидел
Нога незнакомки и моя нога срослись, как сиамские близнецы, и, судя по всему, ни один из нас не представлял себе, как же довести до счастливого конца наши взаимные побуждения. Поезд долго бежал, прежде чем я набрался духу спросить ее, далеко ли она едет. Дама сначала даже не обернулась ко мне, а когда я повторил свой вопрос, посмотрела на меня удивленно (вот тогда-то, видя ее профиль совсем рядом, я смог оценить, как она хороша собой) и, раздвинув в улыбке полнокровные губы, ответила мне по-норвежски. (Разом рухнули мои надежды на то, что она принадлежит к той части населения, которая говорит и по-норвежски, и по-английски.) Я пал духом. Она сказала еще что-то, возможно ожидая ответа, которого я не мог ей дать. Молодая девушка просматривала журнал мод и казалась начисто отрешенной от окружающего мира. Но старик, за которого я опасался, не умер ли, открыл глаза и предложил свои услуги в качестве переводчика: дама просит извинения за то, что не говорит на моем языке. Я подумал, не сказать ли ему, что язык, на котором я обратился к даме, вовсе не мой, а позаимствованный. Старик предложил свое посредничество и для дальнейшей беседы. Я смутился (представил себе, как я бросаюсь на колени и через переводчика объясняюсь в любви), не знал, что ему ответить, и в конце концов отказался, вежливо поблагодарив. Наступило немного напряженное молчание. (Однако наши ноги оставались тесно прижатыми друг к другу.) Старик снова закрыл глаза, но не надолго: в Торпо он попрощался с нами и сошел.
Между Торпо и Олем я осторожно накрыл ладонью руку соседки по купе и ласково погладил ее пальцы. Мне показалось, что ресницы ее дрогнули. Она тотчас повернула руку ладонью кверху, и наши пальцы тесно сплелись. Сидевшая напротив нас девушка громко шелестела листами журнала, время от времени поглядывая в окно. Потом закрыла журнал и положила рядом с собой на сиденье. Окинув нас взглядом, на какое-то мгновение задержала его на наших сцепленных руках и тотчас же тактично отвела глаза, посмотрела на свою сумку, подтянула на ней ремешок и, зевнув, снова погрузилась в созерцание пейзажа.
Сумерки все никак не переходили в ночную темноту. В Гейло к нам присоединился мужчина средних лет в зеленой форменной одежде, видимо лесник. Шансы мои убывали. И я решился: встану, не выпуская руки незнакомки, и увлеку ее за собой в проход, там мы сможем если и не поговорить, то, во всяком случае, хоть как-то прийти к взаимопониманию. Но в этом была и определенная доля риска: а вдруг она не примет такую игру и скажет что-нибудь, чего я не пойму (зато прекрасно поймут остальные попутчики, и это смущало меня более всего). В пользу такого решения было то, что она, собственно говоря, первая проявила инициативу, а потом не отняла руку, когда я сделал пока что единственный встречный шаг. Меня огорчало, однако, как это она не понимает затруднительности моего положения: ведь я чужак в этой холодной стране. По справедливости она должна бы решить, что нам делать. А может, ей вполне достаточно рукопожатия и соприкосновения наших ног?
И я встал, крепко сжав ее руку. Поначалу мне показалось, что она не пойдет за мной, с таким удивлением она на меня посмотрела. Но потом улыбнулась. Я вышел из купе первым. И мы пошли в конец вагона. В тамбуре она заговорила на каком-то языке, медленно и четко выговаривая каждое слово, думала, наверно, что не понять такие простые слова невозможно, но я-то полагал, что она, как и прежде, говорит по-норвежски. (Теперь я понимаю, что в ту минуту показал себя не очень сообразительным.) Но все же я сообразил, что надо бы выяснить, какой язык (я здесь воздерживаюсь от плоских острот) для нас общий. Чеканя каждый слог, я произнес несколько слов на четырех языках, которыми владел. Она говорила на трех, но я с глубоким сожалением (и, надеюсь, к ее огорчению) убедился, что общего языка мы не нашли. Ну как мне было сказать ей, что я без ума от ее ног цвета семги, о том, как мне хочется обнять ее и приласкать, пока она не сошла на какой-то неизвестной мне станции; о том, что прикосновение ее ноги
Однако прошло минут десять, а девушка не выходила. А я тем временем пылал, воображая себе, какие восторги нас ожидают, когда мы отгородимся от мира. И мне так хотелось поделиться своими надеждами с ней, моей прекрасной незнакомкой, а она все еще повторяла какие-то слова на трех языках, которые знала (о чем были эти слова: о любви, о внезапной страсти?), но я по-прежнему не понимал ничего, речь ее звучала для меня как шорох движущегося ледника, как раскаты эха в скалистых фиордах. А за окном тянулась заснеженная равнина.
Медленно ползли минуты, но вот пришел ревизор и попросил нас предъявить билеты. Второпях мы оставили наши сумки в купе, и нам пришлось туда вернуться. Лесника уже не было. Ревизор сделал свое дело и ушел. Мы остались одни. Но только я начал гладить ее колени, вернулась девушка. Я сейчас же подумал, что теперь-то в уборной никого нет. Попробовал встать, но моя дама что-то сказала и осталась на своем месте. Должно быть, вид у меня был озадаченный, потому что девушка сочла своим долгом перевести — Она сказала, что ей на следующей станции выходить.
Я вынул из сетки ее чемодан. Поезд остановился, заскрежетав тормозами громче, чем обычно. На прощание незнакомка поцеловала меня в щеку и что-то сказала. — Она говорит, — перевела девушка, — ей очень жаль, что не встретилась с вами в более подходящей обстановке. — Скажите ей, что я сожалею о том же. — Девушка перевела. Женщина моей мечты улыбнулась и пошла к выходу.
Я сел было, но через секунду сказал себе, что мир создан не для трусов, схватил сумку и саквояж и бросился к выходу. Девушка притворилась, что не понимает моих намерений, и сделала удивленное лицо. На платформе я почувствовал себя потерянным: там не было не только моей попутчицы, но и вообще никого. Заглянул в зал ожидания — пусто. Вышел на другую сторону станции, там была площадь, горели фонари, но опять же ни души. Метрах в десяти от выхода моя незнакомка, женщина с золотистой, цвета норвежской семги кожей, обняла какого-то мужчину, чмокнула мальчишку и пошла к «фольксвагену». Со всех ног бросился я назад, только не хватало еще отстать от поезда! Прыгнул на ступеньку, когда поезд уже тронулся. Девушка удивилась. Я сунул сумку в багажную сетку, предварительно вытащив синий путеводитель. Девушка сидела, подобрав ноги на сиденье и обхватив колени руками; завидев меня, усмехнулась, но смысл этой усмешки я понял совсем не так, как следовало. И сказала — Мне очень жаль, что я помешала вашему флирту, но мне пришлось спрятаться в уборной, потому что у меня нет билета — Потом она спустила ноги с сиденья и закинула одну на другую, они у нее тоже были безупречно прямые, стройные, соблазнительные…
Утром она выдала себя: доставая из сумочки сигареты, выронила железнодорожный билет. Я сделал вид, что любуюсь пейзажем.
Жоан Ренде
Биологический казус
Только что исчез — что называется при загадочных обстоятельствах — последний, восемнадцатый, потомок знаменитого дона Жозепа Мендеса день Термо. Подобные бесследные исчезновения навсегда остаются для следствия тайной, покрытой мраком, однако это вовсе не означает, что выявить их причину так уж невозможно. Бывают озарения (посещающие лишь немногих избранных и неведомые большинству смертных), которые помогают восстановить истинный ход событий и проникнуть в тайну с той же легкостью, с какой кропотливые историографы воссоздают для нас Историю.
Вышеупомянутый Жозеп Мендес день Термо прославился в тысяча семьсот восемьдесят первом году как специалист по культуре Востока, осуществив перевод трактата «Бренность человеческого бытия» — краткого свода установлений морали. Впервые рукопись трактата обнаружил в древней библиотеке Великого Ламы Поутала на Тибете посол китайского императора Као-Т-сан. Манускрипт приписывали брамину Данданису, о существовании которого западный мир знал по его письму к Александру Македонскому. Некоторые знатоки поговаривали (впрочем, без особой уверенности), что автором мог быть сам Конфуций или Лао-Киун. Как бы то ни было, в тысяча семьсот сорок девятом году какой-то британский географ вновь нашел рукопись трактата, после чего ее английский перевод попал в руки далекого предка недавно исчезнувшего героя нашего рассказа.